Баллада о Нефритовом море

      Поезд мерно стучит колесами, отбивая свой ритм вглубь дремучих и темных лесов. Юноша тихо сидит у окна и смотрит в дикую чащу деревьев. Подбородок покоится на переплетенных пальцах, взгляд голубых, как синь океана, глаз в опушке из черных ресниц расфокусирован и грустен. Он едет туда, где нет близких, туда, где спокойно и тихо, туда, где никто его не побеспокоит. Он едет к Нефритовому морю. Сколько слухов ходит, легенд и рассказов о таинственных водах, хранящих в своих глубинах столько тайн и загадок. Юноша никогда не верил во все сказки, что люди передают из уст в уста, а особенно он не верил в сказки о русалках. Всё это выдумки, дабы непослушные дети не ходили далеко гулять, не подвергали себя опасности, ведь человеческая жизнь - чрезвычайно хрупкая материя и кому, как не ему это знать.              Поезд мерно стучит, отбивая свой ритм, всё дальше и дальше он мчится, а юноша тихо сидит у окна и глядит в глубь дремучих лесов. Ближе к станции чаща стала редеть, ветви спрятались, открывая дорогу, позволяя огромному желтому солнцу выглянуть, осветить всё вокруг своим радостным светом. Люди рядом шумят, суетятся, собирают пожитки и кричат, а юноша всё так же спокойно сидит и смотрит на покосившуюся деревянную крышу станции, поддерживаемую рассохшимися от времени резными колоннами; на пустынную платформу, что вскоре заполнится сошедшими с поезда людьми; на бегущую в гору дорогу, которая ведет в бухту, именуемую Нефритовой. Стоило шуму лишь утихнуть, юноша встал и медленно сошел на платформу. Холодный воздух раннего утра нагоняет сонливость и стаю мурашек, разбегающихся по спине и рукам. Юноша плотнее запахивает пиджак и прижимает к себе маленький чемодан, направляясь к дверям станции.              Внутри едва ли теплее, чем на улице, а его гулкие шаги эхом расходятся по пустому помещению. Он головой вертит в непонимании, ищет стенд с информацией, но кроме маленькой кассы, сиротливо притаившейся в углу, ничего не находит. Тихий вздох исходит из его уст, выдает всю накопившуюся усталость, но юноша медленно подходит и стучит в окошко, привлекая к себе внимание пожилой женщины, что сидит по ту сторону стекла.              - Что желаете, уважаемый? - Голос резкий, грубый и юноша морщится от досады, не имея никакого желания разговаривать с этой леди.              - Как я могу добраться до Нефритовой бухты?              По-старческий блеклые серые глаза смеряют его недоверчивым взглядом и юноша терпеливо ждёт ответ, ежась от холода. Желание купить обратный билет и уехать, не оглядываясь, с каждой секундой растет. Женщина тихо хмыкает, оглядев его с ног до головы, отмечает необычные для здешних мест пепельные локоны и голубые глаза, высокий рост и широкий размах плеч. Явно нездешний, молодой, около двадцати лет, одет с иголочки и красивый, этот юноша своим приездом сюда навлечет на свою голову проклятие в виде всех незамужних девиц, готовых на всё, чтобы кто-то обратил на них внимание.               - Извините? Всё-таки как я могу добраться до бухты?              Еще и безукоризненно вежливый и обходительный. Ну просто золото!              - По левую от станции руку сторожка стоит. Постучись и спроси Тсутому. Если он вчера не пил и кобыла его в порядке, то он довезет.              - Благодарю за помощь!              Юноша уходит, предпочитая, чтобы нареченный Тсутому оказался трезв и смог бы отвезти его, потому что перспектива идти пешком далеко не привлекательна.              Сторожка выглядит даже хуже, чем станция: обветшалая, с покосившимися стенами и просевшей крышей, она скрипит от каждого порыва ветра. Доски крыльца прогнили и юноша с опаской наступает на них. После аккуратного стука кривая дверь открывается и на пороге показывается старик, вид которого соответствует жилищу: невысокий и сухой, с длинными седыми волосами и кустистой бородой, он подслеповато щурится, рассматривая юношу, отчего морщины на его лбу кажутся еще глубже.              - Простите за беспокойство, мистер. Мне сказали, что здесь проживает некий Тсутому. Это Вы? - Получив согласный кивок и хмурый взгляд из-под густых бровей, юноша немного выдохнул, хотя и поморщился от оценивающего взгляда, которым его окинул старик - Мне сказали, что Вы можете довезти до Нефритовой бухты. Но если Вы заняты, то я сам доберусь.              Неловкое молчание воцаряется между ними, отчего птичье пение в этот предрассветный час звучит громче набата. Юношу уже набирает воздуха в легкие, дабы попросить прощения и удалиться, но хриплый голос прорезает тишину.              - Отчего же не могу? Обожди минутку.              Когда дверь перед его носом захлопывается, юноша с облегчением выдыхает. Ему несказанно повезло, что не придется идти пешком через незнакомый лес. Хотя бы что-то хорошее за сегодняшнее утро, пусть и на часах всего пять. Верхушки пушистых вековых елей окрашиваются мягким желтым светом; мрак ночи отступает, передает свои полномочия в руки ясного дня. Слышатся мелодичные голоса ранних птиц, а вольный ветер гуляет среди веток и трав, шелестит листьями и гонит белые облачка по сини небес. Густой запах хвои и меда смешивается со свежим ароматом северного ветра, забивается в легкие и путает мысли. Юноши вбирает воздух носом и смотрит вдаль, на широкую дорогу, петляющую по горе, на светлеющий горизонт, который иногда прочерчивает взмахом крыла одинокая птица. Рука непроизвольно тянется к чемодану, но юноша одергивает себя. Он приехал сюда, дабы запечатлеть что-то фантастическое, не поддающиеся воображению, что-то такое, что никто и никогда не видел, а такие пейзажи, пусть и невероятно красивые - банальность. Никто из ныне живущих не любит банальность.       

      ***

             Повозку трясёт и подкидывает на каждом камне, отчего юноше с каждой минутой становиться всё хуже. Краска отхлынула от лица, окрасив щеки белыми тонами, пальцы сводило от холода, а сердце, болезненно стуча, билось в горле. Он уже сотню раз успел пожалеть, что не пошёл пешком, потому что умереть, забредя по незнанию на волчью тропу куда лучше, чем умереть от укачивания. На очередном ухабе повозка подпрыгивает и юноша слышит, как в его чемодане стучится друг о друга стекло. Старик заинтересованно косится на него и подгоняет свою клячу, которая с трудом переставляет тощие ноги.              - Далеко ты забрался, парень. Зачем приехал, если не секрет?              - Ну что Вы, какой секрет? Я приехал просто отдохнуть и, если получится, то немного поработать. - Юноша крепче стискивает в руках чемодан, молясь всем известным богам, чтобы эта дорога скорее закончилась.              - Почему же именно к нам, в такую глушь? Судя по твоему костюмчику, ты, парень, мог выбрать место куда лучше!              Юноша смотрит на него с немым вопросам в глазах. Еще на станции он заметил странный взгляд, направленный на него и на его одежду, но и предположить не мог, почему все так смотрят. Костюм-тройка нефритового цвета подчеркивал глубину голубых глаз и пепельный оттенок волос; воротник накрахмаленной кипенно-белой рубашки окольцовывал шелковый галстук в тон костюму; на насыщенной шерсти жилетки блестела цепочка золотых часов, а начищенные лаковые туфли отражали солнечные блики восходящего солнца. Старик добродушно хмыкает, а в глазах его карих блестят веселые искорки.              - Не к месту ты принарядился, говорю. Ты выглядишь так, словно на светский раут к господам собрался, а не в ветхую деревушку приехал.              Осознание приходит довольно быстро и юноша хлопает глазами в обрамлении по-девчачьи пушистых ресниц, явно размышляя о том, как решить проблему насущную. Старик находит этого юнца чрезвычайно очаровательным.              - Как тебя зовут-то? А то всё “парень-парень”              - Шинья Хиираги.              Шинья глаз не сводит с петляющей дороги, по которой полупрозрачной дымкой стелется туман. С каждой минутой до слуха доносится шум далеких волн и крики чаек, а воздух уже пропах солью и морем.              - Чудное имечко у тебя однако. - Старик подхлестывает лошадь. - Небось, наслушался сказок и приехал посмотреть на русалок?              Разговорчивость провожатого немного неожиданна для Шиньи, но взращенная годами воспитания вежливость и уважение к человеку старше себя не дает ему проигнорировать вопрос и оборвать беседу.              - Я слишком взрослый, чтобы верить в сказки про русалок. Нефритовая бухта славится своей красотой, поэтому я и выбрал это место для своего отдыха, не более.              Шинья глаз не сводит с горизонта, где между деревьев и утесов, поросших мхом, виднеется кромка Нефритового моря. Даже издалека слышно шум величественной стихии, а при взгляде на то, как волны разбиваются о прибрежные скалы, чувствуется мощь и непокорность природы.              - Не веришь в сказки про русалок, значит? Ну-ну…              Но Шинья слишком поглощен раскинувшемся перед глазами пейзажем, чтобы обратить внимание на едва слышное бормотание старика.       

      ***

             Старик высаживает его у трактира, где Шинью уже должны ждать, дабы проводить к арендованному им домику близ моря. В столь ранний час трактир пусть, лишь у окна сидит мужчина, явно какой-то рабочий или рыбак, и торопливо поглощает еду, да женщина с копной кудрявых шоколадных волос за стойкой, которая натирает тарелку. Шинья садится за стойку и вежливо улыбается ей, убирая упавшую на глаза чёлку.              - Вы не подскажете, где я могу найти госпожу Наоми?              И снова этот оценивающий взгляд, от которого у Шинья скоро начнет дергаться глаз.              - Я Наоми, а Вы…              - Я - Шинья Хиираги. Я договаривался с Вами о аренде дома.              На обветренном лице с грубыми чертами тут же начинает играть улыбка и женщина торопливо снимает фартук, откладывая тарелку и тряпку в сторону.              - Господин Хиираги, а я Вас уже заждалась! Всё волновалась, как же вы доберетесь! Места-то незнакомые Вам! - Голос ее, громкий, раскатистый, бил по ушам и от него заболела голова, но вежливая улыбка не сходила с губ его. - Пойдёмте, я провожу Вас. Сэцуко, выйди в зал!              Шинья, подгоняемым женщиной, вышел из трактира и зашагал вслед за ней по пыльной улице. Мимо проплывали ветхие домишки и лавки со снедью, - чаще всего с рыбой - пробегали дети и тощие кошки, проходил жители. Шинье было интересно всё вокруг. Он без остановки вертел головой в попытке рассмотреть всё, не упустить никаких, даже малейших, деталей, но его провожатая не давала ему даже шанса, устремляясь вперед с настойчивостью поезда, на котором Шинья совсем недавно ехал пятнадцать часов кряду.              Чем ближе они подходили к побережью, тем меньше вокруг было домов, а стоило дойти до скал, отделяющих деревню от моря, дома совсем пропали, уступив место природе. Наоми привела его к каменному домику, такому же ветхому, как вся деревня, но вполне уютному.              - Я Вас оставлю, осматривайтесь. Если что-то нужно, то я в трактире. Запомнили дорогу? - Получив короткий кивок и слова благодарности, женщина ушла, оставив Шинью наедине со своими мыслями и шумом волн.              Внутри домика было чисто и светло. Двуспальная кровать с тумбочкой у окна и ковром, стол и стул посередине, да платяной шкаф - вот и вся мебель, но Шинью это вполне устраивало. Он поставил свой чемодан на стол, слыша позвякивание стекла, и скинул с плеч пиждак. Следом полетела и жилетка с рубашкой и ботинками. За время пути он так вымотался, что единственное, о чем думал - сон. Одеяло, как и все вокруг, пахло морем и Шинья уткнулся носом в подушки, прикрывая глаза. Прибрежный шум и крики чаек успокаивали, отчего он быстро погрузился в сон без сновидений.       

      ***

             Проснулся он на закате, когда солнце, медленно догорая, уже клонилось к горизонту, окрашивая буйные волны рубиновыми оттенками. Шинья сидел на краю кровати, оперевшись локтями о бедра, и смотрел на горящий горизонт, на юрких чаек, что вились над волнами, на величественное море. Нужно было привести себя в порядок и дойти до деревни, чтобы поесть, но у Шиньи просто нет сил для общения с другими людьми. Часы, брошенные на столе, показывали начало десятого. За всё время, что он здесь, пусть это меньше суток, его никто не побеспокоил. Он специально выбрал местом жительства дом, что находится вдали ото всех и не прогадал. Шинья бросает взгляд в окно и тихо вздыхает, поднимаясь с постели.       

      ***

             Порывистый ветер треплет полы широкой льняной рубашки, манжеты зауженных брюк намокли, а голые ступни утопают в золотистом, нагретом солнцем, песке. Шинья идёт вдоль береговой линии с каждым шагом отдаляясь от своего дома и деревни, но не боится заблудиться. Вдалеке начинают виднеться острые верхушки камней, выглядывающих из-под толщи воды и Шинья идёт туда. В голове вместо роящихся мыслей пустота, чему Шинья несказанно рад. Приехать сюда - одна из самых его удачных идей.              Юноша доходит до первых камней, пробивающихся из-под воды и залезает на один из них, более гладкий и не поросший серебристым мхом. Он садится и притягивает колени к груди, водружает на них подбородок и смотрит вдаль, туда, где солнце встречается с горизонтом и тонет в блестящих соленых водах. Растрепанные пепельные волосы спадают на глаза, но Шинья не убирает их привычным для себя движением и продолжает сидеть. Когда в последний раз он чувствовал себя так спокойно? Когда в последний раз он просто сидел и смотрел на закат? Кажет, что очень и очень давно, ещё в детстве. Когда мы взрослеем, то жизнь ускоряет свой ритм, появляется много различных забот, требующих внимания и часто мы забывает о том, что стоит притормозить, остановиться и просто посмотреть на что-то такое, казалось бы, обыденное, но от этого не менее прекрасное. Люди привыкли, что солнце каждый день встает, чтобы обогреть и приласкать своими горячими лучами, поэтому не обращают на это внимание, хотя это так красиво. Смотреть, как солнце медленно выползает из-за горизонта, постепенно прогоняя тьму, как небеса окрашиваются нежно-розовым цветом, покрываются молочной дымкой тумана.              Закат также прекрасен, как и рассвет. Горящий диск медленно прячется в объятия горизонта, уступая место красавице-луне, а на небе разливаются разнообразные оттенки красного, оранжевого и желтого. Шинья прикрывает глаза, вдыхает полной грудью соленый воздух и крепче обнимает колени. Правильно ли он сделал, что сбежал сюда, в такую глушь? В один момент все бросив, он сел на дальний поезд, прихватив с собой только один чемодан и уехал без оглядки, но с сотней сожалений и грустью в глазах. Из мыслей его вырывает громкий плеск из-за дальней стали камней, но он не обращает внимание, решив, что это волны бьются, режут каменную породу. Но плеск слышиться вновь, куда более громкий и какой-то отчаянный, а следом - плачь. Шинья удивленно смотрит в ту сторону и встает с камня. Он думал,что находится здесь один, но плачь казался таким настоящим, что стоит проверить, не попал ли кто в беду.              Шинья тихо идет на звук, озираясь по сторонам и с опаской заглядывает за камень, чтобы потом выдохнуть. На мелководье сидит девушка и горько плачет, закрыв лицо руками. Первым порывом было уйти, чтобы не мешать. Может, она специально сюда пришла, чтобы побыть в одиночестве и выплакать свое горе, но что-то останавливает его. Шинья продолжает смотреть на девушку из своего укрытия. Хрупкая фигурка светится в солнечных лучах, тонкие плечики содрогаются от рыданий, а всхлипы столь жалостливы, что у него болезненно сжимается сердце. Но вот она отнимает ладони от лицо и поднимает глаза, словно почувствовав чьё-то присутствие. Они встречаются взглядами и сердце в груди юноши сбивается с ритма.              Эта девушка - явно какое-то неземное существо: белая кожа без единого изъяна, голубые, струящиеся по плечам и спине волосы, темные брови вразлет, под которыми, подобно луне в небесах, сверкаю огромные серебряные глаза. Юноша заворожен, заколдован, загипнотизирован этой мистической красотой. Он глаз не сводит с лазурных локонов, со светлых глаз в обрамлении пушистых ресниц, с пухлых губ и изящной шеи. Ее красота достойна того, чтобы запечатлеть ее на картинах, увековечить в скульптурах, воспевать в стихах и песнях.              Но он отмирает, сбрасывает наваждение и беспокойство неподдельное звучит в его голосе.              - Простите, что побеспокоил, но у вас все в порядке, мисс? - Голос хриплый из-за пересохшего враз горла. Девушка смотрит на него с опаской в серебряных глазах, но молчит, прижимая руки к груди.              - Мисс? Все хорошо? - Он делает пробный шаг, робкий и неуверенный, но девушка отшатывается от него. - Все в порядке, я не причиню вам вреда.              Шинья выставляет руки ладонями вперед, показывая, что он не представляет опасности. Незнакомка недоверчиво смотрит на него, хмурит темные брови и крепче прижимает руки к груди в защитном жесте. Порыв ветра налетел неожиданно, взметнул челку Шиньи, закрыл обзор на девушку и почему-то это показалось ему забавным. Даже ветер против того, чтобы он смотрел на что-то столь красивое. Тихий смешок срывается с его губ, пока он зачесывает челку назад пальцами. Девушка смотрит на него в этот момент, смотрит на его плавные движения, слушает красивый смех и напряжение, владевшее телом, понемногу уходит. Она понимает, что он не злодей и не причинит ей вреда. Пухлые губы размыкаются, но она медлит в нерешительности.              - Помоги. - Шинья прекращает смеяться и смотрит на нее внимательно, осматривает тело на наличие повреждений. - Прошу, я запуталась.              И Шинья думает, что она выразилась метафорой, пока не подходит ближе. Она сидит на мелководье, по пояс в воде, а в хрустальных нефрита волнах виднеется…Хвост. Серебряный хвост, оплетенный рыболовной сетью, лежит на песке. Шинья отшатывается резко, чем пугает девушку, которая так же вздрагивает от испуга. Его голубые глаза с расширенными в удивлении зрачками смотрят на девушку, не мигая. В голове шумит, сердце сжимается в груди, а руки дрожат. Перед ним настоящая русалка! Шинья не может поверить своим глазам. Еще утром, сидя в повозке старика, что вез его в деревню, Шинья говорил, что слишком взрослый для сказок про русалок, а сейчас он смотрит на самую настоящую русалку. Юноша мотает головой и жмурит глаза в попытке сбросить наваждение или сон, но когда открывает их вновь, девушка всё так же сидит на песке, а ветер треплет ее локоны. Взгляд ее огромных глаз полнится удивлением, пока прекрасное лицо не озаряет догадка.              - Ты никогда не видел русалок, верно?              Если судить по его ошарашенному виду, то не видел. Девушка хмыкает и качает головой. Шинья следит, как волосы ее раскачиваются из стороны в сторону, как их треплет ветер и всё еще не может принять реальность.              - Помоги мне, пожалуйста. Сама я не могу выбраться.              Мольба в чужом голосе отрезвляет и юноша с опаской подходит русалке и садится прямо в воду, не заботясь о своих брюках, что уже промокли. Его пальцы начинают медленно распутывать сеть, разрывать крепкие ячейки. Стоило ему коснутся глядкого хвоста, он вздрагивал, но продолжает рвать сеть, сжав челюсти. Когда оставалось разорвать последние нити, что в плен поймали русалку, девушка резко дергает хвостом и веревки, не выдержав, лопаются. На лице ее расцветает улыбка и она шевелит хвостом в попытке вернуть ему способность двигаться. Шинья все еще продолжает сидеть в воде и молчит, думая о том, что если это не сон, то ему однозначно пора ехать обратно домой и сдаваться на лечение психиатрическую клинику.              Он смотрит на девушку, что отползла на руках подальше от берега и плещется в воде с улыбкой на красивом лице. Серебро русалочьего переливается в свете заходящего алого солнца. Игры воображения это или больного рассудка - не столь важно, потому что существо, что глядит на него в ответ, улыбается и кивает, выражая свою благодарность. А после, махнув на прощание хвостом, исчезает в нефритовых водах, забирая с собой все секреты и тайны свои. И юноша тоже уходит, чтобы глаз не смыкать всю ночь, делая всё новые и новые мазки, доводить до совершенства свое творение. Усталость сморила его на рассвете, заставила приклонить голову и закрыть глаза, окунуться в пучины сна. А в нежном рассветном зареве на альбомном листе сверкали серебряные глаза и локоны лазурные, что обрамляют лицо прекрасное, а в свете красных лучей сверкает серебряный хвост.       

      ***

             - Вы же отдыхать приехали, но на лице Вашем усталость. Что приключилось с Вами, господин?              Шинья сидит в трактире, катает вилкой по тарелке горошек, что остался после обеда недавнего и слушает болтовню Сэцуко, что сидит напротив и покачивает ножкой. Сэцуко - дочь Наоми, хозяйки трактира, живая и энергичная юная леди. Буйство шоколадных кудрей, яркость карих глаз и переплетение рыжих веснушек - очарование южной красоты, коей девушка владеет всецело, заставляет ее гордится собой. Девушка, бесспорно, привлекательна и мила, но стремление выйти замуж, что единственно правит бал в ее жизни, заставляет Шинью держатся от нее на неком расстоянии.              - Все в порядке, мисс, Вам не стоит беспокоиться. Просто на незнакомом месте спать довольно непривычно.              Вежливая улыбка, казалось, прилипла к губам намертво, но ни грамма теплоты в ней не было, ни грамма искренности. Сэцуко вполне удовлетворилась его ответом и не стремилась заглянуть глубже, но он не винил ее. Детская непосредственность и поверхностность, красота и веселый нрав привлекали немало людей, но не его. Шинью она не раздражала, даже забавляла, но не более. Являясь членом высшего общества, где каждый имел свой взгляд на жизнь, Шинья думал иначе, чем местные жители. Он ни в коем разе не принижал их мировоззрение и ценности, просто имел другие.              - Вы опять о чем-то задумались, господин. И совсем меня не слушали.              Взгляд фокусируется на лице напротив: Сэцуко сверкает улыбкой и накручивает на палец кудрявый локон, бросая на него жгучие взгляды из-под ресниц, но все это кокетство Шинью не трогает. Сколько он видел таких, что ведутся на внешность его и богатство, что видят ценность лишь в золоте его часов и размере кошелька. Сколько их было - не сосчитать, да Шинья и не стремится этого делать.              - Простите, мисс. Прошу продолжайте.              Продолжить ей не дает громкий голос из кухни. Наоми кричит, что есть мочи, зовет дочь, кляня последними словами. Девушка закатывает глаза, но покорно встает и идет на зов, оставляя его в одиночестве. Шинья вздыхает облегченно, оставляет на столе несколько монет и спешит к выходу.       

      ***

             Ветер гонит с севера густые облака, что боками своими стальными скрывают солнце румяное; срывает с деревьев листья; ярит пыль песчаных дорог. Шинья спешит к своему дому, стремится укрыться, спрятаться от чужих глаз оценивающих, насмешливых. Рокот волн неспокойных, бьющихся о камень скал, гудит в ушах, полнит мысли, нагонят воспоминания. Чайки скрылись: не слышно их криков, не видно их самих. Шинья заходит в дом и взгляд его беспокойных глаз натыкается на лист альбомный, что белеет ярким прямоугольником на темной древесине стола. Серебряные глаза глядят, кажется, в самую душу, лазурь волос опутывает мысли, рубины губ манят улыбкой нежной, а он стоит и смотрит на творение свое, самое совершенное и прекрасное из всех.              Пальцем скользит он по щеке, ощущая шероховатость хлопкового листа, в глубине души желая прикоснутся к бархату кожи. Воспоминания вчерашнего вечера накатывают волной и топят, тянут на дно и опутываю, не давая возможности вырваться. Наваждение это, плод воображения или игра больного разума? А может все это сон и сейчас Шинья проснется в поезде, что мерно стучит колесами, отбивая свой ритм вглубь дремучих и темных лесов? Но рокот моря, свист ветра и фактура листа ощущаются явственно, и Шинья уверен, что это не сон и не наваждение. Он помог русалке, опутанной сетями, спас существо, что в мифах обычно и в сказках живет, манит моряков своим голосом и топит корабли, погребая под толщей воды сотни жизней людских драгоценных.              Кому расскажи - не поверят, сочтут сумасшедшим, помешанным. Шинья смотрит на лист, хмурит брови и губы облизывает, пытается успокоить сошедшее с ритма сердце, когда бирюза его глаз встретилась с серебром ярким радужки русалочьей. Встретятся ли они еще? Вряд ли. Она исчезла в нефрите вод волшебных, махнула на прощание своим хвостом и оставила в его сердце след, что выжгла своей улыбкой благодарной. Шинья ложится на постель и смыкает веки, слушая шум стихии, бьющейся по ту сторону тонкого стекла. Мысли под натиском усталости медленно испаряются из головы и он забывается сном беспокойным, где мерцают лазурные пряди; слепит улыбка, любви полная; тянутся руки в изящном движении, стремятся прижать к себе. Он мечется, тянет навстречу ладони, но ловит лишь дымку, что растворяется без следа. А может, стоит верить в предрешенность встреч..?       

      ***

             Шинья просыпается резко, садится на постели и тяжело дышит, хватая ртом воздух. Грудь вздымается от часто дыхания, на лбу и висках сверкают хрусталики пота, а руки дрожат. Сердце бьется в груди слишком быстро и громко, болезненно бьется о ребра, грозится кости сломать хрупкие. Он пересохшими губами припадает к стакану, что стоял на тумбочке, пьет воду жадными глотками, медленно приходит в себя после сна. Прохладные струйки стекают по подбородку, перетекают на горло, спускаются к ключицам, оставляя за собой влажные дорожки. Стакан с тихим стуком опускается на тумбочку, а рука тянется к пеплу волос. Шинья ерошит челку и тяжело вздыхает, окончательно придя в себя.              Он приехал в Нефритовую бухту, потому что здесь его никто не знал и поэтому не осуждал. Он думал, что это поможет сдержать мысли, что тлели внутри раскаленными углями, что так ему будет спокойнее и он сможет снова стать прежним, хотя где-то глубоко внутри тонкий, едва слышный голосок твердил, что это невозможно. Даже если склеить разбитую вазу - трещины никуда не исчезнут, а со временем станут еще глубже.       

      ***

             Нефритовое море неспокойно: волны шипят и пенятся, вздымаются вверх, лижут берега кромку. Небо хмурое, тучами стянуто и проблеска нет ни единого. Ступни тонут в холодном песке, но Шинья упрямо идет, несмотря на погоду. Снова идет он к каменной гряде, где русалку встретил недавно. Море громко шумит, ветер треплет рубашку и брюки, лохматит волосы, а песок забивается в глаза, но он все идет и идет к своей цели. Вот и камень. где он сидел, а за ним частокол других глыб породы. С каждым шагом сердце в груди ускоряет свой ритм, бьется громко, а дыхание напрочь спирает. Пальцы мелко дрожат, когда он заглядывает за каменную гряду, где сидела русалка и видит пустой берег.              Шинья не знает, откуда в нем столько разочарование, что буквально затапливает его изнутри и готово вылится за пределы. Руки перестают дрожать, а сердце в грудной клетке больше не бьётся заполошно, не сходит с ума. А чего он, собственно, ожидал? Что она будет сидеть и ждать его? Это ли не глупость! Виски болезненно пульсируют и он трет их пальцами, но боль лишь сильнее становиться с каждой секундой. Порыв ветра северного ударяет в спину и он, пошатнувшись, едва не падает на землю. Силы разом покинули его тело, ноги ослабли, а перед глазами заплясали черные точки, и он схватился за выступающий стык каменный ладонью, дабы не дать себе рухнуть на землю. Сердце в груди словно пронзает иглой и Шинья шипит от боли, едва ли не задыхается, судорожно вцепившись пальца в ткань рубашки.              Морские пучины за его спиной, казалось, взрываются: так силен был шум, с такой силой бились волны о камни. Соленые брызги достигли его лица, но Шинья не обратил ни толики внимания на это, силясь побороть звон в ушах. Он не знал, что с ним происходит, потому что раньше такого не было. Едва ли он за всю свою жизнь серьезно болел, а сейчас, в одно мгновение ему стало плохо так, что он готов пасть на землю от боли. Хотел ли он так умереть? Ответ однозначный: нет. А боялся ли он смерти? Ответ аналогичный. Рано или поздно все мы умрем, так к чему делать из этого трагедию, страдать и плакать из-за нежелания покидать этот бренный мир. Шинья смыкает ресницы и оседает на холодный, мокрый песок. Боль в груди нестерпима, а звон в ушах становиться все громче и он жмурится до искр под веками. А море все шумит и злится, норовит дотянутся до него своими лапами, забрать в пучину темных вод.              - Что ты делаешь здесь, человек? - Тихий голос, внезапно, заглушает ушной звон и он слепо вертит головой в попытке отыскать говорившего. - Тебе нельзя здесь быть! Это опасно!              Она сидит на камне, лицо и шею облепили мокрые пряди волос, а в глазах - неподдельное волнение. Шинья тяжело дышит, хватает воздух ртом и не может выдавить из себя ни звука. Боль, что сдавливала до этого момента грудную клетку своим стальным обручем, внезапно отступила, гул в ушах стих и силы вернулись в тело, стоило ему лишь увидеть серебро ее радужки. Сейчас, сидя на камне, пока за спиной ее вздымаются нефритовые волны в бессильной ярости, она также прекрасна, как и вчера, когда сидела в закатных лучах алого солнца.              - Ты слышишь меня, человек? - Голос ее, мелодичный и тихий, схож с песней весеннего ветра, что путает ветви деревьев в разгар жарких, солнечных дней.              Шинья с трудом садится на холод песка, не заботясь о сохранности своей одежды и смотрит на нее в ответ. Белоснежное лицо, словно вырезанное из мрамора умелым скульптором, было прекрасно и не имела изъянов: плавные изгибы черт, высокий лоб и чуть вздернутый нос, темные брови с изящным изгибом, под которыми сверкают большие глаза цвета чистого серебра, пухлые алые губы с капельками воды. Длинная шея, тонкие выступающие ключицы и хрупкие плечи, нежно-голубого цвета лиф, белые руки с длинными пальцами. Лазурь волос струится по спине и до самой талии, где тело переходит в серебристый гладкий хвост.              - Человек? Почему ты такой бледный? Тебе нехорошо?              Шинья с трудом фокусирует взгляд на ее лице, а не на полупрозрачных плавниках хвоста.              - Ты настоящая? Или я сплю? Или сошел с ума? Скажи мне!              Шинья не узнает свой голос: так сильно он хрипит и срывает. Он внимательно смотрит на девушку, широко распахнув глаза, словно стоит ему моргнуть и она исчезнет. Русалка склоняет голову к плечу и локоны волос плавно скользят по спине.              - Конечно я настоящая. Ты же видишь меня собственными глазами, а вчера ты даже прикасался ко мне. Неужели ты не веришь своим ощущениям?              - Я мог просто сойти с ума, а если это так, то ты - не более, чем иллюзия больного рассудка.              Русалка смотрит на него в непонимании, даже с некоторой опаской, а после начинает смеятся. И смех этот, звонкий и веселый, самое прекрасное, что Шинья слышал в своей жизни. Звучание ни одного музыкального инструмента в руках профессионального музыканта не может быть сравнимо с эти неземным звуком. Почему она не может всегда смеяться?              - Вы, люди, такие странные! - Она утирает выступившие на глазах слезы и смотрит на него с озорной улыбкой на красиво очерченных губах.              - Почему это? - Шинья заинтересован ходом ее мыслей, околдован весельем улыбки, оглушен мелодией смеха и не собирается уходить, пока не узнает все ее секреты. Он устраивается поудобнее на песке, сцепляет руки в замок и с хитрыми искорками в глазах смотрит на русалку, что сидит на камне, а хвост ее переливается всеми оттенками: от ослепительно-белого до нефритово-черного. Девушка смотрит в ответ и убирает за ухо выбившуюся прядь мокрых волос.              - Вы верите в то, что где-то там, есть тот, кого вы именуете Богом. Вы верите, что он создал землю эту, моря и океаны; верите, что он создал вас по своему образу и подобию; верите, что он вершит ваши судьбы, но при этом вы не верите в магию. - Она затихает на несколько секунд, дабы набрать в легкие воздуха, а Шинья слушает и не перебивает. - Мы для вас - мифические существа, место которым только в сказках. Вы считаете, что кроме вас не существ больше разумных, думаете, что находитесь на вершине, но стоит вам встретить что-то, что не вписывается в стандарты, то это становится поводом для подозрений в своей вменяемости.              Она замолкает и смотрит на него, а Шинья не в силах выдавить из себя ничего, кроме удивленного смешка.              - Ты хочешь сказать, что вас много? - Непонимание в ее взгляде столь явно, что он спешит исправится. - Ну, русалок.              - Конечно. У нас свой народ и свои государства. Так же, как и у вас, людей.              Русалочьи государства? Сказать, что Шинья удивлен - не сказать ничего. Где-то там, скрытые в темных пучинах, существуют свои государства, где русалки живут, а может и не только они. Шинья никогда не верил в сказки: даже в детстве он ко всему подходил с прагматической точки зрения, поэтому очень удивил родителей, когда выбрал своей профессиональной деятельностью сферу искусства. Но прямо сейчас перед ним сидит русалка, он ведет с ней беседу, слышит ее смех и все его убеждения о единственности рода людского во Вселенной трещат и крошатся.              - Но все-таки, почему ты здесь, человек? Немногие осмеливаются выйти на берег, когда Нефритовое море бушует. Это слишком опасно, а люди - существа хрупкие.              - Я… - Стоит ли говорить правду или придумать складную ложь? - Я искал тебя. Не знаю почему, но у меня было предчувствие, что мы снова встретимся.              Сказать правду легче, чем плести ложь, а удивленное выражение русалочьего лицо приводит его в восторг. Она явно не ожидала от него таких слов, думала, что он просто глупый человек, что решил бродить по пляжу в столь скверную погоду, когда небеса готовы разразится слезами дождя, а море не утихает ни на миг. Людям свойственно рисковать, подвергать свою жизнь опасности. Они с такой легкостью готовы ввязаться в любую авантюру, потому что явно не ценят свою жизнь, которая дается лишь раз.              - На самом деле, я тоже искала тебя. Я думала, что раз вчера ты бродил здесь, то и сегодня придешь. - Что-то в груди сладко тянет от ее слов. Она искала встречи с ним, надеялась увидеть его. - Я хотела поблагодарить тебя. Может, тебе что-то нужно? Я знаю, что люди очень любят камешки! Хочешь, я принесу тебе камешки, что схожи с твоими глазами или волосами? А может, сразу и то и то? Ты только скажи!              Столько восторга в ее глазах, столько радости в голосе и неподдельной искренности в словах, что улыбка сама просится на губы. Шинья благодарен уже просто за то, что она вернулась и он может видеть ее и говорить с ней, а больше ему и не надо. Он с улыбкой качает головой и щурит глаза.              - Мне не нужны камешки, но я хочу кое-чего другого. - Русалка нетерпеливо подалась вперед. Дергает хвостом и сжимает тонкие пальцы в кулачки в надежде на его ответ. - Мне нравится с тобой говорить, поэтому приплывай ко мне иногда.              В серебряных глазах, кажется, вспыхивают сотни звезд и Шинья невольно любуется этой картиной, уже желая передать этот взгляд на бумаге. Русалка часто-часто кивает головой и в голосе ее столько радости, а сама она словно светится изнутри.              - Конечно, я буду приплывать к тебе так часто, как смогу, человек! Ты слишком мне нравишься, чтобы так просто покинуть тебя. - Щеки его окрашивает слабый румянец, когда Шинья натыкается взглядом на ее лукавую улыбку. - Но тебе стоит вернутся. Буря утихнет еще не скоро, а ты устал и замерз. Я вернусь завтра, на это же место и в это же время. А теперь иди, человек.              - Стой! - Она поворачивается на его крик отчаянный. - Как тебя зовут?       От улыбки ее все внутри скручивает, но Шинья не обращает внимание, сжав кулаки в нетерпении.              - Каллисто.              И она исчезает в пучине морской темных вод, провожаемая взглядом пронзительных голубых глаз. Шинья сидит некоторое время на песке, скребет ногтями по ткани своих брюк и не может прийти в себя. Дурацкая улыбка не сходит с губ, глаза блестят, а сердце в груди бьется быстро и часто. Предвкушение будущей встречи приятно греет изнутри, когда он медленно идет к своему домику, оставляя за собой цепочку следов на глади песка.              Кровать скрипит под его весом, когда Шинья падает на нее, совершенно не заботясь о том, что он весь в песке, а покрывало чистое. Сейчас это не столь важно, потому что та, о ком он грезил, пообещала встретится. О, как она была красива, как весело улыбалась, как уверенно говорила, как внимательно смотрела. Совершенная во всех отношениях, сплетенная из пены морской и вод нефритовых - встреча с ней дарована ему самими небесами, не иначе.              Сознание начинает медленно утекать, как песок сквозь пальцы. Через занавесь сна он слышит волны и ветер, а еще чудится ему смех нежный, звонкий и знакомый. Внутри тепло становится от воспоминаний, картинки мелькают в его голове, как если бы он наблюдал за всем со стороны. Последнее, что он слышит - произнесенное сладким голосом имя. Самая красивая, значит?* Ей подходит.       

      ***

      Она лежит на камне, уложив голову к Шинье на колени, и вертит в тонких пальцах ярко-голубой камешек. Он блестит в солнечных лучах, переливается и слепит глаза, а она лишь смеется, отбрасывая его в воду. Шинья смотрит на горизонт, который чайки разрезают своими острыми крыльями; смотрит на солнечные блики на глади Нефритового моря; смотрит на белые облачка, что бегут по полотну небес, а пальцы его путаются в прядях ее лазурных, что высохли на солнце. Они встречаются каждый день на протяжении двух недель, ведут разговоры, иногда даже спорят. Каллисто рассказывает про свой, русалочий мир, а Шинья про свой, человеческий.              - Зачем же ты так с этим камнем? Его же больше не найти.              - У меня таких много, так что от потери одного ничего не будет.              - Много?              Шинья опускает глаза и смотрит ей в лицо. Глаза Каллисто прикрыты и ресницы отбрасывают на щеки тени, а сама она раслабленно лежит в его руках. Ее доверие - самый прекрасный из всех даров на планете.              - Да, много и не только голубых. Но и красных, зеленых и желтых. Даже черные есть. А что такое?              - Ничего, просто эти камни - драгоценные.              Каллисто заинтересованно открывает глаза и с любопытством смотрит на Шинью. В глазах ее серебряных много насмешки, отчего они кажутся особенно яркими и красивыми. Шинья невольно любуется на жемчужные крапинки, что появляются, когда Каллисто весело.              - Конечно я знаю, что они драгоценные. Они же красивые!              Тон как у взрослого, который поучает несмышленого ребенка, а вид такой гордый, что Шинья улыбается и со всей присущей ему нежностью и аккуратностью заправляет ей за ухо выбившуюся из прически прядь. Каллисто жмурит глаза в удовольствии, когда теплые костяшки касаются ее щеки.               - Они драгоценные не только потому, что красивые. Люди готовы платить баснословные деньги, чтобы иметь украшения из этих камней.              - Каждый раз я думаю, что больше меня ничем не удивить, но люди снова и снова разубеждают меня в этом.              Шинья полным ожидания взглядом следит за ее расслабленным лицом. Он до сих пор не верит, что все, что происходит с ним - реальность. Если бы кто-нибудь месяц назад сказал ему, что он будет сидеть на камне и вести разговоры с русалкой, то он был направил шутника в психиатрическую клинику на лечение, пожелав удачи и здоровья. Но сейчас, подставляя лицо и плечи жаркому солнцу, он ждет ответа от русалки, что лежит у него на коленях, и перебирает ее длинные волосы, такие мягкие и гладкие на ощупь, что Шинья не может оторваться.              - Люди привыкли придавать слишком много значения тому, что того совершенно не стоит. Даже на примере этих глупых камней: я много их повидала, самых разных форм и размеров, и не все они были красивыми. Но единственное, что имеет для людей значение - их цена. Если камень некрасивый, но дорогой, они будут сражаться за него до последнего, только бы было чем похвастаться перед другими, потешить свое самолюбие.              Каллисто замолкает на минуту, тянется к его кисти и переплетает их пальцы. На фоне его ладони ее рука кажется еще меньше, чем есть. Шинья тоже молчит и обдумывает ее слова. Она совершенно права: люди жадные до денег и славы. В современном обществе не имеет значение твоя личность, а вот размер кошелька очень даже. Если ты богат и знатен, если вращаешься в светских кругах и знаком с высокопоставлеными людьми - то ты человек благородный и не важно, что на деле этого благородства и нет. Ты даришь своей жене бриллиантовое ожерелье и все восхищаются силой твоих чувств к супруге, но никого не заботит, что она терпит побои от мужа. Ты делаешь посещаешь галереи и выставки, делаешь пожертвования и все восхищаются твоей тонкой натурой, но никто не знает, что ты слишком глуп и необразован, чтобы понять искусство. За всю свою жизнь Шинья повидал слишком много таких людей, чье достоинство заключалось лишь в дорогих часах, поэтому в полной мере понимает слова Каллисто.              - А что тогда имеет значение для тебя?              - Наверное, дружба и любовь.              Ответ короткий и ясный, а пробирает до костей. Шинья ощущает озноб, что ледяной лозой сворачивается вокруг позвоночника и заползает в самое сердце. Каллисто ощущает дрожь и поднимается с его колен, заглядывает в лицо, а голос ее полон беспокойства.              - Что случилось? Я сказала что-то не то?              Брови ее нахмурены, а губы поджаты. В ожидании ответа она сжимает его ладонь в своих пальцах, поглаживает теплую кожу, водит по выступающим косточкам, успокаивая. Шинья давит улыбку, но она получается слишком грустной, отчего Каллисто начинает беспокойно покачивать хвостом. Шинья уже давно заметил, что хвост отражает состояние его хозяйки.              - Все в порядке, я просто задумался. Не бери в голову.              - Но твое лицо такое грустное…Что тебе так расстроило, мой милый человек? Расскажи и тебе станет легче.              Русалка силой укладывает его на спину и теперь они поменялись местами: он лежит, ощущая прохладу серебристого хвоста, а она гладит его по волосам, ведет пальцами по лбу, разглаживая складку меж бровей. И касания ее, такие нежные, успокаивают, убаюкивают и расслабляют, невольно заставляя довериться. Шинья прикрывает глаза и громкий вздох срывается с губ. Крики чаек и шелест волн, палящие солнечные лучи, запах соли и засохший на ступнях теплый песок - совсем не та атмосфера, когда можно рассказать о чем-то столь тяжелом. Но Каллисто права: если поделится, то станет легче.              - Мой лучший друг и сестра…Они любили друг друга. С самого детства мы были втроем: я, Гурен и Махиру. Всегда вместе, всегда рядом - это про нас. Мы не расставались ни на минуту, доверяли друг другу как себе, могли рассказать любые тайны. Пока мы были детьми, то это не особо ощущалось, но когда мы стали старше разница в отношениях проявилась столь ярко, что я даже удивился, как не замечал этого столько времени. Махиру и Гурен полюбили друг друга, а я был так рад за них. Я поддерживал их, не зная о том, что их союз невозможен. Я был таким наивным ребенком и я понял это совсем недавно. Дело в том, что Гурен не имеет благородного происхождения и из-за этого родители не дали своего благословения. Стоит мне закрыть глаза и я вспоминаю тот вечер: мы все - я, отец и мать - сидим на диване, а Махиру говорит о том, что они с Гуреном обвенчались и она в скором времени выйдет за него замуж. В ушах до сих пор звучит крик отца и плач матери. Отец запер Махиру , а мне запретил подходить даже к комнате сестры и я ничем не мог помочь ей. Я слышал, как она стучит по двери, кричит, плачет, умоляет ее выпустить. И я сам плакал, слушая ее стенания, пока не уснул. А утром, за завтраком, когда я, мать и отец сидели за столом и подали газету, мы узнали, что Махиру сбежала. Они с Гуреном хотели уехать, но их автомобиль перевернулся и они…Они погибли…Так рано, бесславно и глупо они отдали свои жизни в дар любви.              Слезы, что долгое время копились внутри, хлынули из глаз, стекая по вискам. Истинное проклятие не забыть, а помнить. И Шинья помнил, словно кто-то услужливо вырезал это на подкорке его мозга. Он помнил свой ступор, когда прочитал статью об аварии; помнил крик и слезы матери, скорбное лицо отца. Тогда на завтрак подали овсянку. Махиру ненавидела овсянку. И Шинья теперь тоже ее ненавидит. Похороны прошли для него как в тумане: он ничего не чувствовал, словно тоже умер вместе с ними. Все эмоции притупились, стали блеклыми и бесполезными. Шинья продолжал жить, не живя. Он изводил себя работой, без остановки беря и выполняя заказы; посещал все вечера, куда его приглашали; общался с приятелями и вел ничего не значащие дежурные разговоры с соседями, но в какой-то момент Шинья не выдержал.              В момент, когда в дыму забытья, спустя полгода после похорон, он сидел в своей студии и рисовал, ничего не видя. Когда, закончив работу, он посмотрел на холст, с которого на него взирали такие родные глаза сестры и лучшего друга, Шинья не выдержал и разрыдался. Впервые с того времени, как узнал о их смерти. Боль разъедала его изнутри, и он катался по грязному полу студии, рыдая в голос, захлебываясь в слезах, воя, точно зверь, чтобы на следующий день собрать чемодан и прыгнуть в поезд, что мерно стучал колесами, отбивая свой ритм вглубь дремучих и темных лесов. Он решил, что побег облегчит его боль утраты, заставит, наконец, что-то почувствовать. И не прогадал.              На протяжении всего монолога Каллисто молчала и внимательно слушала, гладила по волосам, а сейчас и слезы утирала с бледных висков. Она, казалось, чувствовала его боль, поэтому старалась утешить его.              - Ты считаешь, что они поступили глупо, сбежав? - Каллисто говорит тихо и мягко, но в словах ее чувствуется что-то еще, что-то, что принесет ему очень много боли. Шинья это ощущает, кажется, всем своим существом.              - Да…Если бы они не сбежали, то были бы живы…              - Но они просто хотели быть счастливыми, разве нет? Чем была плоха их любовь? Из-за разницы в статусах и только? - Шинья молчит, он не может ничего сказать из-за огромного кома в горле, что скоро перекроет кислород. - Если бы они не сбежали, то были бы несчастны. Ты бы этого хотел? - Шинья мотает головой в отрицании. - Может, в следующей жизни они смогут быть вместе.              - Но я хочу в этой…              Каллисто ничего не говорит, лишь склоняется к нему и оставляет мягкий поцелуй на его лбу, прижимая его к себе еще крепче. А Шинья все так же плачет, не в силах остановиться. Он так долго копил всё в себе, что в итоге это вылилось в тройном размере. Осознание собственного эгоизма прошивает насквозь ядовитым кинжалом и Шинья кривится от отвращения к себе самому. Каким он был глупцом, который думал лишь о себе, замкнулся в своей боли и зациклился на своих страдания, что не мог понять простой истины: если бы Махиру была жива, то она бы страдала. Как и Гурен. Шинья не думал о том, чтобы они чувствовали, если бы их разлучили. Он винил их в глупости, злился на их легкомысленность, но не понимал того, что любовь - одно из самых сильных чувств - толкает людей на поступки, зачастую страшные, приносящие боль окружающим и близким людям. Гурен и Махиру пали жертвой такой любви - пылающей и яркой, как бенгальский огонь, но столь же недолговечной и самоуничтожающей.              И сейчас, лежа на камне, под теплыми солнечными лучами, что кожу греют, и ощущая ласковые прикосновения Каллисто на лице и в волосах, Шинья отпускает их. Он отпускает обиду и боль, которые отравляли его, мешали двигаться и жить. Он отпускает Махиру и Гурена, воспоминания о которых были подернуты черной вуалью траура. Лучше он будет вспоминать все счастливые моменты, что связывали их, чем те полгода тоски и одиночества.              Он отпускает их и они тонут вместе с заходящим алым солнцем в кристальных водах Нефритового моря, чтобы там, на глубине, покоится без страха быть встревоженными. Он отпускает их, но они навсегда останутся в его сердце.              - Спасибо. - Тихий шепот срывается с губ его и смешивается с шум ветра, что уносит печали и горести прочь, на другой конец света.              - Не за что, мой милый человек.       

      ***

             - А это правда, что в полнолуние вы зазывате моряков своим чудным голосом и топите корабли?              За месяц в Нефритовой бухте Шинья наслушался слишком много здешних сказок. Но самой знаменитой была сказка о том, что русалки раз в месяц, при полной луне сидят на камнях и поют, а моряки, услышав их зов, стерятся к ним на верную свою погибель. Шинья не верил в эти сказания, но любопытство верх брало. Каллисто, до этого с интересов рассматривающая его альбом с набросками, подняла свои невозможные глаза, в которых играли смешинки, и улыбнулась.              - А сам как думаешь?              - Я в это не верю.              Каллисто рассмеялась и Шинья снова заслушался ее прекрасным смехом. Русалка с нежностью заправила за ухо прядь его волос, погладила по скуле.              - Сколько уверенности в твоем голосе, мой милый человек. Но мы правда не топим корабли - всё это сказки. Зачем нам это? Обломки лишь загрязняют воды, а грязь с судна отправляет рыб. Люди придумали эти сказки, дабы пугать детей. оградить их от опасности вод морских. Да и если бы это была правда и мы действительно бы поступали так с людьми, то откуда бы взяться слухам? Ведь все были бы мертвы.              От последних слов по спине пробежали мурашки, но лицо оставалось бесстрастным. А вот сердце в груди билось неистово. Скоро его вынужденный отпуск подойдет к концу и Шинье придется вернутся. Вернутся в благородное общество, где родители и друзья, вернутся в свою студию, где он пишет картины, вернутся домой. Желание остаться здесь, в Нефритовой бухте, понятно и вполне объяснимо: Шинья влюбился. Влюбился в русалку, которую встретил на закате. Она открыла ему неведомый доселе мир, помогла разобраться во многих вещах, стала неотделимой частью его сердца. Но как бы не была прекрасна эта его влюбленность - она не проживет вечно. Они слишком разные. И как бы тяжело это не было - им нужно расстаться. Но как сказать об этом Каллисто. что с нежностью смотрит ему в глаза, ласково гладит его пальцы, прижимает их к губам и целует, вгоняя в краску.              - Ты снова задумался, мой милый человек. И ты снова грустный. Что-то снова случилось.              Шинья сглатывает ком в горле, который мешает говорить и дышать, а после обнимает ее лицо ладонями, трепетно касаясь пальцами ее бархатной кожи. Каллисто жмурит глаза и льнет ближе, поддается его нехитрой ласке. И как ее оставить?              - Что бы ни случилось, знай - я влюблен в тебя так сильно.              И он целует. Целует нежно, лаская ее губы, а внутренней дрожью получая ответ. Их касания легкие, почти невесомые, как прикосновение крыльев бабочки, но такие драгоценные и чистые. Каллисто запускает пальцы ему в волосы, массируя затылок, а Шинья притягивает ее ближе. Когда воздуха становится слишком мало, он отстраняется, но лишь для того, чтобы начать расцеловывать поцелуями-бабочками ее лицо: щеки, лоб, нос и веки. Русалка охотно поддается ему, позволяет вести, обнимает за шею и сама прижимается ближе. У Шиньи в голове взрываются фейерверки, а в сердце, что дрожит и млеет, распускаются цветы. Он так давно этого хотел, но не решался. Бархат ее кожи и шелк волос ощущаются так правильно под его пальцами, что он задыхается. Задыхается от возможности целовать и обнимать ее, дарить свое тепло и ласку, свою любовь.              Они отрываются друг от друга нехотя, с грустью. Глаза их блестят, губы сверкают алыми лепестками, сердца бьются в унисон. Каллисто прижимается к его груди, кладя голову на плечо и Шинья прижимает ее к себе, зарываясь носом в лазурь волос. Солнце медленно клонится к закату, окрышавает нефритовые воды в алый цвет. а Шинья задыхается от боли в груди.              - Мне нужно тебе кое-что сказать… - Шинья старается, чтобы голос не дрожал так сильно.              - Я слушаю, мой милый человек.              Как набраться сил, в первую очередь моральных?              - Я…уезжаю. Мне нужно возвращаться домой.              Голос все-таки предательски сорвался и последние слова достигли шепота. Шинья закрывает глаза, силясь не заплакать. Каллисто отрывает от его груди и смотрит в лицо своими проницательными глазами. Шинья не смеет глянуть в ответ, отворачивается, смотрит куда угодно, но не на русалку. Они молчат долго. Солнце успело полность скрыться, а на небе сверкала россыпь бриллиантовых звезд. Шинья смотрит на самую яркую - Сириус и ему кажется, что она потешается над ним, мигая.              - Я знала, что рано или поздно ты покинешь меня. Но не стоит так грустить, мой милый человек, потому что судьбы не избежать.              Голос ее прорезает тишину между ними и Шинья с невероятным усилием смотрит ей в глаза. В них грусти океан, но грусть эта - светлая. Каллисто все понимает и не собирается уговаривать его остаться, плакать и умолять не бросать. А от этого еще больнее. Русалка с нежностью дотрагивается до его скулы и он прикрывает глаза.              - У меня будет только одно просьба: не забывай меня, мой милый человек. Что бы ни случилось, помни: где-то там, далеко, я буду любить тебя. Обещаешь?              С её ресниц срывается одинокая слеза, но Шинья не видит этого.              - Обещаю…              И шум волн закрепляет эту клятву, луна - свидетельница этих слов, а ветер эхо разносит пронзительное, чтобы все услышали.       

      ***

             Галерея полнится людьми. Богатые и привилегированные, одетые в шелка и меха, господа мира сего проходятся неторопливо по залом, шурша оборками дорогих тканей, а свет хрустальных люстр играет в их бокалах, где плещется шампанское. Скрипичный квартет играет и музыка их волшебная разносится по всем помещениям и тонет в высоких потолках. Тихие разговоры о бизнесе и политике перемеживаются разговорами об искусстве и художнике, что эту галерею открыл. Картин много: они весят на стенах в золоченых рамах и каждая из них уникальна. Пейзажи, портреты и натюрморты - здесь любой найдет что-то себе по вкусу. но все стремятся к центру, где на возвышении, в сиянии свечей стоит она. Самая прекрасная картина, самая невероятная и волшебная: сидящая на валуне русалка и юноша у ее ног. Вокруг них бьются нефритовые волны, пенятся и шипят, а они смотрят лишь друг на друга и в глазах их любовь настоящая, неподдельная, искренняя.              Гости смотрят на это чудо и насмотреться не могут. А художник сия творения стоит в тени с бокалом вина. Он слишком погружен в себя, чтобы заметить приближение.              - Твои работы всегда были хороши, но эта - особенно прекрасна, дорогой.              Шинья поднимает мутный взгляд и смотрит на нежную улыбку матери, что не видел так давно. Женщина подходит к нему и лаской родительской гладит по щеке. Рядом стоит отец и смотрит с гордостью.              - Мама права, сынок. Ты превзошел себя в этой работе. Но что натолкнуло тебя на такой сюжет? Ты никогда не обращался к мифам за вдохновением.              Вопрос безобидный и логичный, но рассудок пронзает тупой болью. Шинья смотрит в сторону картины, вокруг которой столпились люди. Эту картину он писал почти год. Почти год прошел, как он вернулся из Нефритовой бухты. Почти год прошел после разлуки с Каллисто. Сначала ему было так плохо, что выть хотелось. Но еще больше хотелось вернутся и больше никогда не покидать свою русалку. но Шинья понимал, что это невозможно. Со временем боль притупилась, чувства подостыли, а из памяти стали стираться какие-то моменты. стали бледнеть и тускнеть. Но вот лицо ее прекрасное он забыть не мог.              - Ничего особенного, папа. Просто я наслушался сказок, пока был в поездке. Пойдемте, я покажу другие работы.              И пусть никто не знает, что картина эта, коей все восхищаются - память. память о любви, что исцелила, заставила встать на ноги. Шинья пообещал, что не забудет и он исполнит свое обещание.       Потому что она навсегда останется в его сердце.