«...Сухой кленовый лист оторвался и падает на землю; его движения совершенно сходны с полетом бабочки. Не странно ли? Самое печальное и мертвое — сходно с самым веселым и живым.»
© Иван Сергеевич Тургенев «Отцы и Дети».
Не проспав и шести часов, он пьет горький, безбожно крепкий кофе, чтобы собраться и снова приехать в офис за несколько минут до начала работы; чтобы снова нажать на кнопку давно изученного лифта и, поднявшись на нужный этаж, чудом не попасться под руку недовольного Владимира Ильича, главного бухгалтера отдела, который хоть и привык уже к его выходкам, но никак те не одобрял. Довольно удачное начало дня, если учитывать этот факт хотябы на короткий миг и забыть однотипность жизни, преследующую по пятам мигрень и одиночество; потому что иногда Сталину казалось, что окружающая реальность и весь ужас сокрытый в ней является тюрьмой, циклом, в один момент отправляющим под арест определенные невинные души, и обрамляющим их тоской, безысходностью и непонятным страхом. И иногда Сталину казалось, что выхода оттуда нет. Но ему он не был нужен. Есть ли смысл искать ключ от оков или всплывать со дна, когда ты сам стал никому не нужен? Мужчина множество раз карабкался, взбирался наверх, ломая ногти в кровь и сдирая кожу с колен еще с самого детства, когда денег было мало, а побоев и оскорблений от родителей несметно много. Повзрослев, он стал зарабатывать свои деньги и купил нормальную квартиру с машиной, но любви и чувства нужности кому-то нет: их уничтожили, сломали точно хрупкую вазу, раздробив ту на еще большие осколки ещё давно. Сталин терпел много поражений и обид, испытал предательства и измены от партнёров, в конце-концов просто сдавшись и отступив, с горькой усмешкой сжимая сигарету зубами. Сейчас ему тридцать, и он охладел к романтике, чувству влюбленности, стал закрытым и не задерживается в постели с девушкой не более чем на два дня, потому что устал. Потому что больше не имеет сил терпеть новую боль и больше не хочет пытаться подняться. — Сталин, ты в последнее время какой-то слишком напряжённый, может возьмёшь отгул хотябы на пару дней? — Произносит неожиданно Феликс из-за соседнего стола, ненадолго отрывая взгляд от горящего экрана компьютера в ожидании загрузки файлов; на что грузин почти никак не реагирует, лишь совершая небольшую заминку в движении ручкой по исписанной бумаге. — Кто бы говорил, товарищ Дзержинский. Да и как тут отдохнешь. — Сталин ненадолго отрывается от нудной волокиты и делает несколько глотков черного, крепкого кофе, уже приевшегося к языку. Иногда, во время выходных, он не может даже смотреть на этот напиток и запихивает глубоко в шкаф, чтобы не морщиться от тошноты. — Что правда, то правда. — Соглашается спустя некоторое молчание сощурившийся Феликс, и в голове Иосифа мелькает наивная, облегченная мысль о том, что от него отстали, но короткий вдох справа мгновенно опровергает столь поспешные слова. — Слушай, на днях я был у одного гипнотизёра, по словам знакомого, посоветовавшего мне его, она творит чудеса и помогает расслабиться. Я сначала не верил, но решил попробовать и после сеанса вышел, действительно, отдохнувшим. Сталин, явно не ожидавший таких слов от холодного человека с железной волей, приподнял от удивления черную бровь и с долей усмешки ответил: — Что-то из разряда фокусов и волшебства? — Скорее, психоанализ с терапией. — Феликс откатывается на стуле назад и наклоняется к рабочей сумке, доставая оттуда спустя несколько мгновений небольшую прямоугольную карту. — Вот его визитка. — Он кладет названный предмет на стол перед Сталиным, так будто готовился уже заранее. — Прости, но зря только тратишь бумагу. Меня не интересует эта чушь. Некогда ею заниматься. — Грузин проводит темными, шоколадными глазами по мелкому шрифту чужого телефона, адреса электронной почты и названия места работы, подмечает скудность данных, а затем поднимается на коллегу. — Не буду настаивать. Делай так, как считаешь нужным. — Иосиф раздражённо сжал зубы и отвернулся к стопке документов и собственному включенному компьютеру, за весь рабочий день практически не проронив больше ни слова. Но визитную карточку по уходу домой, немного замешкавшись, всё-таки взял, будто случайно задевая небрежным движением какой-то механизм, спусковой крючок, потому что вспоминания о словах Феликса внезапно хлынули в голову, теперь не желая оставлять Сталина в покое ещё долгое время. И пока он ехал в машине, его взгляд невольно скользил к сумке, где покоилась заветная карта, уже оказывая гипнотическое давление на человеческий разум. Бред. Джугашвили хмурится, насильно загоняя непрошенные мысли в глубины головы и полностью сосредотачиваясь на дороге. Помогло это относительно ненадолго. Уже сидя за столом со стеклянным покрытием, он катал по бокалу остатки Хванчкары, так и не притронувшись к ужину в виде греческого салата, и всё думал о том гипнологе, глядел на подозрительно скромную карточку с охристым фоном и завитками на треугольниках. Точно ли под этим номером скрывается гипнотизер, а не какой-то розыгрыш? Стоит ли проверить на личном опыте? Если и так, он бы вытащил его проблемы и понял состояние души по одним только часам? А самое главное: смог бы помочь Сталину? Ответы на все мучительные вопросы мужчина мог получить только при личной встречи с ним... Иосиф ковырялся в салате еще пару минут, запредельно долго допивал грузинское вино, несколько раз брал в руки небольшой картонный прямоугольник и клал тот обратно; чтобы наконец, помыв посуду, и поставив недоеденные овощи обратно в холодильник, набрать в телефоне нужные числа, пальцем застывая над зелёной кнопкой вызова. «Я просто попробую.» — Подумал брюнет, нажимая и с неизвестно откуда взявшимся придыханием слушая продолжительные гудки. «Добрый вечер, чем я могу вам помочь?» — Мужской лаконичный голос неожиданно разрезал тишину, и заготовленный ответ тут же вылетел из сталинских губ незамедлительно: — Здравствуйте... Хочу записаться на приём. После этого короткого разговора прошла еще одна нудная неделя и, наконец, останавливаясь у заветной среды вместе со стрелками часов, показывающими ровно пять часов вечера. Сталину удалось отпроситься с работы по раньше и поехать в Подмосковье четко по названному регистратором адресу офисного здания гипнотизёра, имя и фамилию которого он кстати узнал. Им оказалась женщина — Елена Давыдовна Троцкая. Она не любила опозданий и принимала только по назначенному времени: если грузин придет минутами позже 18:30 или раньше, то его просто не примут. Ничего не оставалось делать кроме как смириться с этими "жёсткими" условиями, ведь отступать никак не хотелось, когда до конечной цели оставались уже считанные километры. Он просто попробует что-то новое , не более. — Хорошо. — Кивает молодая девушка, стоящая за стойкой ресепшена, после того как Сталин ставит последнюю подпись на документах. — Елена Давыдовна сейчас еще занята, я сообщу, когда она сможет принять вас. А пока не хотите чай или кофе? — Иосиф, успевший бегло изучить удивительно пустое помещение, подмечает новизну дорогого интерьера приятных, в меру ярких, цветов и, коротко улыбнувшись, вежливо отказывается, спешно отворачиваясь к серым пуфикам для посетителей. Судя по всему, гипнолог был довольно успешен в собственной карьере. — Если вдруг передумаете или появятся какие-либо вопросы, то обращайтесь ко мне. Больше не стану вас беспокоить, ожидайте. — Мужчина мысленно радуется недокучливости администраторши и опускается на диван, решая изучить журналы, лежащие рядом, на кофейном столике. Почему-то в теле сейчас ощущалось напряжение, сковывающее грудную клетку и мешающее нормально дышать, непонятно, по какой причине именно: то ли из-за почти звенящей тишины, нарушаемой лишь тихой мелодией и стуком чужих пальцев о клавиши компьютера, то ли из-за всей обстановки в целом или того факта, что он не сообщил об этой новости даже хорошему знакомому, Феликсу. Хотя был ли смысл говорить кому-нибудь ещё, когда боишься признаться даже себе? Сталину неожиданно захотелось подняться и уйти, просто уехать отсюда, но он удержал себя от столь резких порывов, решая продолжить проявлять фальшивый интерес к журналу в руках. — Иосиф Виссарионович, вы можете проходить в 110 кабинет к Елене Давыдовне. Это направо и прямо до конца коридора. — Ровно через полчаса снова подает голос любезная брюнетка, и Сталин успевший прочитать пару статей о правильном питании и красоте, и проверить пустой, кроме рабочего чата, мессенджер в телефоне, наконец, поднимается с насиженного места и идет в указанном направлении. Дубовая черная дверь спустя несколько мгновений всё-таки находится, и Иосиф стучит, чтобы услышав короткое, приглушенное: «войдите.» опустить серебряную ручку и переступить порог кабинета. Помещение, облитое мягким золотистым светом почти не отличается содержимым от предыдущих здесь, разве что запахом вишнёвых духов и наличием письменного стола в правом углу, кофейным и двумя креслами в левом, тремя шкафами, и незначительными картинами, заполняющими остаток всей площади. — Присаживайтесь. — Недолго погодя слышит Сталин от сокрытого компьютером человека и молча повинуется его просьбе, невольно отмечая про себя приятную мягкость женского голоса. — Будете кофе? — Вынужден отказаться... Можно вопрос, почему именно кофе? — Сталин приподнял бровь, повернув голову и уставившись предположительно в то место, где находилась сейчас собеседница, которая после вопроса, наконец, соизволила подняться и выйти из незамысловатого убежища наружу. Эта брюнетка была неплоха собой: ростом чуть ниже его, на невысоких каблуках; ее темно русые кудрявые волосы, собранные в невысокий пучок, короткими прядями спадают на небольшой молочный лоб; тонкие черные брови лежат прямой линией, а пушистые ресницы обрамляют льдистые, пробирающие до дрожи глаза, поблескивающие из-за линз круглых очков; нос у неё небольшой, слегка вздернутый, розовые губы изогнуты в сдержанной улыбке; и всё это кончается аккуратным подбородком. — Простите, но от вас несёт дешёвым кофе из автоматов и сигаретами. — Мягкие, зауженные плечи, обернутые в черный пиджак и белую кофту, и такая же талия с небольшими формами в груди и бедрах, закрытых на добрую половину юбкой с широким, кожаным ремнём: телосложение сложно назвать хрупким, но и сильным тоже, скорее, что-то между. Бестактно, грубо, но Сталин не мог ничего поделать с собственной любовью к вечному анализу живых и неживых объектов. Уж слишком давно это приелось к нему, стало неотъемлемой частью. — Думаю, вы и сами понимаете, о чём я. — Я тоже могу многое сказать и о вас. — Сталин начал неосознанно постукивать пальцами по подлокотникам кресла. — вам нужен вишневый парфюм, чтобы привлечь внимание кого-то.. Клиентов? — Троцкая молчит и лишь бегает по его лицу глазами, а затем вдруг хмыкает. — А я, пожалуй, выпью кофе. — Она набирает, судя по всему, номер секретаря в своём телефоне. — Анна, будь добра, сделай одно капучино.. Да-да, с одной ложкой сахара. — Женщина откладывает смартфон в сторону и вальяжной, свободной походкой движется к пустующему креслу, чтобы сесть прямо напротив угрюмого мужчины. — И так, мне нужно знать о вас больше информации. Что вы любите делать помимо того, чтобы огрызаться на врачей? — Работаю бухгалтером. — Коротко произносит Сталин, игнорируя последние слова. — И всё? — Он замечает удивление на лице собеседницы и еле сдерживается от желания раздраженно вздохнуть. — И всё. Я думал, меня лечить тут будут, а не расспрашивать о личной жизни. — Вы не сказали причину своего прихода, а мне нужно знать, с чем работать. — Брюнетка ловко закидывает ногу на ногу, заставляя юбку слегка задраться. — И расслабьтесь, мы ведь еще даже не начали. — Она бросает взгляд на руки Сталина, который тут же разжимает их и скрещивает на груди. Спустя несколько секунд в комнату заходит блондинка в черном платье и подав начальнице горячий напиток на блюдце с тихим: «ваш кофе.», бесшумно удалилась вновь. — Не думаю, что кофе и сигареты как-то помогут этому. Мне посоветовал вас коллега, чтобы расслабиться, но пока я ощущаю лишь напряжение и желание уйти. — И что же тогда вас удерживает здесь? — С любопытством отвечает Елена, делая глоток капучино. Сталин старается тихо и непринужденно выдохнуть: как же все раздражает. — Мне интересно узнать ваши методы работы. — Многие считают гипноз сомнительным средством для медицины, называют его мистицизмом, — она с легким звоном возвращает кружку на удерживаемое в руке блюдце и ставит их на стол. — И одним из чудес света, а вы не похожи на тех, кто верит в чудеса, а скорее на тех, кто опровергает всё с ними связанное, насмехается над их почитателями. Я права? — Правы, но я просто... — Сталин хочет продолжить, как его достаточно грубо обрывают на полуслове. — Устали от такой жизни и хотите изменить её. — Звучит твердо, а главное до боли за ребрами правдиво. Мужчина молчит и лишь отводит взгляд в сторону, ощущая на себе чужие льдистые глаза, кажется, считывающие каждую его эмоцию. — Но не знаете как, поэтому и пришли сюда. — Ненадолго воцаряется тишина, нарушаемая лишь звоном посуды. — Вы были когда-нибудь у психолога? — Был и много раз, но все они принесли одно разочарование. — Чего вы ожидаете от меня? — Простите?.. — Сталин непонимающе хмурится, невольно снова встречаясь взглядом с женщиной. — Я такой же врач каки они и действую похоже. Вы уверены, что готовы к этому? Всмысле, к новому разочарованию. — Она медленно растягивает губы в улыбке, заставляя Иосифа покрыться мурашками и засомневаться насчет раннего решения. Предательское тело. — Да, давайте уже ваши часы, или как вы там гипнотизируете людей? — Небрежно все таки отвечает он, наблюдая за действиями брюнетки, которая уже поднялась с собственного кресла. — Хорошо. Вы примете только те указания, которые хотите принять и которые пойдут вам на пользу. — Она говорила медленнее, развязнее, нежели раннее, — для начала, положите руки на подлокотники кресла, а после сделайте медленный глубокий вдох, — Сталин молчаливо выполнил указания, неотрывно наблюдая за приближающейся к нему Троцкой. —.. А затем плавный выдох. Женщина встала настолько близко, что запах ее духов начал щекотать ему нос, явно мешая хоть как-то приобрести внутреннее спокойствие. — А теперь, я хочу, чтобы вы посмотрели мне в зрачки глаз. Не отрываясь. — Сталин вглядывается в черные бусины бездны, перекрывающие бирюзу радужки. — Вот так. Раздается шорох и по стандарту рядом наверняка появляются карманные часы, но Иосиф не видит их, не может: ему слышно лишь их резкое и раздражающее тиканье. — Ваше дыхание замедляется вместе с тиканьем часов, ноги и руки постепенно каменеют... Слова, как улитка, вливаются склизкой патокой в уши, заполняя их до верху, а тело мужчины превращается в нечто невесомое, инородное. Шевелиться стало настолько тяжело, что он не может даже свободно сглотнуть вязкую слюну, скопившуюся в горле за столь короткий промежуток времени; а звук движения стрелок теперь звучал набатным колоколом, грохотал, отдаваясь тряской в висках. — Не торопитесь, закройте глаза. И Сталин окончательно погрузился в кромешную тьму, слыша лишь чужой мягкий голос и треклятые, раздражающие часы, и ощущая собственную беспомощность. — Что вы чувствуете сейчас? — Что потерял контроль, и мне... Плохо от этого. — А видите? — Сталин пытается вглядеться несколько секунд абсолютную пустоту чуть ли не до мельтешащих звёздочек, но все равно ничего не замечает. И будь он в нормальном состоянии, то непременно бы расхохотался и от собственного глупого решения, и от всей ситуации в целом. Для мужчины это чушь, глупое волшебство, не более.. Так ведь? — Ничего, — Сталин не видит, как Троцкая ухмыляется, но слышит, как она заходит за спину, делая короткую заминку перед тем, как положить ладони на его сильные, но напряженные плечи. — Посмотрите еще внимательнее. — Она, кажется, почти невесомо проводит кончиками пальцев по ткани пиджака мужчины, от чего он подавляет собственную улыбку наслаждения, пытающуюся залезть на лицо. Давно его не касались так нежно. Иосиф отмахивается от непрошеных мыслей и концентрирует внимание на всепоглощающей тьме: сначала та не меняется, но через несколько долгих мгновений приобретает другую структуру — структуру плохих и хороших воспоминаний, безостановочно мелькающих будто на экране какого-то телевизора. — Я вижу воспоминания, и они движутся слишком быстро.. — Попытайтесь остановиться на каком-нибудь, на том, что хотелось бы посмотреть еще раз. И в один момент он всё-таки автоматически цепляется за одну картинку, серую, мрачную и безвкусную, прямо как его жизнь. Джугашвили сосредоточенно вглядывается в неё, пока не замечает действующие лица и ключевые детали развернувшегося события прошлого: он сидел на полу, а еще дальше, ближе к двери малоизвестной комнаты, стояла златокурая девушка и равнодушно смотрела на него. Её взгляд был абсолютно пуст, как и тяготившее его своей невзрачностью помещение. — Я нахожусь, кажется, в комнате. Она пугающая, но вместе со мной там девушка... Я хочу до нее дотронуться и тяну руку. — Сталин ни за что бы не признался в сокровенном какой-то незнакомке, ни за что бы не открылся, будучи не под чертовым гипнозом, заставляющим выворачивать внутренности наизнанку. — Что она отвечает? Несколько долгих мгновений ничего не происходило, но затем вдруг блондинка отшатнулась от него и исчезла в светлом проеме, с грохотом захлопывая после дверь. Сталин пытался подняться и убежать следом, но не мог и пальцем пошевелить. Его сердце ухнуло куда-то вниз, а тело облило неприятным холодным осознанием: он никому не нужен. Снова. Или так было всегда, а грузин просто не видел этого сквозь линзы ещё не треснувших розовых очков? — Все в порядке? Вы меня слышите? Сталин не имел возможности ответить — он задыхался, ощущая виртуальную пыль и затхлость, острую боль в давно разбитом на осколки сердце. Его веки с темными ресницами нервно трепетали, а пальцы рук вцепились в кресло; в ушах стоял звон тиканья часов, вызывая предательскую дрожь. Должно быть, он представлял собою довольно жалкое зрелище сейчас. — Сталин, что она сделала? — Прерывисто выдохнув, брюнет закусил подрагивающую губу, из последних сил сдерживаясь, чтобы не сказать про унизительные вещи. — Просто выскажите это, хватит держать всё в себе. — Пока последние слова беспощадно врезаются в его разум, заставляя выдержку тут же начать плавиться, пальцы на плечах водят успокаивающие круги. Так.. Так приятно. Он хмурится, в конце-концов падая вниз под тяжелым давлением чужого человека. — Она ушла... Просто бросила меня и оставила здесь умирать одного. — Сталин говорил с каким-то отчаянием в голосе, словно находился в полубреду, но не осознавал этого. — А я ничего не могу сделать, потому что... Потому что никогда не буду кому-то нужен... По-настоящему.Some of them want to use you,
Some of them want to get used by you,
Some of them want to abuse you,
Some of them want to be abused.
— И... Вы меня бросите..! — Почти свистящим шепотом добавляет мужчина, почти не ощущая, как глаза начинает больно щипать из-за скопившихся в них слёз, а неприятную иллюзию искажаться и постепенно исчезать из поля зрения. — Я всё ещё здесь и не собираюсь оставлять вас, Иосиф, — тихо отвечает ему брюнетка, мягким шелестом собственного голоса обволакивая измученные ушные раковины и, напоследок мягко огладив прикрытую воротом рубашки шею, исчезает, разрушая слепую надежду. Сталин невольно напрягается и весь сжимается, несколько мучительных секунд слушая только режущий стук часов, перед тем как снова не слышит приказ, словно какой-то холодный, спокойный прилив к берегам ледовитого океана: — Откройте глаза. Командует Троцкая, и грузин подчиняется, наконец, свободно вдыхая полной грудью раскалённый воздух и распахнутыми черными глазами смотря на женщину перед собой. — Воды? — Она выключает часы и прячет их обратно в карман пиджака. Сталин лишь кивает и, получив стакан с освежающей жидкостью, практически сразу осушает тот, чувствуя долгожданную прохладу в пересохшем горле. Черт. Он не думал, что так расклеится из-за такой несусветной чепухи. — Вам лучше? — Интересуется спустя некоторое время врач. — Терпимо, если не считать того, что мне только что промыли мозги. — Иосиф, постепенно придя в нормальное состояние, отводит взгляд куда-то в сторону и не весело хмыкает, ставя пустой стакан на столик. Елена же продолжительно молчит, будто обдумывая, что сказать, а после всё-таки приоткрывает свои пухловатые губы, выдавая следующее: — Мне хорошо знакома ваша ситуация. Я множество раз испытывала подобное на собственном опыте: меня бросали, когда находили кого-то по-лучше, ярче и прибегали плакаться в плечо после первой ссоры с "идеальным". — Сталин неосознанно возвращает к ней взор, испытывая почти ничем неприкрытое удивление и возросшее желание выплеснуть так и не вышедшие наружу слезы. В чужом тембре проскальзывают нотки тоски. Довольно знакомой, привычной. — К сожалению это происходит довольно часто, и я вижу, как вы сейчас потеряны, замкнуты и больше не желаете никого подпускать к себе ближе, чем на 10 метров. Но знаете, что мне помогает? Прикосновения. — Хм.. Какие же? Может покажите? — Раздраженно произносит Сталин, до сих пор недовольный тем, что его границы так бессовестно нарушили, будто он обычный пакет, а Троцкая слишком хорошо владеет ножницами. — Для начала, хвалите себя по-чаще, делайте вот так, — грузин внимательно наблюдает за женщиной, которая, не заставляя себя долго ждать, нагло кладет ладонь на его голову, ероша мягкие густые кудри. Мужчина приоткрывает рот, тихо выдыхая от неожиданного смущения. А она лишь глядела с вызовом в оживленных глазах сверху вниз. — По-моему, это не профессионально, Троцкая.. — Бурчит Сталин и пытается оправдать скорее всего и себя, когда ощущает, как горячие, наэлектризованные пальцы пропадают, перемещаясь на полусогнутые колени хозяйки, что слегка нагнулась вперёд. — Я просто показываю вам, как важно не забывать о том, кто находится сейчас рядом и хочет сделать так же, но не может. Начните снова любить себя и позвольте ему сделать это же. — Сталин несколько запредельных мгновений озарено глядел в эти скрытые линзами очков лазуритовые радужки глаза, находясь под настоящим гипнозом, а затем порывисто подался вперёд, схватившись за хрупкие кисти рук, и прижался ртом к чужому, отдающему послевкусием приевшегося кофе. Но сейчас оно совсем не вызывало отвращения, а наоборот лишь притягивало, согревало черствое сердце. Но самое безумное в этой ситуации происходит дальше — Троцкая отвечает ему, чувственно проводя влажным языком по плоти, но молниеносно отстраняется, выпрямляясь и отворачиваясь к окну, заставляя узел в животе негодующе развязаться, так и не удосужившись принять более крепкую форму. — Сталин, что это было? — Звучит риторический вопрос в воздух, на что Сталин ухмыляется и поднимается с кожаного кресла, ненадолго задерживаясь взглядом на тонком профиле гипнотизера. — Я вам показал свой способ, чтобы вы не забывали любить и себя. — Он взял свою сумку и неторопливо направился к двери, впервые за долгое время ощущая душевное умиротворение и искреннее наслаждение от происходящего. Впервые за долгое время он чувствовал себя не какой-то собачонкой, влияющей хвостом при встрече ч хозяином, а человеком. — До свидания, Лена. И.. Спасибо. Имя, неожиданно брошенное перед скрипучим грохотом двери, зависает в помещении, заставляя его хозяйку слегка улыбнуться. Иногда жизнь становится похожей на блеклый, серый ком, свернутый из выцветшей обертки от некогда вкусной конфеты, а каждый день в нём на нудную мантру. Душа человека пустеет и расщепляется на атомы скукой, унынием, отчаянием; его легкие заполняются все чаще горьким дымом сигарет и всё реже чистым кислородом. Но неужели такому пессимисту сможет помочь одна незнакомка, занимающаяся гипнозом, в чудеса которого он не верил все своё гребаное существование? Кажется сможет, и Феликс, будь он не ладен, оказался как всегда прав.