Родинки

***

      — Может, мы были знакомы в прошлой жизни?       Ее вздох легок. Он остается где-то в сгибе его шеи, палит кожу и повисает в воздухе неотвеченным вопросом.       Каин смотрит на Лэйн совсем невидяще ровно с нулем эмоций на лице. Он едва ли талию ей держит, а внутри от напряжения чуть ли не в панике трясется. Пальцы крепче ей на коже сжимает, но так боится ее сломать, пережать, задавить — то ли физически, то ли своим страхом.       Мурашки катятся вдоль позвоночника, аж крылья дрожью задевают и разрастаются на разуме чем-то темным, неприятным, однако, таким важным и нужным до одури, что в горле лезвиями режет.       Ее нежная кожа под его пальцами медленно розовеет. Боли Лэйн не чувствует, но Каину от самого себя уже тошно.       Она, конечно, нашла, когда спросить. Сидит вся мягкая, податливая у него на коленях, водолазку ледяными пальцами цепляет, но снять никак из-за крыльев не может. Кусает, льнет, целует, да в душу без конца стремится влезть, чтоб собой все место занять, чтоб все другие мысли из ангельской головы выбить. Чтобы остаться укусами, алой кровью на его губах. Чтоб быть везде, куда он взглянет. Чтоб быть в его мыслях перманентно, железобетонно.       Каин не то, чтобы не против — он сам того желает. Даже дверь в свою башку самолично откроет; пусть она заходит, пусть все рушит. Ему только в радость, хотя это и противоречит всему, о чем его учили, и чего он сам остерегался многие годы.       Что уж поделать, он, похоже, исключение из правил. Или идиот, но этого уже никто точно не узнает.       Она спрашивает так неожиданно, между выдохами, что Каин чувствует, как ему некуда деться. Ни времени придумать что-то, ни отвертеться, ни уйти. Он чувствует, как этот вопрос проникает ему под кожу, как в легких от него места совсем не остается.       Сказать правду?       Не за чем. Он и сам в этой правде мало что понимает.       Хочется?       Определено.       Хотя смысла и нет.       Обнажить душу всегда страшно. Это уязвимость, это боль, это возможность недопонимания. А для бессмертных — это строжайший запрет, раз двести перечеркнутый красным. Открывайся они всем подряд, впускай себе в мозг всех желающих, от них самих остались бы одни щепки вперемешку с пеплом.       Бессмертие — значит бесконечное ничто. Пустота, дыра в районе солнечного сплетения и ледяное одиночество. Холод, который сжирает, но не убивает, и ты, как без наркоза, чувствуешь все так ярко и остро, а пошевелиться не можешь.       Она хочет все понять.       Он тоже. Искренне.       Жаль, он и сам не знает и половины того, что происходит. Или не понимает, тут уж с какой стороны взглянуть.       Бессилие охватывает его титановое сердце. Он ничего не может поменять, хотя силен до невозможности, и преследующая без конца вечность в этом деле ему вообще не подруга — она не помогает ни капли, лишь хуже делает.       Так ведь себя люди ощущают на смертном одре? Беспомощно?       Вот Каину и кажется, что он умирает, когда смотрит в ее глаза.       Через силу он выдавливает из себя улыбку и носом по ее щеке любовно ведет. Прячет взгляд, пытаясь съехать с темы, и свои ладони заводит под ее футболку, обжигая касанием поясницу. Из груди Лэйн вырывается глухой стон и она сильнее прогибается, прижимаясь своими бедрами к его.       Каин шумно вдыхает в легкие воздух.       От прямого прикосновения кожа о кожу их не разделяет ровным счетом ничего: на ней лишь тонкая футболка, просвечивающая и явно выделяющая красивую женскую грудь, а на нем — приспущенные брюки и задранная чуть выше живота водолазка.       Жарко. И голова кружится.       Он думает, что с ума сходит, но собственное лицо держит — ровно так же, как и ее хрупкое тело в своих ладонях. Кончиками пальцев он ведет по ее лопаткам замысловатые узоры, целует в плечо, ключицу и подбородок.       — Хитрая какая, такой момент подгадала. У-у-умница, — губы в губы тянет он, а в голове все кругом вертится.       Сказать, не сказать? Обнадежит ли ее ответ или расстроит? Да и что он вообще поменяет — это ведь лишь его догадки, не истина и не великий секрет. Хрен его знает, правда, но проклятие вечности, так волнующее и что-то ломающее в Каине, уж точно не ее проблема.       Смертная и ангел. Союз, который даже Дьявол вряд ли одобрит.       Какой же бред. Не лучше ли в таком случае не портить себе жизнь и держаться друг от друга подальше?       Жизнь, ага, как же. Тупое, гадкое существование. Вечно пустое и безрадостное.       И без нее. Без девушки, которая даже будучи маленькой, ничтожно слабой смертной, разделяла и разделяет до сих пор его эмоции. Думает, как он. Чувствует то же самое: его мрачные мысли — ее мысли. Одни на двоих.       Ангел в какой-то момент перестает противиться. Отдается в руки вечности, отдается этому непонятному влечению, красной нитью тянущемуся от его мизинца к ее; он не видит, но готов поклясться, что чувствует крепко завязанный узелок на своем пальце.       Дурость какая-то.       Почему это вообще происходит с ними? С какого перепуга его вообще тянет к ней, как магнитом? А ее к нему? Что это за чертова связь?       Честно, он уже устал задаваться этими вопросами. Оно и бессмысленно — ответ он все равно не знает. И вряд ли вообще когда-либо узнает.       Чувствует лишь то, что они уже были вместе раньше. Давно, еще до обрушения «Сибири», апокалипсиса и ее потери памяти. До экспериментов, до подвалов, до кушеток с ремнями в районе лопаток.       — Так были или нет?       Слова горячим дыханием снова опаляют ему щеку. Она привстает на его бедрах и медленно опускается. Затем еще раз. И еще.       Каин тихо стонет.       «Конечно, были, это ж очевидно», — рвано думается ему. Ощущения сосредотачиваются на кончиках пальцев и промеж ног.       Лэйн останавливается, — похоже, не увидела нужной ей реакции, — чуть отодвигается и заглядывает ему в глаза, а Каин чувствует знакомый привкус горечи на языке.       Правда жжется, не иначе. Или это его глупые, почти додуманные догадки, основанные лишь на собственных ощущениях и чувстве вечного. Одно из двух, но что тот вариант, что второй говорят об одном — знакомы они точно были.       И Каину кажется, это легко доказуемо. Прошлое, к счастью, всегда оставляет следы. В их случае — маленькие, зеркально парные родинки под глазами.       Он безмолвно кивает, уже ощущая то, что когда-нибудь это ему аукнется, а губы Лэйн лишь довольно растягиваются в улыбке. На ее щеках играет очаровательный румянец.       Каин внезапно хочет провалиться в ад.       Она такая красивая, невероятная, желанная им от макушки и до кончиков пальцев, от корней волос и до морщинки меж бровей, от шрама на руке и веснушек на плечах — он верит, даже среди бессмертных таких точно нет, да и, откровенно говоря, ему плевать на них всех.       Не она — значит пусто, ненужно.       Каин знает, когда Лэйн не станет, он всегда будет искать ее в других. В людях, демонах, ангелах… Жаль только, что ни в ком больше не найдет и останется навеки с тупой болью в грудине.       — А в следующей, как думаешь, тоже встретимся? — как-то несвойственно по-детски спрашивает девушка, наклоняясь ближе и опуская свои руки за спину Каина.        Он еще раз кивает, — зачем, непонятно, ведь в будущем он точно не уверен, — а затем чувствует легкое прикосновение к своим крыльями. Блаженно прикрывает глаза.              Он точно больше нигде не найдет ее.       Титановое сердце уже заранее сжимает тоской.       — И как же я это пойму? — Лэйн тоже, словно неосознанно повторяя, закрывает глаза: на внешней стороне ее бедер теплеют его ладони, ведущие долгое, тягучее и до невозможного нежное касание.       Мгновение — на ее щеке расцветает поцелуй. Робкий и невесомый, но, кажется, остающийся на коже навечно.       Словно татуировка.       Словно родинка.

***