Розмарин для Крысолова

— …и не делайте вид, что вы меня не поняли. Князь прохаживается перед ними из стороны в сторону, как запертый в зверинце лев, но чувствуется, что если кто-то из присутствующих и заперт в клетке, то как раз они, а не он. Кажется, на этот раз Эскал действительно в ярости. Тибальт, конечно, ему не родственник, в отличие от некоторых, чтобы разбираться в переменах его настроения, но заложенные за спину руки и сжатые в линию губы очевидно свидетельствуют о не самом лучшем расположении духа. А еще, что хуже всего, о твердости и решимости. — Если еще раз на улицах Вероны прольется кровь, — продолжает князь, останавливаясь и резко разворачиваясь к ним на каблуках, — клянусь Мадонной, я вздерну виновника еще до заката того же дня. Невзирая на лица! Последнюю фразу он произносит с особым ударением, не сводя цепкого металлического взгляда с Меркуцио. Признаться, Тибальт рад, что он смотрит так не на него: холодный гнев в глазах князя не остудил бы, а только раздул пожар, разгорающийся у него в груди, и видит бог, этот пожар вырвался бы наружу. Но пока он говорит с Меркуцио, еще хватает сил терпеть. Меркуцио, кажется, вовсе от происходящего не страдает — или просто хорошо владеет собой. Чертово хладнокровие! Эту черту Тибальт особенно в нем ненавидит: умение оставаться внешне спокойным в любых обстоятельствах, острить и паясничать, когда он, Тибальт, уже скрипит зубами и до боли в пальцах сжимает эфес. Несомненно, он потягался бы с любым прихвостнем Монтекки в остроумии, если бы они не так хорошо владели искусством выводить его из себя — до прерывистого дыхания, до дрожания губ, до алой пелены перед глазами. А так — просто не успевает. Слишком быстро слово берет шпага. Меркуцио склоняется перед князем в своей вечной безумно раздражающей шутовской манере — вроде и поклон, а выглядит, как форменное издевательство. — Поняли и усвоили, — елейно тянет Меркуцио с улыбочкой, за которую Тибальт, будь его воля, как минимум хорошенько намял бы ему бока. — Убийства — только после заката. Князь на мгновение замирает, недоуменно хмуря брови, а потом морщится, будто эта острота встала ему поперек горла. Сейчас Тибальт очень хорошо его понимает. — Думаешь, я шучу? — Эскал произносит это неожиданно тихо, а оттого на порядок серьезнее, чем все, сказанное раньше. — Я запрещаю вам любое кровопролитие, слышите? Дуэли, поединки, месть, стычки — называйте как хотите, но я это все за-пре-ща-ю! Того, кто ослушается, ждет виселица. А это ведь не то же самое, что погибнуть в бою, правда? А вот это он говорит ему. Смотрит прямо в лицо, так что отвести взгляд было бы позорным отступлением. Чего-то от него ждет: слов, кивка? Тибальт закусывает щеку, чтобы молчать, и ждет, пока буря минует. Нет, не гнев князя — та буря, что внутри него самого. Эскал все еще держит его на цепи своего взгляда, длит эту муку, чтобы он как можно отчетливее услышал звенящие в воздухе слова. Чтобы они отпечатались у него в мозгу, а вместе с ними — работа несдержанного воображения, которым он всегда отличался, — вызванные ими картины, до того ужасные, что наколоться на шпагу по сравнению с этим представляется весьма неплохой идеей. Можно на свою собственную и прямо сейчас. Нет уж, лучше тысяча смертей, чем такой конец. Князь наконец перестает буравить его взглядом, и от облегчения он чуть не теряет равновесие. А потом замечает, что и Меркуцио смотрит на него, причем смотрит как-то странно: не с открытой насмешкой, как обычно, и даже не с тем хитро-веселым выражением лица, которое, как правило, предвосхищало его выходки, а с… тревогой? И с… если бы речь не шла о Меркуцио, он назвал бы это сочувствием. — Теперь идите, — Эскал отворачивается, всем своим видом показывая, как ему противно с ними иметь дело. — И чтоб я не видел больше драк. Тибальт коротко кивает вместо поклона и стремительно идет к дверям. Переходить на бег, разумеется, нельзя, но убраться отсюда так быстро, как только возможно, он вправе. Потому что еще чуть-чуть — и он бросится с кулаками на обоих безо всякого оружия. Или случится и вовсе непоправимое — то, о чем красноречиво заявляет странное щекотание в горле и пощипывание в глазах. Он чуть не сбивает с ног стоящего у дверей слугу и вырывается, почти выламывается на улицу. Еще одно мгновение, проведенное во дворце князя, — и было бы уже чересчур. От гнева кружится голова, и он чуть не падает, споткнувшись на лестнице. Последняя капля. Тибальт садится на нижнюю ступеньку, стискивая голову обеими руками. Кто бы ни учил его драться — все подмечали в нем этот недостаток: крайнюю горячность, заставляющую терять разум. Совладать с этой слабостью — и он будет непобедим. Только к чему это теперь, когда запретили дуэли?.. Теперь, когда любой из Монтекки или их верный пес Меркуцио имеет право осыпать его оскорблениями, а он не может даже обнажить клинка. Разумеется, ему все еще позволено отвечать им такими же оскорблениями, но попробуй найди слова, когда внутри все пылает, звенит в ушах, а мир уходит из-под ног! Чтобы в такую минуту не растерять все колкости, которые знал, нужно быть Меркуцио. Тибальт вздрагивает от прикосновения к плечу. Кто-то садится на лестницу рядом с ним. — Взгрустнулось, крысолов? — Меркуцио. Тибальт пытается вложить в это слово как можно больше презрения, но в ответ получает только усмешку. — Он самый. Смотрю, старина князь произвел впечатление? Тибальт отодвигается так далеко, как это только возможно, учитывая, что и так сидел почти у самого края. — А то. Лишил меня удовольствия тебя убить, — Тибальт тоже усмехается, криво и нервно. — Мечту, считай, отнял. — Ну-ну-ну, — Меркуцио заглядывает ему в лицо, будто друга успокаивает. Тибальт отворачивается. — Может, все еще не так плохо. Давай вместе прикинем. — Куда ты клонишь? — А смотри, куда! Вот скажи мне, сколько Монтекки явится за тобой, если ты меня убьешь? Тибальт удивленно на него смотрит, непроизвольно поворачиваясь обратно. — Сколько Монтекки?.. Ну, с тобой двое обычно таскаются. Бенволио и Ромео. — Та-а-ак, — радуется Меркуцио. — А сколько Капулетти обычно таскается с тобой? — Со мной?.. — Тибальт все еще не понимает, куда он ведет. — Нисколько. Я один. — Вот! Поэтому не бойся, ни на какую виселицу тебя не отправят, — Меркуцио хлопает его по спине, и Тибальт от неожиданности не отстраняется, — не успеют. Кто-нибудь из наших проткнет тебя раньше, обещаю. Он улыбается широко и совершенно счастливо, как беззаботный ребенок, и Тибальт разрывается между желанием задушить его и улыбнуться в ответ. Впрочем, в одном он прав: — А ведь верно, — произносит Тибальт. — С такими, как вы, у виселицы мало шансов. — То-то же, — Меркуцио доволен, но вполне серьезен. — Настоящий враг всегда утешит. Тибальт встает и разминает плечи. Дышится легче. — Так где утешать будешь? Прямо здесь или отойдем на пару кварталов? — Отойдем, — весело подмигивает Меркуцио. — Князь же просил сделать так, чтобы он больше не видел драк. Ну так он и не увидит.