Вечный как Рим

— И что вы о ней думаете? Александр вздрагивает и как можно незаметнее отходит от окна. Последние гостевые кареты покидают Версаль, в ночи слышно, как переругиваются между собой кучера. Стоило немалых трудов разместить всех пожелавших остаться во дворце: половине визитеров не хватило комнат, и теперь им предстояло ночевать в саду прямо в экипажах. Дворец оказался не готов к такому большому приему. Впрочем, как и всегда. Людовик не внял голосу разума, и утрясать все пришлось Александру. Вопрос короля — не более чем попытка загладить то маленькое неудобство, что Луи невольно причинил своему камердинеру, отправив того разбираться с размещением гостей. Сам же он предпочел провести время в обществе новой фрейлины королевы Анны. В конце концов, это Бонтан представил мадемуазель де Ноай ко двору, а значит, не лишним было поинтересоваться уготованной для нее ролью. Что роль определенно имелась, Людовик не сомневался — слишком хорошо он знал своего камердинера. Природа одарила Рене и красотой, и грацией — Людовик бы не стал возражать, пополни она ряды фавориток. Или, может, шпионок? Пара уроков от Александра, и мадемуазель с ее пытливым умом и дерзким нравом, пожалуй, что превзойдет наставника в рекогносцировке. В любом случае, Александр наверняка уже нашел решение. Сколько вечеров они провели вот так, с глазу на глаз? Особой нужды в разговорах и не было — легкий кивок, чуть заметный взмах руки, нахмуренная бровь — Александр всегда понимал короля с полуслова. Сменялись фаворитки, появлялись и исчезали слуги, и лишь Бонтан постоянно оказывался рядом, тенью вставая за плечом каждый день из года в год. Ни единой жалобы, лишь преданность и безукоризненная исполнительность. Вечный как Рим Александр. Что будет, если тот когда-нибудь… Нет. Живот вдруг немилосердно скрутило в узел, грудь сдавило. Нет. Александр не покинет его. Скорее земля перевернется, реки выйдут из берегов и затопят весь чертов Версаль, луна исчезнет, но месье Бонтан останется с ним рядом. Ведь останется же? —Александр? — голос Людовика звучит на удивление жалобно, почти умоляюще. Королю не пристало разговаривать со слугами подобным образом. Проявление слабости непростительно, ну что он, в самом деле, расклеился, как его непутевый братец. У Филиппа глаза вечно на мокром месте, так и неудивительно — с тем количеством вина, что герцог Орлеанский пьет ежедневно, непременно превратишься в сентиментального слюнтяя, но ему, Людовику, стыдно показывать собственную уязвимость. Александр никогда не предаст его, и все же… — Она хороша, — Бонтан разворачивается, чуть склоняет голову, — я позабочусь о том, чтобы вхождение мадемуазель де Ноай в местное общество прошло гладко, монсеньор. — Как вы думаете, стоит ли отослать Луизу? — Людовик изучает собственные ногти. — С учетом ее нынешнего положения лишние волнения ей ни к чему. — Александр смотрит Людовику в глаза, по его взгляду ничего не прочесть. — Я бы повременил, мой король. — Возможно, она слегка мне прискучила, — не сдается Людовик, — Версалю нужна свежая кровь, новые лица… — Да, монсеньор. Александр вновь подходит к окну, отворачивается. — Вы осуждаете меня? — в голосе Людовика прорывается горечь. — Говорите! Считаете, что я несправедлив? Александр не отвечает, пальцы скользят по портьере. Кристальной честности месье Бонтана претит любая ложь. — Ну не молчите же! — Людовик теряет терпение. — Александр, посмотрите на меня. Я несправедлив к Луизе? — Я не вправе судить, мой король. — Да черт бы вас побрал! — один из перстней летит с руки на пол. — А кто тогда вправе? Вы мой друг, так скажите мне правду. Александр снова вздрагивает, поднимает взор. Господи, о чем он думает? Закрытая книга на непонятном языке, да и только. — Я оставил бы мадемуазель Лавальер при дворе. — глухо произносит Александр. — Полагаю, что ее нахождение рядом с вами теперь уместнее пребывания в монастыре. — Но не счастливее? — усмехается Людовик. — Что ж, вы правы. Едва ли я кого-то могу сделать счастливым. — Не стоит так говорить, сир, — Александр задергивает портьеры. Людовик шумно вздыхает. Не то, все не то. Вечная ледяная вежливость и безукоризненность. Человек ли вообще Александр? Какие эмоции скрываются за фасадом невозмутимости? Любил ли он когда-нибудь? Испытывал ли страсть? Порой кажется, будто единственное, что месье Бонтан способен чувствовать — холодное удовлетворение от проделанной работы. Велик соблазн влезть к нему под кожу и распотрошить нутро — обнаружится ли там что-то, помимо врожденной преданности королевской семье? Проронит ли тот хоть одну слезинку, если Людовика завтра не станет, или тело еще не остынет, а Бонтан будет служить преемнику с прежней отстраненной безупречностью? —Спокойной ночи, сир, — Александр поднимает брошенный на пол перстень, тот легко скользит на палец. Взгляды их на секунду скрещиваются, словно рапиры в бою двух умелых фехтовальщиков. У Людовика перехватывает дыхание. —Доброй ночи. Хлопают двери, постель встречает короля едва уловимым ароматом мыла и корицы. Последнее, что видит Людовик перед тем как закрывает глаза — бледное лицо Александра.