As well as herbs

Я стар. На голове моей белы Все волосы, что там еще остались, Лицо мне время сетью из морщин, Как маской карнавальною, сокрыло, Я чувствую, что убегают дни Последние, словно песок сквозь пальцы, И, глядя на далекий горизонт, Я вижу мост, с земли ведущий в небо. Но прежде чем душе моей лететь На волю ввысь, а бренной оболочке Вернуться в прах, как есмь всего лишь прах, Поведаю я миру эту повесть. Пока душа не вырвалась из тела, Закончу неоконченное дело. Я человек, а значит, мне греха Не избежать, увы, как и любому, Кто матерью на свет произведен И молоком кормился человечьим. Но есть грехи, как галька в сапоге: Набьются, так что в кровь стирают ногу При каждом шаге, но любой из них Немногим больше зернышка пшеницы. Неправедные мысли, похоть, ложь Одолевают душу непрестанно, Но лечатся молитвой и постом, Чтобы назавтра возвратиться снова. К подобным прегрешеньям бог не строг: Остановись и вытряси сапог. Не то мой грех. Под тяжестью его Не могут распрямится мои плечи, И я тону, как тонет человек, Которому повесили булыжник На шею и столкнули со скалы. Но близится конец моим страданьям, И потому я душу облегчу, Ни слова не сокрыв и не прибавив. Не перед встречей с богом трепещу – Иного я прощения ищу. Я думаю, случалось слышать вам О тех двоих влюбленных, что в Вероне Окончили до срока свои дни, Уняв вражду и примирив два клана. Вы эту повесть слышали сто раз. Позвольте к ней добавить мой рассказ. Я был тогда ее духовником, Она мне поверяла свои тайны, Несчастная. Скупой и грубый муж, Которого она была моложе На двадцать лет, был равнодушен к ней. Она мечтала о любви и счастье, И я, к ней в дверь входя как духовник, Через окно влезал не как священник. Ее уж нет. Я говорю без страха; Пусть мир узнает о грехе монаха. Произнесеньем имени ее Ее покой я нарушать не стану Тем более, что вряд ли вам оно Знакомо. Но одну завесу тайны Я все же приоткрою: ее муж, Под самым носом нас не замечавший, Теперь уже покойный, братом был Родным жене синьора Капулетти. Нам верилось тогда, что нет конца Земному счастью, пусть была греховна Та нить, что навсегда связала нас Обманом крепче, чем иных – венчаньем. Но горе поджидало за углом, Недрогнувшей рукою, как наемник, Который убивает за кошель, Не ведая ни имени, ни чина, Оно осиротило нас двоих: Меня и мужа; впрочем, был и третий – Пред тем, как в небо взял ее Господь, Она успела разродиться сыном, Которого считал за своего Ее супруг; лишь я один знал правду, Но словом ли, поступком – я не мог Поставить под угрозу ее имя И память. Потому издалека Смотрел я на дитя, не приближаясь, Но рок слепой, что отнял его мать, Забрал за нею следом ее мужа. Когда обоих не было на свете, Ребенка к себе взяли Капулетти. А я смотрел, как он день ото дня Становится сильней, храбрей меня. Но годы шли, и тот, кто был вчера Мечтательным и замкнутым мальчишкой, Бретер сегодня и любимец дам С орлиным взором и рукою твердой, И поступью вальяжною кота, Играючи съедающего мышку. Во всей Вероне первый дуэлист, Усвоивший французскую науку, Ты, сын мой, все права имел на то, Чтоб слыть в округе лучшим из сильнейших. Клинок твой к пораженьям не привык; Точнее в цель бил только твой язык. Мне доводилось слышать много раз, Как первые среди головорезов Со страхом отзывались о тебе, Скрывая страх под маскою насмешки Над вычурным изяществом манер. Но сами знали, что тупее когти Не делает ухоженная шерсть, Когда имеешь дело с хищным зверем. Не так смешон французский политес Тому, из чьей груди торчит эфес. А я – признаюсь в этом не таясь – Тобой гордился, мой кошачий князь. Когда мы повстречались наконец, Так сладко было слышать мне «отец»; Но сладость обернулась пустотой: Так горько было слышать мне «святой». И нет судьбы печальнее на свете, Чем издали глядеть, как наши дети Легко собой рискуют день и ночь, И не иметь возможности помочь. Я каждый день боялся, что тебя Найдут сегодня мертвым в луже крови, Сраженного в очередном бою С каким-нибудь очередным Монтекки. Мне этой бойни виделся конец В венчании Джульетты и Ромео, И потому пообещал я им Их брак безотлагательно устроить, И так и сделал. Думал, что теперь Поток кровавый в улицах Вероны Иссушится, и два былых врага Пожмут друг другу руки, породнившись. О, коли б знал, что я сестру твою Своей рукою отдаю убийце, Я лучше б в эту руку шпагу взял И повенчал Ромео бы со смертью! «Убит Меркуцио, - сказали мне, - Племянник князя; и убил Ромео Его убийцу, этого… как там?» «Тибальта». Я закончил фразу сам. Тебя отпели. На колени пав, Молил я о Господнем милосердье, Чтобы тобою пролитую кровь Он мне на счет переписать позволил, Тебя же чтобы ангелы в раю Божественною музыкой встречали, И, усадив среди небесных кущ, Почет тебе воздали, как герою. Пусть мою душу заберет и плоть, Но только пощадит тебя Господь. Но коли я в своей молитве слаб, Тебя укроет королева Маб. Пускай в своей чудесной колеснице Примчится возложить свою десницу Тебе на лоб, чтоб под ее рукой Ты ощутил блаженство и покой; Чтоб кровь твоя не навсегда остыла, Но лишь замедлила слегка свой бег по жилам, И чтобы сердце, что всегда на части Рвалось от гнева, от тоски или от страсти, Что пламенем, как глину, обожгло, От потрясений отдохнуть могло. А я свое – запру, но пусть же мне Душа твоя является во сне. Что до Ромео, он пришел ко мне, Чтобы поплакать по своей жене, Поскольку за убийство в наказанье Отправил князь преступника в изгнанье. Я думал, изведу тоску слезами, Но только красный саван пред глазами Пылал все ярче. Я не мог простить. Мне оставалось только отомстить. И понял я, как совершится это, Когда пришла за помощью Джульетта. Суди теперь, кто прав, кто виноват: Я дал Джульетте настоящий яд. Что было дальше, знают все на свете: Монтекки примирились с Капулетти, И гибель этих бедных двух детей Последней стала в череде смертей. Любой наслышан о их злой судьбе, И только я тоскую по тебе. Мой выбор сделан, сожжены мосты: Ты, мальчик мой. Не Капулетти. Ты. Рассказ окончен мой. Дышать легко, Но я устал и силы на исходе. Я отправляюсь очень далеко И груз не нужен мне в таком походе. Но чей алеет саван впереди? И отчего так сердце бьется гулко? Зовешь меня на вечную прогулку, Маня рукою? Я готов. Веди.