На Татуине джедаев не было отродясь

На Татуине джедаев не было отродясь. Говорили, что когда-то по жилам Галактики они бороздили, Разрешения у одной лишь Великой Силы спросясь, Говорили, что они быстрой мыслью, как лучом, светили из-под длинных плащей своих и светлых рубах… Тётя просила не слушать чокнутых родианцев, что икали в углу с пенкой пива на обрюзгших губах. «Татуин всегда находился в заднице мира». Так все говорили — дядя, по крайней мере, по накладной, составленной наспех, проверив, что катушки для их установки как раз подходили. И доставщик, устав, наверное, только кивнул и, пот вытирая, тоскливо, зная, что не подадут, просил лишней воды… На Татуине Республики никогда не было. Джедаев не было. Будто Татуин мог карабкаться из этой каркунской ямы сам и не было в каких-то больных на голову монахах нужды: на Татуине уже давно не верили в альтруистов. … По Сенатским наказам джедаи — в прошлом — носились, куда стоило на самом деле, не придя ни разу, Да плевать, что ветер в пустынную бурю всегда неистов, да плевать, что в Галактике необъятной было много куда летать помимо их душной пошлой навозной кучи!.. Дядя долго молчал, как всегда, обругав джедаев, словно тех, кто ночами чужою тоскою мучал. На Татуине про Орден старый никто не слышал, а если слышал, то не подал бы и виду, опасаясь за свою с родными шаткую крышу, А если и слышал, то… — Врёт как дышит! — Я стрелялся с одним!.. — Вот брехня! Сосунком был, когда они ещё жили! На Татуине слухов было поди разбери, а теперь не осталось и веры в песчинки были. А ещё тётя редко пускала в город. И легенды пилотов, купцов, беглецов от имперских агентов передавались мальчишками из уст в уста как повод когда-нибудь взять и покинуть эту планету и Гореть, как меч на обшарпанном джедайском гербе, Как мечта однажды крылья расправить в небе И давить на газ, подрывая врага армаду… На Татуине — спросить ли в любой привычной для всякого сброда кантине — в тысячных битвах никто не сражался и потом в молитвах никто и не рассыпался за брата, за смерти, за кровь — дружескую и чужую, — потому что за Татуин никто не дрался, не было трупов клонов, пожратых сарлакком, не было шлемов, разбросанных по пустыне, потому что роль он, Татуин, никогда не играл большую. На Татуине никогда не было джедая. Потому что, если б был, вышло бы всё по-другому и никто бы не выл, несправедливостей ожидая. На Татуине никогда не было джедая, потому что Он бы один разогнал разбойников и пиратов, Он бы один наказал хозяев, цепи тяжёлые лазером разрубая, Он не стал бы терпеть, не стал бы смотреть, как белые шлемы среди народа ходят и неугодных в другой переулок заводят и тот переулок вспышками озаряет, Он не стал бы мириться!.. А жизнь знанием подло в лицо швыряет. «Джедаи горели. На скорости света вечно несясь, никогда они не сравнились бы с хладом кометного льда, но при этом горящим хвостом за собою тропу освещали. Они, сложив ноги, сидели, тихо и молча незнамо кому молясь, потому что Сила молитв не ждала и тем более не просила, Сила вела нас незримым путём в глубокую тьму, и джедаи пропали, как факелы, с тлением догорая, может быть, потому». Потому что тысячи их, державших свет, когда ветер подул, свет не удержали. Они сгорели. Они пали. Бен был старым, будто прошло больше, чем двадцать лет. Глаза цвета моря, как в голокартах, серели горем, и эхом в нём — во всём, целиком — отражались сотни искренних детских взоров, напоминая мрачный глухой обет, данный после тысячи немых укоров; Кто не укорял, тот лишь тихо-тихо, робко, просто чтобы знать, повторяясь, задавал вопрос: «Ты и сам ведь правда, если бы время было, если бы не долг и не воля Силы, все тела бы наши до костра донёс?» Сделал бы это каждый, кто вырос когда-то в Храме. Бен казался наивно, по-детски, глупо чем-то большим — как звёзды, когда Люк выбирался из комнаты ночью всего на минуту, а потом лежал на песке и глазел часами, зная, что утром прилетит нагоняй от взрослых… Но при этом чутко, неловко зналось — А Бен знал тоже — Что джедайское сердце в песках, в одиночестве, в вынужденном равнодушии иссохло, съёжилось, до крохотных размеров сжалось. А ещё отец был джедаем. И был с Татуина. И он маленьким думал тоже, что правда была для джедая всех несметных богатств дороже и дороже власти, что за Галактику дальше простирала свою паутину… Тоже думал — давно-давно — что были б джедаи — и тогда бы рабов не было больше … Стал джедаем. Вернулся. И оттого, что один, сам, своими силами, руками, мечом, как умел, как был способен, изменить ничего не мог… Ужаснулся. И отец, и Бен. И Люк. И любой джедай, забредший ненароком в этот забытый всеми и даже роком хаттов край И наблюдавший молча, бессильно крича внутри, двойной закат. И, уже нечего было мудрить, ждал с тревогой двойной рассвет, думая, сколько тысяч пройдёт декад, Когда новый джедай будет до смерти желать помочь. Всё повторялось. Из года в год. И в век. Точь-в-точь. Точь-в-точь мальчишки, в песке играясь И небу вечно безоблачному скалясь, щурясь от солнц, домой шагали, смеясь. На Татуине джедаев не было отродясь. Но они возвращались.