Он никогда так себя не вёл...

Утро было ярким, и день казался таким чудесным. Легкий ветерок шелестел в ветвях, заставляя их покачиваться, словно нежные колокольчики. Тепло солнца купало все на своем пути. Но оно было непостоянным спутником — если задержаться в его объятиях слишком долго — обожжет. Птицы порхали с ветки на ветку возле домов, их оживленные выходки делали деревья похожими на игровую площадку природы. В одном из этих домов молодая женщина лет двадцати трех сидела у окна, устремив взгляд на внешний мир. Однако, несмотря на всю красоту дня, ее сердце было нетронуто его очарованием. Ветер, шептавший в деревьях, нес холодный ледяной цвет, а птицы атаковали ее своими кислотными красками. Для нее мир померк, несмотря на всю его яркость. Даже ее любимое хобби, когда-то источник утешения и гордости, начала ее предавать. Стежки получались кривыми, узоры — неровными, а однажды она даже порвала ткань. И все потому, что ее разум был поглощен мыслями о Генри. Ее муж, когда-то такой уравновешенный и добрый, стал чужим. Он стал нервно озабоченным своей внешностью, суетясь из-за мельчайших деталей. Очки теперь были запотевшими, либо стекла перестали рассеивать свет, а его характер — откуда он взялся? Генри стал непредсказуемым, его доброта размывалась моментами резкости, даже жестокости. Хотя он извинялся за свои вспышки, осадок оставался, как пятно, которое женщина не могла стереть, как бы сильно ни старалась. Не было секретом, что Элснер в последнее время был завален работой, так, что мама не горюй. Будто начальство проверяло его нервы, нагружая заданиями, словно конвеер. «Перепроверьте это», «Вы уверены, что все правильно?» или «Эй, приятель, накопай для меня немного грязи по делу об убийстве Джонса». Требования продолжали поступать, и с каждым новым заданием, его терпение все больше истощалось. Возможно, нервы мужчины наконец-то не выдержали напряжения «Перебесится и успокоится», — как-то успокаивала себя Нэнси. Однако его статьи начали портиться — когда-то четкие и надежные, теперь пронизанные ошибками. В основном, фактическими. Выговор пришел быстро, как гильотина. И тогда началось... «Элснер скандал тогда закатил, да такой, что в газеты публиковать было можно!» — Отзывались тогда о нем. Он набросился с безрассудной самоотдачей, а вспышка больше напоминала пубертатного подростка, чем спокойного, собранного мужчину, за которого она вышла замуж. ...  День подходил к концу, и солнце своими последними лучами окрасило небо в оттенки золота и алого. Это был час, когда Элснер обычно возвращался домой с работы, и сегодняшний день не был исключением. Мир снаружи, казалось, затаил дыхание, когда он шагнул в дверь, мягко улыбнувшись, закрыв ее за собой. На мгновение все показалось таким, каким и должно быть — вот ее Генри, стоящий на пороге с этим почти знакомым теплом в глазах. «Ты вернулся», — прошептала Нэнси, облегчение нахлынуло на нее, когда та двинулась, чтобы обнять его. Ее руки обвились вокруг него в нежном, почти отчаянном жесте. Мисс Элснер поцеловала его в щеку, надеясь удержать, хотя бы на мгновение. «Да, привет, дорогая», — ответил Генри. Его голос был нежен, когда обнял ее в ответ, а его холодные губы коснулись ее щеки в мимолетном поцелуе.  ... Дом был окутан тьмой, если не считать тусклого света, который лился из кухни и коридора. Нэнси сидела одна за столом, ее пальцы лениво чертили узоры на поверхности, пока она ждала возвращения Генри. Их ужин был прерван пронзительным звонком телефона — звуком, который всегда заставлял их сердца сжиматься. Мужчина всегда быстро отвечал, его чувство долга — или, может быть, страха — заставляло сразу же поднять трубку. И сегодня вечером все было также. Это была его мать, конечно. Как всегда...Нэнси могла сказать это по тому, как он стоял там, прижимая телефон к уху, словно это была ноша, которую тот никогда не сможет снять. Иногда Генри отдергивал трубку от уха, морщась от громкости. Но он обычно не отвечал тем же. Вместо этого Элснер молча терпел ее тирады, позволяя ядовитым словам окатывать его. С тяжелым вздохом Нэнси отступила от кухонной двери, снова опускаясь на стул. Ее сердце ныло от беспомощной тоски. Она не хотела ничего, кроме как подойти к нему, провести пальцами по его волосам, прошептать нежные слова утешения, прижать его к себе, пока буря внутри него не утихнет. Если бы только она могла заставить его снова улыбнуться, успокоить расшатанные нервы мужчины... «Да пошла ты на хуй!!!»  Слова прорвались сквозь тишину дома, разбив хрупкое спокойствие, словно камень сквозь стекло. Голос Генри, грубый и кипящий невысказанной яростью, отразился от стен. Даже казалось, что крик просачивался сквозь кирпичи. Жена вздрогнула, ругань застал ее врасплох. Впервые за свои 27 лет Генри повысил голос на свою мать — не просто повысил, а бросил в нее со всем сдерживаемым разочарованием и горечью, которые слишком долго кипели под поверхностью. «Сука! Прошмандовка!! Щас я тебе покажу, как на меня голос поднимать, проститутка пропетая!!» Нэнси сидела на кухне, ее тело было напряжено. Каждое из жестоких слов заставляло ее вздрагивать, пускай ни одно из них не было адресовано ей. Она знала, что Генри никогда не обратит на нее этот гнев — как бы он не был зол, мужчина никогда не повышал на нее голос, не говоря уже о руке. Но все же, звук его крика, такой чуждый и полный ярости, выбивал ее из колеи. Часть ее — какая-то маленькая, отчаянная, задавалась вопросом, может ли этот срыв быть тем, что ему нужно. Возможно, ему надо было выпустить все это наружу. Он защищал себя, не так ли? Но какой ценой? Мысли Нэнси закручивались спиралью, ее сердце разрывалось между облегчением и ужасом. Что будет после этого? Куда приведет его эта ярость? В этот момент Генри словно потерял из виду все, кроме своей потребности дать отпор. И последствия, казалось, больше не имели для него никакого значения. Она не могла этого вынести. Цвет его голоса, такой резкий, такой непохожий на него, пронзил ее, как нож. Это было слишком — черно-белые крики давили на нее. Нэнси зажмурилась, заткнула уши и закрыла глаза в тщетной попытке заблокировать все это, заглушить отголоски его гнева. Он никогда так себя не вел... ... Шторм прошел, оставив после себя жуткую тишину. Дом больше не оглашался криками. Он не был наполнен этим гнетущим черно-белым напряжением. Все казалось неподвижным, будто мир затаил дыхание. Генри прошел к ней с высоко поднятой головой, но в нем было что-то другое — что-то тревожное. Поза теперь несла в себе угрожающий оттенок, как будто он был чужим в своей собственной коже. Даже очки теперь скрывали его глаза, делая его далеким, недостижимым, как злодей из фильмов. Нэнси тогда провела весь день, тоскуя по возвращению мужа, тоскуя по теплу его присутствия. Но мужчина, который стоял перед ней, не скучал. Он казался отстраненным, как будто возвел между ними невидимую стену, которую женщина не могла преодолеть, как бы сильно она ни тянулась. Что с ним случилось?  Что с ним?  В ее голове закралась леденящая мысль, от которой нельзя отмахнуться: Генри все еще любит ее? Или нашел себе другую? Она попыталась прогнать эти мысли, убеждая себя, что они глупые. В конце  концов, Генри никогда не был тем, кто ищет интрижки на стороне. У него было не так много подруг, вернее, почти не было. Но сомнение было жестоким спутником, и оно цеплялось за нее сейчас. Теперь его поведение было таким непредсказуемым, таким далеким. Даже его поцелуям не хватало тепла, и она чувствовала, как он все больше отдаляется с каждым мгновением. Что, если он больше не любит ее? Что, если он что-то скрывает? «Что не так?» — прорезал ее мысли голос Генри, заметив слезы, которые она больше не могла сдерживать, как бы ни старалась сохранять спокойствие. «Чем она лучше меня... Генри...?» — Голос Нэнси дрожал, когда она говорила. Ее воображение разыгралось. В своем выдуманном мирке она могла видеть его с другой женщиной — красивой, уравновешенной, с длинными, струящимися волосами и пронзительными голубыми глазами. Такой женщиной, которая могла бы предложить ему все, чего не могла она. Блондинка(???) была эмоционально зависима от него, и даже мысль о нем с кем-то другим разрывала ее на части, заставляя рыдать в отчаянии. Элснер нахмурился, на его лице была смесь замешательства и разочарования. Он наклонился ближе, поза была неловкой, как будто пытался понять ее обвинения. Если бы только она могла видеть его глаза через эти очки — возможно, они бы показали замешательство, которое тот чувствовал. Нэнси всегда была склонна к полетам фантазии, всегда воображая сценарии, которых не было. Но это... это было слишком. Она действительно потерялась в своих страхах. «О ком ты вообще говоришь?» — Его голос был грубее, чем раньше. Это было еще одним напоминанием о том, что Генри, которого она знала, похоже, ускользает. «Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю!» — закричала она, ее голос дрогнул. «Ты стал таким злым! Это потому, что ты заставляешь себя быть со мной?!» — Мысли закручивались все дальше, становясь более иррациональными. Женщина, с которой она представляла Генри, возвышалась в ее сознании, и страх быть покинутой терзал ее сердце. Если Генри когда-нибудь попытается уйти от нее, Нэнси знала, что сделает все, чтобы остановить его  Все Что Угодно.  Мысль о жизни без него была невыносимой. Женщина цеплялась за Генри в своем сознании с отчаянием, граничащим с безумием. «Дорогая? Что ты такое говоришь?!» — в голосе Генри теперь слышалась нотка тревоги, как будто он не мог поверить в то, что слышит. «Как т-ты вообще смеешь лгать мне?!» — всхлипнула Нэнси, ее голос надломился от эмоций. Бедная, убедила себя, что ей суждено быть одной, что он оставит ее ради другой. Та больше не могла этого выносить.  Тяжесть ее мыслей, эмоций раздавила изнутри. Нэнси рухнула, ее слезы текли свободно, а рыдания сотрясали ее маленькое тело. Комната, когда-то наполненная такой любовью и теплом, теперь казалась холодной и далекой, отражая звук ее отчаяния. И Генри, несмотря на все свое замешательство и разочарование, мог только стоять там, беспомощно наблюдая, как женщина, которую он любил, распадается перед ним. «Смотри мне в глаза!» — голос мисс Элснер сорвался от истерики, когда та бросилась через стол, ее дрожащие руки потянулись к очкам мужчины. Генри не успел среагировать — прежде чем он успел увернуться, окуляры были вырваны с его лица. «Верни! Я без них ничего не вижу!» — Зажмурив глаза, он слепо потянулся, крепко схватив запястье Нэнси, словно пытаясь удержаться. Нэнси отдернула руку назад. Боль пронзила ее позвоночник и затылок. Комната закружилась вокруг нее, и прежде чем осознать это, она оказалась на полу. Маленький столик рядом с ними опрокинулся в хаосе, отправив вазу на пол, разбившись на тысячу осколков. Нежные цветы, когда-то символизировавшие спокойствие, теперь были разбросаны по полу, смешиваясь с беспорядком битого стекла. Тарелки с картофельным пюре были перевернуты. Ее широко раскрытые глаза были устремлены на мужчину перед ней... "Г-Генри... Это ты...?" — прошептала та. Голос дрожал, когда она смотрела в его темно-фиолетовые глаза. Нет, это были не глаза Генри — его глазки были яркими, живыми и зелеными. Нэнси всегда верила, что глаза — это окна души, и теперь, глядя в эти незнакомые очи, та чувствовала, как холодный страх охватывает ее. Блондинка (?) всегда была суеверной, верила в духов и полтергейстов, которые могут взять под контроль тело живого существа. И теперь эти убеждения обрушились на нее с ужасающей ясностью — это был не Генри. Что-то другое заняло его место... Генри, или то, что носило его лицо,  ничего не сказал в ответ. Но то, как сверкали эти незнакомые глазенки, как медленная, кривая улыбка изогнулась на его губах, сказали ей все, что нужно было знать. «Неа, попробуй еще раз», — насмешливо произнес незнакомец, его улыбка стала шире, зловеще. Его чёрно-белый голос, был пронизан жестокостью, которая ему не принадлежала. Осознание этого ударило ее, как удар под дых — это все объясняло. Неустойчивое поведение, гнев, вспышки, которые совсем не свойственны ее мужу. Это не было нервным срывом. Жалкая пародия. «Ч-что ты сделал с Генри...?» — голос Нэнси дрожал от страха, а сердце колотилось, когда та столкнулась с этим существом, которое заняло место ее мужа. «Ничего», — ответил незваный гость, отмахнувшись от вопроса, как будто это — пустяк. Он встал, отряхивая одежду с небрежным видом, который казался ужасно неправильным посреди хаоса вокруг них. Эта улыбка, эта жестокая усмешка осталась на губах, которые ему не принадлежали. «Он отдыхает» «Отдыхает?!» «Да», — продолжал самозванец, его голос перешел в насмешливый шепот. «Он сам меня просил...» — В тоне была насмешливая нотка, как будто тот играл с ней, наслаждаясь страданиями. Незнакомец играл в игру, а Нэнси была невольной пешкой. «Он сказал, что устал — устал от всего. Вся эта работа — мучительна, а, Ты,  любимая жена, постоянно напрягаешь его своими истериками!» — Его слова были словно яд на губах,заставляющий вздрагивать при каждом обвинении. Глаза Нэнси наполнились слезами, а сердце разрывалось. Это правда? Она довела Генри до этого? Но прежде чем она успела хотя бы начать осознавать свои эмоции, незваный гость продолжал, и с каждым словом его голос становился все более жестоким. «Он хотел побыть один», — усмехнулся он, — «Вдали от всех. Всего на несколько дней. Чтобы отдохнуть, прийти в себя. И знаешь что? Я согласился. В обмен на его тень и кровь. Знаешь, как она мне жизнь придаёт?» — Тон был деловым, как будто он обсуждал что-то столь обыденное, как деловая сделка. Нэнси яростно помотала головой, отказываясь принимать слова, но образы уже просачивались в ее разум. В своем воображении она могла видеть это — Генри, ее дорогой Генри, сидящий один в темной комнате вокруг свечей, что отбрасывали мерцающие тени на стены. Его лицо было измученным, глаза пустыми, когда тот обнажил руку, проводя острым лезвием по коже. Она почти чувствовала его боль, видела кровь, сочящуюся из свежей раны, и слышала отчаянные, шепотные слова, когда он звал что-то на помощь.  Он так устал, так подавлен, что искал спасения в немыслимом.  «Нет... этого не может быть...» — пробормотала она, слезы текли по ее лику. Она хотела протянуть руку, вытащить Генри из темноты, но как она могла бороться с тем, чего она даже не могла понять? Как можно вернуть его оттуда, куда его забрала эта штука?  Лжегенри стоял над ней, словно упиваясь ее мучениями.  «Ему лучше там, где он есть», — продолжал он, его голос оставался серьёзным.  «А тебе, Нэнси... Лучше принять это. Дай ему отдохнуть, хоть на время.»  Но женщина отказывалась отпускать. Ее любовь к мужу, какой бы извращенной и отчаянной она ни была, яростно горела в ее груди. Она не сможет отпустить его. Не сможет...  ...  Несколько дней прошли в странном, тревожном спокойствии. Как будто шторм утих, оставив после себя обманчивое чувство покоя. Настоящий Генри вернулся. Он снова был больше похож на себя: отдохнувший, счастливый, в его зеленых глазах вернулось знакомое тепло. Мужчина двигался по дому с легкостью в походке, и даже его улыбка казалась подлинной. Он извинился за все, прижал Нэнси к себе и заверил ее, что темные дни остались позади. Но Нэнси, когда-то такая беспокойная и эмоционально хрупкая, теперь была нервирующе тихой. Она все еще делала свои обычные дела, готовила еду, убиралась в доме, но в ее движениях была тяжесть, скованность, которой раньше не было. Элснер заметил это в первую очередь по тому, как она смотрела на него — ее взгляд задержался слишком долго, не мигая, как будто она изучала его. Но что-то с ней было не так...