Ты тоже моё исключение

Вот опять волосы становились слишком длинными. Когда Каз в десятый раз за день откинул их с глаз, Инеж бросила на него многозначительный взгляд. Он попытался игнорировать ее, уткнувшись в бухгалтерские книги на своем столе, но чувствовал на себе ее взгляд — молчаливый, тяжёлый, неотступный. Каз выдохнул. — Ладно, — проворчал он. Инеж подошла к нему сзади и, стоя позади его кресла, обвила руками его шею. — Я пойду за ножницами, — тихо прошептала она ему на ухо. С тех пор как Джорди умер, Каз стриг свои волосы сам. Он не мог выносить мысль пойти в парикмахерскую — сидеть неподвижно так долго, позволять незнакомцу прикасаться к своей коже и держать лезвие прямо у своей шеи. Когда он был моложе, он поначалу не обращал на это внимания. Он позволил волосам отрасти почти до плеч, завязывая их обрывками бечевки, когда они мешали ему. Но однажды, когда один из новых членов отбросов пошутил на этот счет, Каз взял тупой нож и срезал волосы под самый корень, оставив грубые, неровные проплешины. Это выглядело нелепо — но теперь они хотя бы не лезли в лицо. Со временем он стал более умелым с ножницами, но лишь немного. Он делал себе простую прическу: длинные волосы на макушке, короткие по бокам, никакого тщеславия, никакой суеты. Иногда Инеж садилась на раковину и наблюдала, как он это делает. Однажды она предложила помочь, и Каз, неохотно, согласился. С тех пор она стригла его сама. Каз потащил стул в ванную и тяжело опустился на него. Он бросил взгляд на трость, которую оставил на столе в своей спальне. На улице было холодно, и его больная нога ужасно ныла. Он вытянул ее вперед, и Инеж появилась в зеркале позади него, с бритвой и ножницами в руках. Она стояла над ним некоторое время, пропуская длинные темные пряди его волос сквозь пальцы. — Хватит дуться, — мягко сказала она. — Я же знаю, что тебе на самом деле нравится, когда я это делаю. Каз ничего не сказал — не желая ни подтверждать, ни отрицать обвинение. — С чего начнем? — вместо этого спросил он. Инеж провела руками по его лицу, поглаживая его щеку, заросшую щетиной. — С лица, — сказала она. — Тебе станет легче с чисто выбритым лицом. — Затем она наклонилась и поцеловала его в челюсть. — И мне так больше нравится. Каз почувствовал тепло, поднимающееся в животе. Когда Инеж вернулась за спинку стула, его соблазнило желание притянуть ее обратно — исследовать это ощущение. Но он не сделал этого. Вместо этого он наблюдал, как она опустила бритву в раковину. Каз приподнял подбородок. Место, где коснулись ее губы, все еще покалывало, и оставался неподвижен, пока она поднимала лезвие к его шее. Инеж управлялась с бритвой так же, как со своими ножами, с восхитительной точностью и деликатными движениями. Ее ловкие пальцы аккуратно скользили по выступам и впадинам его лица — от скул до резкой линии челюсти. Каз закрыл глаза, ощущая, как металл безболезненно скользит по коже. В комнате было почти что тихо, если не считать мягкого звука от лезвия и глухих всплесков воды, когда Инеж снова и снова погружала бритву в раковину. — Ты знаешь, ты единственная, кого я подпускаю к себе с острым предметом, — тихо сказал Каз. Его глаза все еще были закрыты, когда Инеж сделала еще один длинный мазок по его шее. — Ты говоришь мне это каждый раз, когда мы это делаем, — ответила она, игриво брызнув на него немного воды. — Я знаю, — сказал он, — я просто хочу убедиться, что ты это знаешь. Инеж закончила последний участок, отложила лезвие на столешницу. От звука Каз открыл глаза. Она подала ему мягкое полотенце, чтобы вытереть лицо, затем еще раз поцеловала его в висок, позволив своим губам задержаться на мгновение дольше, чем следовало. — Я знаю, — заверила она его. — Ты тоже моё исключение. — Уголки губ Каза дрогнули. Он промокнул лицо и провел голой рукой по теперь уже гладкой щеке, пока Инеж занялась его волосами. В одной руке у нее был гребень, в другой — ножницы, но, похоже, сейчас она просто оценивала его макушку, намечая лучший план действий. Каз следил за ее движениями в зеркале, медленными и продуманными, за тем, как гребень проходит через его волосы. Она подняла ножницы и сделала первый срез. Обрезки волос упали к их ногам. Глаза Каза в зеркале проследили за волосинками, как они плавно падали вниз, но он отвлекся по дороге. Руки Инеж были подняты, когда она работала, поднимая ее рубашку вверх и открывая бронзовую кожу живота. Мысли Каза унеслись к воспоминаниям о другой ванной, намного более роскошной, чем эта, где он впервые позволил себе представить, как его рука ложится туда, на стройный изгиб ее талии. Теперь это было гораздо больше, чем просто воображение. Он прикасался к ее талии и к гораздо более нежным местам много раз с тех пор. Но, насколько бы удобно друг с другом им ни стало, каждое прикосновение всегда будет победой — каждый раз, когда ни один из них не отстранялся. Их первые настоящие попытки к близости были ни чем иным, как катастрофой. В первый раз, когда Каз держал лицо Инеж в своих дрожащих руках, увлеченный моментом, Инеж повернулась и поцеловала внутреннюю сторону его запястья. Плотина прорвалась, вода хлынула внутрь, наполнив его легкие. Лицо Каза побледнело, и он тут же стошнило на их обувь. Он не мог переносить никаких прикосновений в течение нескольких недель после этого — стыд был невыносим. Теперь он заставил себя вспомнить, как тяжело было достичь этого. Теперь вода уже не поднимались. Все нежные прикосновения Инеж, каждый ее ласковый жест — то, что раньше сводило его с ума, теперь вызывало голод к большему. — Когда Каз снова поднял глаза, он увидел, что Инеж закончила с верхней частью его волос и перешла к более коротким участкам по бокам. Она не смотрела на него, но на ее губах играла многозначительная, почти озорная улыбка. Каз почувствовал, как его щеки запылали. Возможно, его взгляд был менее скрытным, чем он думал. Следующая часть прошла быстрее, тонкое лезвие легко скользило по задней части и бокам головы Каза. Инеж быстро привела в порядок края, создав аккуратные линии, которые отражали резкость его черт. Затем, наконец, она отступила назад. Она положила инструменты на столешницу и смахнула с его плеч случайные обрезки. Ее теплые руки снова обвились вокруг его шеи. Каз поднял руку и провел пальцами по волосам. Инеж, казалось, оценивала свою работу, когда он поймал ее взгляд в зеркале. — Что думаешь? — спросила она, положив подбородок ему на плечо. — Думаю, что выглядит хорошо. Ты всегда делаешь все хорошо, — легко ответил Каз. — А что думаешь ты? Инеж обошла стул и села боком к нему на колени, ее ноги свешивались вниз. Ее глаза скользнули от его волос к челюсти, затем к глазам и, наконец, к губам. — Красивый, — ответила она. Ее руки крепко обвили его шею, пальцы переплелись на затылке. Каз ощутил точки соприкосновения из кожи, как статическое электричество — ее голые предплечья на его плечах, ребра, прижимающиеся к его груди, ее ягодицы на его бёдрах. Тепло, которое он чувствовал ранее, снова пронеслось по животу. Он положил руки на талию Инеж, позволяя своим пальцам скользнуть под ткань ее рубашки, а затем поднялся навстречу ей, захватывая ее губы в жгучем поцелуе. Инеж выдохнула ему в рот, и что-то взревело внутри него, горячее, дикое и отчаянное от желания. Он просунул одну руку под колени Инеж, а другую обвил вокруг ее спины и оттолкнулся от стула, тупая боль в ноге была далеким эхом, едва слышным из-за шума крови в ушах. Инеж издала испуганный смешок, с изумлением глядя на парня, когда он оттолкнул стул в сторону. Каз унёс своего Призрака из ванной в кровать, захлопнув за собой дверью ногой. Где-то в темной уборной на раковине валялись брошенные ножницы, а на полу валялись забытые обрезки таких же тёмных волос.