Deep inside

♫ Måneskin — TRASTEVERE

Самые интересные люди всегда, почему-то, сломанные. Склеенные острыми осколками внутрь так, чтобы остальные не порезались. Знающие, чего стоит искренняя улыбка, и умеющие профессионально писать её акриловые копии на собственном лице. Феликса сломали в феврале. Перетёрли костяную рёберную клетку в труху, чтобы добраться до души. Выскоблили подчистую, оставив только отпечаток уродливого ожога на запястье — напоминание о том, что теперь его разбитым сердцем можно неосторожно ранить других. Феликс кое-как собрал едва бьющееся, промёрз насквозь в отвратительном одиночестве на холодном мосту, подержал в ладонях и оставил на парапете. Ему отчаянно хотелось жить. Казалось, что это проще без мерзкого напоминания внутри. Безобразным месивом сердце растекалось по металлическим прутьям, рыдало стигматами, через силу улыбалось швами, наложенными наспех. И тоже отчаянно хотело жить. Ни через день, ни через месяц никто не забрал его. Феликс пришёл в апреле. С презрением посмотрел на маленькую частичку себя, и грудь прострелило пустотой навылет. Кровавые следы иссохли, превратились в толстую корку, зацепившуюся за парапет. Ржавым комком блеснули под лучами солнца и треснули неприязнью карих глаз. Феликс протянул руку, но отдёрнул в отвращении. Сжал пальцы, хрустнувшие болезненным напоминанием, и сбежал, не оглядываясь. Феликс вернулся в начале июня. Весенний дождь смыл некогда кровавые следы, оставив еле заметное пятно на бетонной плите под ногами. Он подошёл ближе и замер в ожидании, будто израненный кусок мог что-то сказать. Будто время способно исправить швы с растрёпанными дешёвыми нитками. Сердце уставилось полыми аортами, моргнуло клапаном и закашлялось. Следующая встреча случилась в августе. Феликс безумно скучал, беззвучно оплакивал себя прошлого и пытался утопить воспоминания в янтаре на дне бутылки. Он сидел, прислонившись к ограде, так, чтобы прутья больнее впивались в хребет. Сердце медленно сжималось над ним, дрожало от каждого всхлипа и тянуло к нему перебитые вены не в силах коснуться. Закатное солнце отражалось от стеклянных рук, таких хрупких и жалких, что хотелось выть. Феликс не знал, что ненавидит больше: бесполезный орган на перилах, себя или бесполезного себя на двухсотметровой высоте, отделяющей его от вечности. Октябрь пестрел яркими листьями на деревьях, выкручивал тепло из костей, заставляя сильнее прятаться в одежду, гладил бледные щёки прохладой. Феликс смотрел на ровные швы, поджав губы. Сердце приветственно дёрнулось, щёлкнуло желудочком, а Феликс всё никак не мог оторваться от цветных нитей, обнимавших будто с насмешкой. Он недоверчиво приблизился, оглядел раны, заботливо перетянутые кем-то. И пусть. Если кому-то захотелось заняться этой никчёмной вещью, он не станет мешать. Зимой безнадёжные игры оставили шарф, обмотанный поверх ещё не заживших ран. Плотная ткань впитывала кровавые дорожки, оставляя их на себе тёмными пятнами. Феликса переломило в нескольких местах. Он смог вернуться только через полгода. Заставил себя сделать каждый шаг из трёхсот двадцати от начала моста — он считал в самый первый раз — и замер от удивления, широко распахнув глаза. Сердце, этот бесполезный орган, радостно стучало клапанами и подмигивало артериями. Заметив Феликса, зашлось взволнованным ритмом и качнулось из стороны в сторону. Дыхание сбилось. Феликс осторожно дотронулся до еле заметных шрамов и почувствовал вибрацию на кончиках пальцев, будто его рады видеть, будто это не он когда-то оставил еле живое здесь в одиночестве. — Привет, я ждал тебя, — хрипловатый голос прошелестел где-то рядом. Феликс вздрогнул и развернулся. Напротив стоял парень и с интересом глядел поверх очков с яркими красными линзами. Красивый. — Я немного присмотрел за ним. Надеялся, что владелец когда-то вернётся, — пожал незнакомец плечами и царапнул улыбкой лёгкие. — Я Хёнджин, кстати. — Знаешь, Хёнджин, — Феликс сделал паузу, приятно перекатывая на языке чужое имя, и протянул руки, раскрывая ладони с живым и трепетно бьющимся, — кажется, у тебя ему будет лучше всего.