ooes — 21
я помню то чувство,
когда солнца луч, обжигая лицо,
освещает мне путь мой
В детстве Одри грезила об ангелах. Они казались ей чудесными спасителями из прекрасного мира, где нет боли и страха. Нет того, чем она дышит всю свою жизнь. Она смотрит в светло-серые глаза матери и не видит там сострадания, только покорность невидимому, всевышнему чуду, от которого у маленькой Одри мурашки по коже. Она помнит девушку, израненную, в окровавленном зеленом платье, привязанную к прогнившему деревянному кресту. — Если тебе страшно, Одри, — говорила мама своим твердым голосом, — не смей отворачиваться. Смотри на грешников, смотри в глаза монстрам, иначе они поглотят тебя во сне. И Одри смотрела в глаза своим страхам. Бескрылый ангел в форме спецназа грубо схватил ее и прижал к себе, закрывая ей глаза рукой в перчатке, но сквозь просветы она видела обезображенные лица людей, которые жили с ней бок о бок, она видела море крови и видела свою мать, которая в неестественной позе с библией в руках склонилась над скамейкой. Одри наивно полагала, что мама все еще жива, что она стала одним из ангелов, что приглядывают за ней. Маленькая Одри стерла все колени, стоя у кроватки, взывая к Нему. — Боже, если ты слышишь меня, — задыхалась она беззвучными слезами, — защити меня от грехов, защити мою маму. Но с той стороны было глухо, будто ее зов разбивался о скалы, словно Он знал, что в глубине души Одри пропитана невыраженной ненавистью и злостью, что сердце ее пропитано ядом, и однажды и ее привяжут к кресту и сожгут. — Грешникам место в аду, — говорил отец. Она плохо помнит черты его лица. Но она помнит, как паства тянула к нему руки, как люди молились ему, она помнит, как он возводил свои руки к небу и улыбался, говорил, что Бог слышит их, что Бог с ними, и Он ждет их всех в райском саду, где нет голода и греха, где только счастье и радость, и они слушали его. Одри надеялась, что родители сейчас в лучшем месте, что Он позаботился о них. Веру она отдирает от своего сердца, как старый пластырь, засохший и впитавшийся в кожу, как влитой. Ей больно. Она смотрит на небо и ждет чуда, но его не происходит, и тогда она перестает молиться, она перестает верить в чудо, в существование греха. Она теперь точно знает, что если рай есть, то ее родители сейчас не там.//
Одри хорошо знает библию и расценивает тот факт, что ее начальника зовут, как одного из архангелов, добрым знаком. Может быть, несмотря на ее безверие, кто-то там, наверху, все еще приглядывает за ней. А потом она слышит скрипку. Ангелы играют на арфе, утешая души людей. Этот звук, доносящийся из сада, похож на то, что она могла бы услышать в раю. И все же она отгоняет эти мысли из своей головы — ничего потустороннего не существует, а библия просто сборник мифов, написанный очередным фанатиком и его потворщиками. Его зовут Рафаил. Одри безмолвно смущается, сама не понимая почему. Одри никогда не была в близких отношениях с мужчинами, уж слишком силен голос отца в ее голове, слишком силен голос праведников. Но, когда Рафаил смотрит на нее своими печальными глазами, похороненные в ней черти пляшут свой победный танец. Ей нравятся его красивые темные волосы, скользящие в ее руках, его меланхолия и тоска, заполняющие собой все пространство их дома. Иногда ей кажется, что даже Давид не может испепелить это вязкое болото хандры, в котором все обитатели дома тонут. Одри прижимается всем телом к холодной стене продрогшего особняка, когда слышит молитвы из комнаты Рафаила, он молит о прощении и спасении, о которых обычно просят люди, которые боятся смрадного дыхания смерти, стоящей позади. Он умирает — она понимает это отчетливо. Одри тянет свои холодные руки к его двери, вот-вот она ворвется в эту обитель страха и молчания и скажет ему, что безгрешные люди не умирают так рано от Его рук, они живут долгую жизнь, наполненную светом и любовью. Но отдергивает сама себя. Это все еще не ее мысли, это мысли, заложенные в ней рукой отца, рукой невидимого Бога, который одобрял казнь и пытки людей, который руками и голосом ее безвольного отца выносил вердикт об их виновности. Одри знает одно – это все неправильно, неверно, и даже самые прекрасные создания в итоге задыхаются в костлявых лапах смерти, пока та надрывно хохочет – сумасшедшие люди придумали себе Бога, надеясь на спасение, надеясь на помилование, но в их душах такая пустота, что до смешного грустно их разочаровывать. Одри смотрит на Рафаила иначе. Она замечает легкую дрожь в его руках, замечает его абстрагированное спокойствие, словно его протест против смерти принял смирение. И все же она хочет быть с ним. С ним ей до смешного спокойно – неужели ей, ребенку, выращенному в религиозной секте, будет спокойнее где-то, нежели рядом с умирающим ангелом. Она выбирает место подле него на очередном собрании Микаэля, слушает его, Рафаила, ровное, иногда сбивающееся дыхание, и все же несмотря на собственное недомогание, он улыбается ей. Когда Рафаил ее касается – словно невесомым крылом – ей кажется, что в ней просыпается давно потухший вулкан. Его боль становится вполне ощутимой, когда он учит играть ее на пианино. У него холодные руки, рваное, почти искусственное, дыхание, будто он всего лишь притворяется, что издает вдохи и выдохи. — Не разбивай ему сердце, — говорит Давид с заботой, когда они выбираются на очередное задание. – Оно уже истерзано в клочья нелюбовью их отца, — добавляет он серьезнее. Одри кажется злобной шуткой его умирание, его приближающаяся смерть, которую он холит и лелеет, и которую игнорируют все окружающие. Она убивает свои чувства своими же пулями, он чужак для нее, как и все остальные, почему же так сильно в ней желание спасти его от мук. Она неприятно морщится каждый раз оказываясь в его аскетично пустой комнате с голыми стенами и все время идеально заправленной кроватью – ей душно и пусто здесь. Но не с ним. Она садится рядом с ним и впервые ощущает тепло его тела. Рафаил похож на существо, которое должно обитать где-то в другом мире. Хотя, судя по его отстраненности, он действительно где-то не здесь. Она мечтает прижаться к нему, мечтает увидеть его раскрепощенным без маски страдания и грусти. Она бы хотела быть с ним откровенной, она бы хотела, чтобы он был с ней таковым. И Рафаил открывается ей. Он убирает ее розоватые волосы за ухо, смущается, но глаз не отводит. В этот момент кажется, что мир и зло в нем таящееся могут подождать. Она радуется, словно маленькая глупая девочка, когда Микаэль назначает на задание Рафаила и ставит ее ему в напарницы – наблюдательный старший брат. Рафаил и Одри переплетают пальцы, пока никто не видит. Они переплетают души и сердца – Одри бы осталась в этой безмятежности навсегда. Он целует ее так нежно и аккуратно, будто она фарфоровая статуэтка, которую может разрушить легкое дуновение ветра. Одри без стеснения перекидывает ногу и садится на него, пока он просто ждет ее дальнейших действий. — Обещай, что не бросишь меня, — выдыхает Одри, — обещай, что будешь бороться. Рафаил клянется, что будет с ней всегда, что сбережет ее от монстров, в глаза которых ее заставляли смотреть в детстве. И она верит. Она верит мужчине, который ласково целует ее в этот момент, чьи заботливые руки исследуют ее тело, мужчина, который оккупировал все ее мысли и чувства, и она забывает – на целое мгновение, на вечность – о звенящей пустоте внутри, о голосе правды и веры, о библейском грехе. Она нечиста. Но разве можно быть порочной в руках столько совершенного создания, как он.//
Одри знала, что окажется в этом месте. Она знала, что ее кровь, как кровь тех людей, кого покарала вера отца, замарает крест. Мор возносит руки к небу, как делал ее отец, как делали все те, кто верили в него, и молит зверское отродье подняться к ним из адских глубин. Одри понимает, как страшно оказаться по другую сторону веры. Фанатики Мора наказывают ее за грехи отца, И Одри даже не сопротивляется. Неужели Бог послал их. Раз ее отца больше нет, кто-то же должен наказывать за грехи прародителей. Последнее, о чем она успевает подумать, это о зеленых глазах Рафаила. Она только надеется, что она достаточно страдала за грехи отца, что крови, стекающей из ее рваных запястий, достаточно, чтобы она могла вознестись в рай. Ее рай будет таким же зеленым, как его глаза. В ее раю не будет ненависти, не будет злобы, в ее раю маленькие ангелы будут играть на скрипке. А потом, спустя время, и Рафаил придет к ней. Последнее, о чем она молит Бога – пусть он не страдает перед смертью, пусть моя смерть не принесет ему боли и отчаяния, пусть смирение придет к нему быстро. — Прошу, — шепчет Одри, когда от бессилия валится на холодный мокрый пол, когда ее тело больше не может бороться за выживание, она улыбается, кажется, она была готова к этому с тех пор, как мама протянула ей стаканчик с очищающим ядом. Смерть встречает ее объятиями, как старого друга, как сбежавшего пса. А потом гул фанатиков Мора затихает, их голоса тонут в ярком свете. И они молятся. Не так, как до этого, не ненастоящими молитвами, а самыми настоящими, заученными ею наизусть из священного писания. В этом свете она видит два ярких крыла и ее любимые глаза цвета свежей листвы, цвета изумруда. Она всегда знала, что Бог явится к ней перед смертью. Но она не знала, что Бог жесток. Мор и его последователи крючатся от боли, из их глазниц течет бордовая кровь, а запах жженной плоти, знакомый ей с детства, заполняет собой все вокруг нее. Горит ли она? Кажется, Бог поднял ад из-под земли, чтобы Дьявол утащил ее. — Грязные бесхребетные твари, — орет Бог голосом Рафаила, — получите ад, о котором вы так молили. Он беспощадно растерзал всех, не оставив от них живого места, они все еще орут от боли. Одри кажется, что кричит и она. Одри в ужасе отползает от него – но на деле она заложница собственного тела, она просто лежит в луже собственной крови – его белоснежные крылья складываются за плечами, он тянет к ней свои руки с изящными пальцами пианиста. И все, что она видит, только ужас и разрушение, следующие за ней с самого рождения. — Смотри в глаза монстрам, — где-то на задворках сознания слышится мамин голос. — Закрой глаза, если будет страшно, — вторит Давид. Одри не знала, что у монстров глаза ее любви. А потому она закрывает свои.//
Она просыпается в своей кровати в агентстве под картиной с изображением демона. И это кажется ей правильным. Фелония увозит ее домой. Одри скатывается по стене равнодушной квартиры, пытаясь собрать свое раздробленное сознание по кусочкам обратно. Но это все равно что смотреть в разбитое зеркало – себя ты в нем не увидишь. И даже пережив этот ужас, она все еще думает о Рафаиле. Одри кажется, что он один мог бы сейчас утешить ее, найти нужные слова, но что-то внутри, защитный механизм, щелкает — он не тот, за кого себя выдает. И все же. Она скучает по нему. Она бы отдала все, чтобы снова оказаться в его комнате в его объятиях. И она обязательно вернется к нему. Обязательно. И может тогда кошмары перестанут преследовать ее. И может тогда она сможет закрыть глаза, если будет очень страшно. Она позволит ему заслонить собой все ужасы мира и поглотить ее.