Азалия

телега с грохотом билась о камни на проезженных реях пустой дороги, колеса с треском прыгали по колдобинам. ночь была хододной для здешних мест. мать, отец, небольшой деревянный дом, околоченный чем попало. зима. крохотное хозяйство на севере страны. холодный пол, крики. она ругала мужа за единственную кобылу, которую тот забил на прокорм. дела шли как всегда отвратительно. — к чему такие жертвы? теперь мы не сможем выехать из этой дыры! когда я за тебя выходила ты был другим! ты был другим человеком, Дастин! Дастин, мать твою, Тёрнер! я тебя ненавижу! мальчику было страшно. звуки становились громче, слышно было как посуда в дребезги бьется о стену, позже — хруст. мерзкий хруст, напоминающий почему-то о Бадди. Пожалуй, единственном существе с взаимной привязанностью к парню. он сидел около просевшего забора и раз за разом возвращался к воспоминаниям об этом сообразительном животном. помнил все. до мелочей. у него были темные глаза, короткая серая шерсть, он всегда хромал на одну из лап, и безмерно его любил. мальчик недоедал, отдавая дворняге ровно половину своего скудного обеда. друзья поступают так, верно? отец злился, злился как и в этот день, как и в предыдущий, как и всю свою жизнь. он свернул псу шею, когда заметил, куда все же пропадают те крохи, которые он выжал из мусорника дряхлого бара в центре. он бывал там часто, тратил последние центы, топив безысходность и несостоявшиеся мечты на дне битого стакана с дешевым пойлом. Звуки доносящиеся из дома утихли, позже -сменились на шепот. он приоткрыл скрипящую дверь, отец стоял на коленях. глаза матери были уже не каштановыми, сосуды лопнули, зрачки смотрели в гниющий потолок, веки откиыты. они были пустыми. ее тело лежало на полу, седые короткие волосы прилипли к сухим губам, а из-под головы смиренно появлялась лужица вязкой, темной крови. голова была нездорово повернута, шея выгнута. рядом блестело битое стекло, отражавшее свет сальных свечей со стола. Муж держал мертвячку за руку, своей трясущейся, то ли от выпитого, то ли осознания произошедшего, рукой. на ней не было кольца, пропил. воротник обледневшей женщины скрывал последнюю надежду — ее дешевое кольцо, подвешенное на истрепаной нитке. впервые он видел отца плачущим. впервые сам заплакал и он. — не смей. не смей. он наблюдал за отцом и начинавшимся истеричным бредом. тот не поднял на него глаз. эмоции бились о череп отдавая больной пульсацией. слух просел. звуки смешались в один, протяжный, гадкий и режущий. он ненавидел того, кто его породил. крупный осколок стекла вонзился под ребро, а после резво скользил по заросшей щетиной шее, скользил, втыкался в плоть, оставляя после себя красные отметины. легче не станет никогда. парень сорвал с трупа женщины кольцо. однофамилец истекал кровью, а его глаз уродливо вдавливался в кость, под натиском атрибута прежней любви. он много врал. чрезмерно. язык прижат подвочными клещами, надрываясь от резких движений. резкое торможение. ящик тупо ударил мужчину по затылку. он открыл глаза. город, куда больше того где Тёрнер провёл остатки отрочества. старик опустил вожжи и привязал старого тяжеловоза к коновязи у склада. Тёрнер поднялся, пожитков у него было мало: истрепанная куртка, сапоги повидавшие многое, подранная койотами шляпа и кожная худая сумка. он вывалился из телеги с овощами, достал полупустую пачку отсыревших местами спичек и подошёл к старику. — не найдется. ? он тихо посмеялся. жилистая рука Смита вытянула ему небрежно скрученную сигарету. молодой кивнул. они познакомились на местном рынке иди вроде того, бедняга нанимался грузчиком на пару дней за гроши, его подвезли по пути и по доброй душе. Тёрнер напоминал ему дворнягу. ему было жаль. он хотел бы знать что ждёт парня, имени которого он даже не знает. вчера они распрощались навсегда. Смит уехал дальше, и погиб от пули в затылок, не доехав до места назначения. Парень остался в чужом городе. ни одно место не было ему родным, возможно поэтому потери как таковой не ощущалось. он бродил по скудно освещённым улицам, в планах была попытка пристроить что-то вроде более менее приличной жизни. по крайней мере есть пару раз в день, или выкурить не краденную сигарету. он скитался, брался за любую грязную работу. деньги не пахнут. таскал мешки, убирал стойла, пару раз чистил обувь на площади, двигал шахтерские вагонетки. дни шли быстро. руки стирались в мозоли, вера оставалась неизменной. новые знакомства не заставили себя ждать. в дешёвом салуне Тёрнер повстречал Фреда Митчелла. Мужчина был немного старше, выглядел опрятно, светлые короткие волосы, усы прикрывали верхнюю губу. взгляд его был всегда устремлён точно душу. они сцепились у барной стойки из-за резкого высказывания о качестве выпивки. — не нравится — вали, мажешься хлеще коровьего дерьма. — может ты мне тоже не нравишься, мудила. — так не суй язык в жопу раз рот открыл. после этих слов Тернера взяли за барки. Митчелл получил пару ударов в печень. Тёрнер ударился головой о угловатую стойку. Фред прошелся лицом по балке. рукоприкладство закончилось в корыте с водой. хозяин, грузный мужчина невысокого роста, вышвырнул обоих. Митчелл поднялся с земли позже, не приняв помощи от оппонента. Тернер поднял шляпу, стряхнув с нее дорожную пыль. -иди к черту. на следующее утро оба сидели под другой забегаловкой, докуривая рваные самокрутки. обиды никто не держал. Мужчины разговаривали о жизни, абстрактно, не точно. Митчелл был глубоко верующим человеком, но презирал все каноны богослужений нынешних церквей. ему не нравились пасторы, он считал их лицемерами. он не чтил икон, не верил в святые останки, которые возили турами по крупным городам. -ничего святого.откопали жмуров с городского могильника. Митчелл затушил самокрутку о подошву. с того момента они стали не редко устраивать новые сцены, в основном заключавшиеся в шарлатанстве. Они врали, много врали. продавали кладбищенские кресты, которые до этого крали с деревенского кладбища поодаль. позже, сушили грибы, толкая их в салунах как обезболивающее. оба были одиноки, один нуждался в деньгах, второй, ещё более специфичный, в собеседнике. Тёрнер не разделял его взгляды на бытие, они часто спорили. Он искал честной работы, в глубине души ему было жаль обманывать людей, как это делал его новоиспеченный друг. Митчелл же горел своей идеей, совместно они сколотили небольшой фургон, где в ворованных бутылках продавали разного рода бодягу. Тернер лазал по болотам в поисках кровососущих пиявок, галлюциногенных лягушек и прочей дряни, вроде водных змей. Фред икал дешевый спирт, или что-нибудь еще более гадкое, как масло на жиру. змей глушили, топили в бутылках со сриртом, пиявок толкали в банках, а лягушек сушили, продавая как мумифицированные кусочки. дело было неплохим, и раз людям хотелось покупать всю это дрянь — нужно было закрывать их потребности. передвижная «аптека» просуществовала в полном составе около года, даже развившись. парни загробастали пару диких лошадей для передвижения со своим складом мерзости. появились деньги. можно было позволить себе больше, например выпивку качественнее, посетить цирюльника или даже пополнить гардероб. Тернеру стало не по себе только после очередного разочарования. в глубине души у него оставалось немного эмпатии у окружающим. фред мешал очередную партию спирта и живых гадов с порошком. к вагончику в спешке летела гувернантка из дальней части города, она запыханно объяснялась. мисс Эймс знали все, она работала на семью Адамс. Миловидная женщина в белом фартуке, она часто покупала овощи на площади. Мисс Эймс смотрела на стенд с бутылями полными надеждой черными глазами, активно жестикулировала белыми ладонями. У нее был французский акцент. фред не смыслил в лечении так же как и свинья не смыслит в револьверах, но речь его лилась уверенно. Черная женщина купила флакон, и унеслась обратно, чуть ли не целуя руки Тернера передававшего эту гнилую настойку. — хорошо, очень хорошо. Митчелл считал их подобие кассы с блеском во взгляде. Тёрнер молча открывал железную шайбу жевательного табаку. Небо в ту ночь было чистым. — сделаемся людьми. Фред толкнул заросшего щетиной мужчину локтем в бок. — не сомневаюсь. через пару дней «фармацевты» проезжали мимо процессии. в деревянном маленьком гробу хоронили девчушку, ее мать была бледна как полотно, отец выглядел окаменело, никто не проронил ни слова, кроме уже мельком знакомой гувернантки. она сожалела, корила себя, кричала что бог воздаст ей по заслугам, молила отрубить ей ее грязные руки. Тернер наблюдал за Митчеллом. Фред после долгого молчания выдавил — это не моя и не твоя вина. никто не гарантировал качества. верить или нет — сугубо дело людей. — Тебе не совестно? — ни чуть. и тебе мучиться не советую. — воздержусь. они выезжали из города, путь лежал южнее. Фред и не думал заканчивать продажи. Тернеру было не по себе. Он прелставлял как женщина наложит на себя руки в муках совести, или ее выгонят с работы, возможно выпорят или даже схоронят вместе с ребенком. ему было тяжело ощущать уже двойной груз вины. в его понимании, они не только в очередной раз обманули верящих людей, но и скинули вину на невиновного. Для Митчелла он останется идиотом, теряющим деньги и вернувшимся к истокам, но для самого Тернера — он сделал правильное решение. через неделю после прибытия в южный город он покинул лавку, забрав только одну из нескольких лошадей. — свидимся, Тёрнер. -Бывай. закинув ногу через луку потрепанного седла, он вскинул руку в прощальном жесте. он снова искал работу. снова искал способы получить деньги. ночь. он привязывет объезженую кобылу в импровизированном стойле. мустангов часто покупали для строек, коих здесь было не мало. спал мужчина мало, товар, ещё и живой, всегда нуждался в охране. переизбыток белоручек в городе явно ощущался. рождающееся место заселяли в основном люди с капиталом. у воды строились особняки, о бедности напоминали только ветхий порт на небольшой реке, несколько печальных салунов и старое здание почты, где работал клерк. тернер прижился, дела шли в гору, возможно даже рысили. его «склад» обьезженных мустангов стал больше походить на дело перекупщика. в рядах крепких, низеньких рабочих дикарей появились более изысканные лошади, которые прекрасно вписывались в краску богатой половины города. ему было одиноко, безусловно, Митчелл периодически пересекался с ним, мужчины дискутировали уже на другие темы, вроде своих дел и приносимых ими денег. — как тебе жизнь, тёрнер? — не жалуюсь. тяжёлые стаканы с звоном стукнулись бортиками, пару капель дорогого виски плеснулись на стойку. Уолтер Гонзалес, пожалуй, стал одним из самых частых посетителей на полях Тернера. сначала ему требовались рабочие лошади для выстройки каркасов, позднее он являлся за премиальными лошадьми, он был пожилым человеком, курил только дорогой табак, всегда ходил в начищенных до блеска туфлях, а пенсне носил сразу на оба глаза. в тот вечер он пришел за Изабелловой ахал-теке, редкость, которая обойдется дорого, но будет ему как обычно по карману. Тернер был немного озадачен его выбором, все лошади купленные Гонзалесом всегда были приблежены к Караковой, или бурой масти. но сегодня, с Темного коня слезли двое. позади Гонзалеса стояла молодая девушка, одетая в светлую блузу с рюшами, и длинную синюю юбку, обшитую блестящими узорами. волнистые, убранные громосткой заколкой, песчаные локоны красиво прикрывали плечи. Тёрнер не забудет ее взгляд, сравнимый лишь с росой на редких молодых горных цветах посреди крутых склонов. Тёрнер общался с Гонзалесом, пока девушка осторожно, но с жутким любопытством, разглядывала лошадей, гулявших через ограду от них на зеленом лугу. Старик интересовался, темпераментом кобылы, ее возрастом, объездкой и зубами. он никогда не уделял столько внимания покупке лошадей даже для самого себя. позже, вопросы перетекали все в более личный характер. -я смотрю вы закрепились, Тёрнер. — можно сказать и так. — Хороший городок. -весьма. он уже давно не был нищим и чумазым, неплохо заработал и состоялся в своем деле, у него не было тонких черт лица, но и неандертальцем он не являлся. его глаза, прежде светлые, со временем немного потускнели, оставив серовато-голубой оттенок, смольные, немного отросшие волосы были напомажены, одежда выглядела не дёшево, а цепочка для карманных часов показывала приличный статус. у него была репутация честного человека, построившего и себя, и свои деньги. через месяц Гонзалес предложил сделку, которую мужчина уже обсуждал с Митчеллом в его доме. они беседовали с глазу на глаз, периодически погружаясь в жизненные неурядицы и прочую рутину. весь вечер травили виски, прерываясь только на табак. — сукины дети, побили бутылки. — разве ты не перестал их воровать? — перестал. плачу за ящики тары владельцам салунов или на крайний случай, выпивохам.- все лучше. вскоре Тёрнер стал посещать и особняк Гонзалесов, Уолтер принимал радушно только людей в финансовом состоянии для него приемлемом. дочь его, подносившая по вечерам алкоголь не смела поднимать взгляда, тем более что-то вставлять в диалог. Она смотрела на него лишь вечерами, провожая взором печальных зеленых глаз, к дверям. ее имя — Мэри, узнал тогда Тёрнер. отец, не подпускал ее к лошади, так трепетно выбранной для нее же. он просил Тернера об услуге тем вечером, вывезти дочь на прогулку, недалеко от территории поместья. первый их диалог состоялся ранним утром, он пришел к конюшне, как и оговаривалось. Гонзалес с дочерью пришли тремя минутами позднее. Пока Отец девушки говорил о маршруте, Тёрнер наблюдал за ее тонкими руками, прикидывая насколько опасно поручать ей пусть и довольно изящное, но не менее опасное, габаритное животное. через пятнадцать минут, он уже сидел верхом, помогая девушке залезть вперед, на дамское седло. податливая лошадь спокойно шла, и даже она была напряжена, находившись в поле зрения Гонзалеса. открывались миловидные пейзажи, высокая зелёная трава, красивые деревца́, река. девушка негромко произнесла- мэри, Мэри Гонзалес. он спокойно ответил- знаю. — пожалуй неудивительно… а, позвольте поинтересоваться, ваше имя?.. Тёрнер молчал, пока тема разговора не сменилась. ему было привычнее обсуждать работу и все что с ней связано, поэтому его включение в монолог Мэри происходило на моментах его интересов касавшихся, например правления лошадьми, или может более абстрактных тем его жизни не затронувших. — . о бедные животные! отцу вовсе их не жаль! он спустил четырех охотничьих на беззащитную хромую лань.- она бы погиба позже. — но прожила бы еще немного… — в каких мучениях, мисс. — ах, вы правы, как всегда правы, Тёрнер. после нескольких удачных прогулок, Тёрнер заделался, пусть и не по воле своей, но уж точно не ей наперекор, кем-то вроде выгульщика дочери Гонзалеса. постепенно их диалоги стали глубже, мэри восхищалась его взглядами на жизнь, волей, да и в целом им самим, ей нравилось подолгу рассматривать мужчину сидевшего в перерывах рядом. -откуда у вас этот шрам? девушка провела кончиком пальца по его выбритой щеке. -рассек когла был моложе. — у вас было много ран? — недостаточно чтобы покрыть все тело. -ах, как больно… ее брови опустились в сожалении. тернер смягчив взгляд коснулся тыльной стороны ее бледной ладони. — ни чуть. Он любил слушать ее спонтанную болтовню и не менее спонтанные мысли о всем мире, ему было приятно помочь ей взобраться на высокую кобылу, которую она называла Азалией, приятно было сидеть близь, касаться шелковых волос, чувствовать теплые руки, да и просто быть рядом. Они расписали ленту чернилами, сделав ее именнной, она, небесно голубой, переливалась, в заплетенной кобыльей гриве. Мэри была для него кем-то вроде пересмешника в ажурной клетке из золота, у нее было все, но свобода в этот список не входила. Она была удивительно заботлива и мила. Он — открывался лишь для нее. Мэри была его любовью. была и останется навсегда. -ах, как жаль что звезды так недосягаемы… -может, их и не стоит досягать сейчас. все было бы слишком легко, если бы возможности и желания всегда совпадали. тогда больше ни в чем не останется смысла… -вы правы тернер, легкая жизнь — явление утомляющее…отец губит на корню все что я делаю, мне очень хотелось научиться шить, три дня, три дня я строчила юбку, чтобы он взял и нанял черную девицу на ее пошив! ах тернер, было бы так несправедливо только юбочное явление. что по вашему сложности? -испытания. лишь кровный результат вызывает гордость, удовлетворение. прошу вас, уговорите отца не брать настойки в «Doc. Wheel», лучше перемучиться, чем погибнуть внезапно. -разве они не помогают? -помогает только иммунитет. она кивнула. спокойно со сменой сезона, в штате начались проблемы, в основном местные недовольства, революция цен и резкая спена климата. поместье Гонзалесов утеряло большую часть влияния, деньги были обесценены. Азалию забили нищие, оставив лишь окровавленное украшение. В ту зиму Мэри погибла от пневмонии. ее похоронили на городском кладбище, недалеко от высаженных кустов азалии. она долго мучилась. ему было больно смотреть на увядающую девушку, больнее всего что он чувствовал. когда ее гроб засыпали, боль не утихла. ком в горле встал ножом поперек него. Новый шрам на душе не затянется. Аптека митчелла пришла в упадок, он покинул дом, забрав пожитки. также как поступил и его друг. в городе творился ад. люди ели своих животных, выносили остатки опустевших магазинов. некогда было забирать все нажитое, незачем. они встретились на пустой улице, Митчелл докуривал самокрутку, стоя у небольшой повозки. Тёрнер вел под уздцы лошадь, которую посчитал самой универсальной. он остановился. — не долгим был рай. — не гневи бога, тернер. запряженная лошадью повозка медленно катилась к горам, к единственной отсюда дороге вперёд. Тёрнер с Фредом направились дальше. Митчелл видел лицо друга, оно значительно осунулось, глаза ещё больше потускнели. они ехали через горы, тяжёлая дорога, единственный конь. узкие, заснеженные серпантины большего не выдержат. тернер почти не говорил, последнее время его волновали только утрата веры и рок судьбы. на привале, среди узкой тропы склона, они могли разве что сидеть подогнув ноги. до следующего жилого пункта было далеко, лошадь сорвалась со склона следующей ночью, ее крик разбудил мужчин. путь дальше лежал только пешком. через несколько дней фреда подкосило, он погиб между двумя пиками ледяных гор. тернер остался один, он надеялся спустить хотя бы труп для захоронения. снегопад был сильным последующие несколько дней, Тёрнер потерял надежду на выживание. Мэри мертва, Митчелл тоже. вероятность погибнуть от голода сравнялась с вероятностью умереть примерзнувши. нужно двигаться. сил нет. надежды тоже. он застрял здесь почти на неделю. из остатков вещей в сумке, Тёрнер достал нож. его глаза уже давно не серые, скорее печально бетонные. ему жаль. он снял с тернера куртку, и вырезал большой кусок плоти с бока. его принципы рухнули. на зубах оставался железный привкус свёрнутой крови. через дыру в боку можно было разглядеть кости, и даже части гниющих органов. он ел. рвотные позывы игнорировалась. у него не было выбора. останки Фреда остались меж вершинами. он шел вниз. через несколько дней тернеру удалось покинуть горы. он долго брел до деревеньки, где смог найти временный приют. тернер выглядел иначе. его волосы сильно отрасли, одежда снова была истрепана. он совершил то, что себе не простит. его начала грызть совесть. вскоре, он увидел мэри. она с ним разговаривала. казалось, что ничего не произошло. она была так же нежна и прекрасна как при жизни. тернер сходил с ума. его катарсисом стали мучения для самого себя. Мэри хотела крови. по крайней мере, он так думал. тернер вошёл в деревню, скитаясь и прося временного приюта у простых людей. на него снова смотрели как на калеку, просящего подояний у божьего дома. семья браунов, которая приняла его в дом, считала что помочь — это благое дело, оно всегда воздастся. его привели в кладовую, где любезно постелили сена. Тёрнер помогал мистеру Брауну тасккть ящики, ладил с его сыном, мыл бидоны на холоде, и старался не докучать еще около недели. ночью, он проснулся, заглянул в столовую. ржавая секира необычно поблескивала под лунным светом. в 2,: 30 Тёрнер стоял над кроватью супругов. его темные глаза долго сверлили спящих. на прикроватном столике стоял кувшин. что-то щелкнуло. через несколько минут, он уже душил коленом женщину, пока замахимался на мужчину секирой, подобранной на кухне. мис браун кричала от ужаса, по ее глазам стекали горячие слезы. крахмальная простынь окрасилась в темно в красный. тернер, замахиваясь, рубил брауна, не остановившись пока от лица не осталась лишь каша. обрубки конечностей с хрустом падали на пол. мис браун досталась не менее неприятная участь, ее свежевали. эластичная кожа хорошо отходила под острым лезвием. кровь заливала спальню. он протер сорванной простынью пол, отжав ее в кувшин. в ванной комнате была изъята бритва. Тёрнер ювелирно снял своим ножом скальп женщины, надев кожаное лицо поверх своего, он облачился в ее фартук.очень пристально разглядывая месево, он подбирал шматы плоти с деревянного пола, ступени скрипели под тяжёлыми шагами, он спустился, разжёг печь. кровавым лезвием лук очищался неплохо, а картошка по его мнению в очистке не нуждалась. ингредиенты в железном тазе смешались с обрубками мистера брауна, и отправились на огонь. дверь в детскую со скрипом открылась — генри, пора завтракать. паренек забился в угол комнаты и захлебывающись рыдал. тернер взял ребенка за шкирку, усадил за стол. он черпал ложкой блюдо, приготовленное из родительской любви, а после вдавил пальцы в челюсть мальчика, механически ее открывая, кормил. кровь из кувшина перелита в бутыль. таз опустел через час. тернер отпустил его шею. ребёнок грохнулся. он валялся лицом в пол, его рвало, пока тот не захлебнулся. помимо трупов, в доме осталось и скинутое на стол лицо. он вышел из дома, прошел немного и швырнул нищему бутыль — овечья. он ушел. он ушел когда в живых не осталось никого. выпил стакан виски, и отправился в место своей боли, оставляя позади крохотную деревеньку, когда-то населявшую всего 13 человек. сапоги с хрустом вдавливали алый снег. покидая последний домишко, он отвязал белую кобылу от чужой коновязи. глаза Тернера впали, он выглядел больным и мертвым. — ну ну, азалия… все хорошо… он достал из кармана что-то светлое. вскоре, на лошади красовалась голубая лента, когда-то исписанная чернилами, помешавшимися с каплями былой крови. рамки были стёрты. в ночь, через несколько дней тернер вернулся к остаткам поместья Гонзалесов, где достав краденное складное лезвие, выбрился в отражении разбитого окна, позже проследовав оттуда к городскому кладбищу. спешившись, он бродил недолго. знакомый крест был отчётливо виден. оттуда доносился родной голос. он сел рядом с могилой мэри, умиротворение и резкая боль настигли его одновременно. — мэри. дорогая мэри. мы всегда будем вместе. он отломал крупную доску от забора, начав безбожно раскидывать снег вокруг. Тернер, лишенный рассудка и полный отчаянья, бил доской замёрзшую почву, разбивая плотно лежащий слой ледяной глины. ему мерещился ее голос, он умолял помочь. он умолял дать ей крови. избавить от мучений. через несколько часов непрерывной работы, срываясь на крик, тернер смог. он спустился вниз, и открыл крышку гроба. мэри. его мозг не позволял ему видеть труп. галлюцинации взяли верх. он поднял ее на руки и понес к кобыле. лошадь попятилась, но остановилась. -твоя любимая азалия… тернер усадил мервячку в седло, изображая прошлые поездки, сел позади, правя лошадью. — я обещал забрать тебя, о Мэри. я так скучал… он губами коснулся ее плеча. он вез труп на высокий холм недалеко от поместья Гонзалесов. спешиваясь на холме, и спустив даму, он поднял голову вверх — луна прекрасна. но она не сравнится с тобой… , он держал труп, медленно начал вести танец, не связную мелодию которого сам напевал. гуюы Тернера касались ее гниющего лица, а язык проходился по внутреним сторонам разлагающихся, одубевших щек. глаза его были устремлены вверх, он взял лезвие истерично смеясь — мэри, мэри, все хорошо, тебе станет легче. он воткнул себе в горло лезвие, вдавливая медленно вниз, пока то не уперлось в кости. он упал. упал к трупу девушки, выплевывая громкие звуки трахеей. через пару секунд хрипы утихли. ............... Изабелловая лошадь, названная азалией, брела ближе к дорогам. ее медленный шаг и отсустиве всадника заинтересовало путника. телега остановилась, вышедший из нее старик подобрал повод. он успокаиыал кобылу, параллельно читая надпись на ленте-."Азалия.верный спутник любви. Мэри Гонзалес ~ Айзек Тёрнер.» из повозки высунулась серая морда, наблюдая за стариком. — Бадди, не против попутчика?.. пес спокойно сидел в телеге. Мужчина привязал лошадь к ней. они двигались по широкой дороге, которой в этих краях никогда не было, нерасторопным шагом, постепенно исчезая в тумане. -значит, Айзек…