Топью проложены тропы

      День первый.

      Семья Вереи оплакивает умершую дочь. Ее наряды мать выстирывает на улице, голыми руками в ледяной воде. Так она пытается причинить себе боль телесную, чтобы покрыть боль душевную. Отец не чурается прикладываться к медовухе, хотя еще не кануло и половина дня. Ганна вышивает куклу, поправляет платьишко на соломенном чучелке, вздыхает едва слышно и продолжает свое дело. Лада выходит из дома с синяками под глазами, озирается и хочет вновь вбежать в дом, если бы не стоящий посреди заднего двора гроб. Усыпанный последними цветами и ветками, еловыми пушистыми иголками и шишками. Внутри — всеми любимая сестра, дочь, подруга.       Лада подходит к искусно сделанному изделию осторожно, ей кажется, что Верея вот-вот окинет простынку, с последней любовью вышитой матерью, сядет и улыбнется. Как откроет свои глаза и протянет руки к сестре. Но этого не происходит.       Процессия начинает свое шествие в полдень. Отец и Драган несут гроб, мать со стороны правой руки, Лада — с левой. Людей столько, что кажется, что некоторые восстали из мертвых, дабы отпустить в последний путь Верею. Лада бы не удивилась, если бы так и получилось. Она была всеобщей любимицей, не отказывала в помощи никому из страждущих.       Когда избу заколачивают, по ногам начинает тянуть холодом. Лада оглядывается — никто и слова про это не говорит, все заняты скорбными взглядами и перешептываниями. Холод раскрывает свои цепкие руки, пробирается под юбку и завывает на верхушках деревьев. Ладе кажется, что она слышит скрежет из-за заколоченного проема избы. Молчит, не хочет сойти за сошедшую с ума. Ганна улыбается дикой улыбкой, мычит что-то и тянет руки к избе. Мать молча одергивает старшую дочь, разворачивается и почти бегом покидает поляну. Люди начинают разбредаться, скоро начнутся поминки и надо принести дары для загробной жизни усопшей. Лада остается стоять и смотреть на заколоченную дверь.       Девушка не замечает, как на нее смотрит старшая жрица.       

      День третий.

             Жрица обучает Ладу. Сама позвала ее к себе, когда увидела гуляющий взгляд. Сама думает про себя: «Либо это окажется полным провалом, либо она станет сильнее даже меня». Лада сама не понимает, на что подписалась, но готова делать что угодно, лишь бы не возвращаться домой. Ее там встретит мать с кошмарами, Ганна с очередной связанной куклой и отец, напивающийся вдрызг с Драганом. Может последний и не пьет, но ведет себя не лучше, чем когда он пьян.       Драган смотрит волком, ему будто постоянно что-то не нравится. Провожает взглядом, когда она пробегает мимо с очередным поручением матери, пытается остановить ее, когда Лада вечером выгуливает овец. Останавливается каждый раз и даже на вопросительный взгляд девушки отворачивается и уходит в противоположную сторону.       Влас пару раз пытался настроиться к девушке. Ходил вокруг да около, к отцу подбоченивался, будто не три дня назад умерла у того дочь. «Ладка у вас красивая, да и я неплох». Мама тогда выгнала мужчину из дома, подгоняя мокрым полотенцем. А на следующее утро тот появился с синяком под глазом и опухшей рукой. Отмалчивался, отмахивался, но про замужество и позабыл.       Лада уже умеет определять по запаху самые распространенные травы, правильно измельчать их и даже готовить растворы против легких головных болей. Это не то, что она ожидала от жречества. И не знает, к лучшему это или к худшему. Девушка чувствует, как Озар ходит рядом, шепчет на ухо странные фразы, двусмысленные намеки. Она помнит двух девушек, что приходили погадать к мужчине и не хочет быть на их месте.       Кровь окрашивает щеки в алый, но девушка непреклонна. У нее другая цель. Когда Озар выходит из дома по приказу старшей жрицы, Лада переводит дыхание и расслабляется. Она одна в комнате, поэтому может позволить себе немного вольности. Ее руки касается не ее тень. Дрожащие после нескольких часов нарезания твердых корней руки перестают отстукивать мелкую дробь. — Лада, ты молодец, — шепчет тень на ухо. По коже Лады бегут мурашки. — Потерпи еще немного.       

      День пятый.

      

      Старшая жрица провозглашает Ладу своей преемницей. Редкие хлопки раздаются в тишине. Все взгляды прикованы к девушке. Ей необычно такое отношение, но она встает и коротко кланяется. С одной стороны родители рады, что она становится более общительной. Но с другой — какой ценой.       Кровать Вереи Лада просит придвинуть к своей. Мама крестит ее каждый раз, когда та идет спать, но девушка знает, что ее уже охраняют. Всю ночь она слышит нежное пение сестры, а каждое утро на соседней подушке она находит маленькую шишечку или пару еловых иголок.       Драган не нравится девушке все больше и больше. Тот все чаще появляется перед ней, но все так же молчит. Отводит взгляд, открывает рот, но не говорит ни слова. Видит, как кто-то идет и молчит. — Если тебе есть что сказать — говори, — Лада устала после работы с жрицей. Та все более требовательна к ее работе, готовит к будущему обряду. Первому для девушки. — А коль нечего тебе сказать — не мозоль глаза и томи разум. И без тебя тошно.       Драган опешивает еще больше, когда Лада проходит мимо него. Его пробирает до костей, когда он пытается повернуться и пойти за ней вслед. «Она сказала нет».       Мужчина оглядывается, но на улице только спешащие по делам люди, коим не хочется впутывать в свои планы еще кого-то. Плюнув на все, он идет туда, где ему всегда рады — в кузню дабы опрокинуть пару стаканов. Он топит в алкоголе этот голос, пока не понимает, что не слышит свой. Этого достаточно. — Да чего это с тобой? — Подбитый Влас, такой же пьяный в стельку. Сестра его будет опять нудеть над ухом. Остепениться пора, подумать о семье, как своей нынешней, так и о будущей. А не валяться неизвестно где просто потому что лень работать сегодня. — Сам не свой. — Ее я слышал. — Кого — ее? Ладку что ль?       Влас смеется как припадочный. Останавливается только тогда, когда видит кулак Драгана перед своим носом. — Верею.       Оставшийся вечер проходит в тишине.       Уже когда начинает светать, легкие лучи бледного солнца проскальзывают меж плотных облаков, мужчины идут по домам. Их немного, всего четверо, каждый идет держась за ближе стоящего. Они громко шутят и смеются, каждый вспоминает что-то отвратительно смешное, из-за чего гул никак не прекратится. Драган, уже и забывший, о чем он тревожился весь день, переводит взгляд на лес и замирает. Лада не идет — плывет — по предрассветному туману. Легкому, не смертельному, окутывающему ее ноги и слегка касается кончиков пальцев.       Девушка не видит нарушителей спокойствия, она погружена в свою мелодичную песню. За ней тянутся вереницей ее овцы. Легкий стук костей жертвенных животных поддакивает ее напеву. Овцы блеют, щиплют траву как попало, но Лада бьет совсем нерадивых прутиком и те послушно продолжают идти. — Не видала я ль такое, что могло бы боль принять. — Не слыхала я такого, что могло бы вой поднять.       Влас первым подает голос. Вскрикивает, из-за чего овцы резко вздрагивают. Сама девушка переводит туманный взгляд на мужчин и непонимающе поднимает брови. Не говорит больше ни слова, только слегка кивает на прощание и скрывается за поворотом к себе в дом. — Драган, Драган, — Влас вцепляется в рубаху другу и сильно ее трепет. — Скажи, что это я на хмельну голову тронулся. Скажи, что ты не слышал.       Но Драган молчит. Как молчит и Милон, и Дивий. Уже протрезвевшие, они разбредаются по домам. Никто не расскажет никому, что произошло тем рассветом. Не скажут, как слышали голос мертвой, как увидели в предрассветном тумане знакомую поступь, едва поспевающую за сестрой. Они будут молчать даже если встанут перед падшими богами. Мертвых вспоминают либо добрым словом, либо никак.       

      День десятый.

      

      Первое жертвоприношение Лады проходит гладко. Она лишь закрывает глаза, когда видит свинку. На мгновение она чувствует, что кто-то кладет ей руки на уши, не давая и слышать, пока нож впивается в плоть. Всего пара взмахов ножом и алая кровь вытекает из уже мертвого существа. Лада слишком привыкла к тому, что происходит с ней в последнее время, чтобы как-то сыграть роль удивленной. Удивление это вызывает только у старшей жрицы. Та улыбается и просит девушку отойти в сторону, пока они закончат все остальное.       Лада садится на расстоянии и прислоняется к дереву, прикрывает устало глаза. После ночного выгула овец сил остается только на поспать. — Наша не наша, — тихий голос раздается около уха. Девушка приоткрывает один глаз и встречается с тремя зрачками. В одном глазу. Леший смотрит на нее, скалится зубастой улыбкой, но не набрасывается. Имитирует человеческую речь, играется. — Она охраняет тебя, твоя кровь. Ты пока не наша нашшша.       Леший смеется, крикливо гогочет, откидываясь всем корпусом назад. Лоскуты человеческой кожи свисают с его бедер на манер повязки. Волосы больше похожи на паклю, а кожа настолько тонкая, что кажется, будто кость просто пробьет ее на вдохе или резком выдохе. Леший смеется и смеется, а Ладе становится дурно от всего. Она пытается отползти назад. Лешие никогда не игрались с добычей, не смеялись уж тем более. Но сбегать некуда — позади широкое дерево.       «Значит, это морок. Он навел его на меня, чтобы я прибежала к нему».       Внезапно леший останавливается. Вновь зрачки смотрят на девушку, губы изгибаются в голодном оскале. Меж ними — острый частокол зубов в два ряда. Не вырваться из такого захвата. — Кости лежат, — шепотом лопочет леший. — Мхом покрытые, одеялом зеленым усеянные. Ждут часа своего, как придет та, что не наша наша. Разбудит аль проклянет пуще прежнего. И туман покроет весь мир. Долго пировать будем, да помрем все в одночасье.       Лада приходит в себя на поляне, на нее напряженно смотрит Волот. Сквозь прорези костяной маски девушка видит глаза. Два зрачка, по одному в каждом. И оба напуганно-встревоженно смотрят на нее. Девушку отводя в хижину жрицы, где та отпаивает ее настойкой из корня горечавки и дает напутствия. — Ничего, ты даже молодцом держалась, — усмехается старуха. Невидящим глазом смотрит Ладе в душу. — Иные когда первый раз лешего слышат, плакать начинают и мамку звать. А ты сидишь, только бледнее стала. Волот-то и понял, что леший тебя приманивает. Только…       Жрица поворачивается резко, что несколько склянок сбиваются одеждами и разбиваются с громким хрустом. Старуха смотрит в окно, приглядывается, щурит здоровый глаз, а слепой наоборот, открывает еще шире. — Только неспокойное сейчас время, детка. Очень неспокойное. Держись подальше от нечисти, не то голову твою задурит. А ты мне нужна еще. За деревней кто после меня приглядывать будет?       В ту ночь Лада впервые не спит. Она утыкается в подушку сестры и тихо плачет, пока невидимая рука осторожными движениями успокаивает ее. Утром мама обнаруживает бруснику на подушке дочери и крестится до тех пор, пока не выходит из комнаты. Вопросы она не задает.       

      День пятнадцатый.

             Жители деревни уже привыкли видеть Ладу в жреческом одеянии. Та снимает его только когда идет пасти овец поздним вечером. Драган исподлобья смотрит на Озара, тот с воодушевлением — на девушку. Кто-то посмеивается, что в Ладу вселился дух Вереи, вот она и начала себя вести иначе, нежели было ранее. Вокруг нее крутится больше народа. Девушка манит собой, становится еще более привлекательной, когда показывает, на что она способна. Буквально за полторы недели она смогла обозначить свое положение относительно старшей жрицы. Теперь Лада ходит на небольшие задания от жителей, что дает ей еще большое обожание.       Маменька смотрит и грустно улыбается очередному пареньку, который притащил бидон с молоком как благодарность за лечение. Он едва-едва оторвался от своей мамки, а уже заглядывается на Ладу, думает, что что-то может ей дать.       Лада молчаливо принимает подарок, но отвергает дальнейшее предложение с помощью в хозяйстве. - Ты помогла сестренке, давай хоть прогуляемся, — паренек не готов вот так просто бросить попытки на половине пути. — Я сегодня занята, — голос больше похож на шелест. — Так давай завтра! — И завтра я тоже занята, прости. — А когда ты будешь свободна? — Примерно никогда, — грубый голос заставляет парня стушеваться. Позади вырастает огромной горой Волот. Кожа его такая же бледная, как и у Лады. «У всех жрецов так, говорю тебе точно». — Лада, мы требуемся на подгорье.       Девушка кивает и больше не обращает внимания ни на парня, ни на маму, протягивающую корзину дочери. «Собери, пожалуйста, бруснику. На подушке оставила недавно, так хорошо от головной боли помогло». Лада останавливается и недоуменно смотрит на маму. Не говорит не слова, кивает и чуть ли не бегом покидает дом. — Не скажешь ей? — Волот догоняет быстро. Сам он высокий, девушка ему в грудь носом утыкается, хотя сама не из крох, шаги у него широкие настолько, что порой казалось, что ему и бежать не надо. — Нечего ей знать этого. И так сколько времени прошло после того, как Верея ушла, — они сворачивают на узкую тропинку и дальше идут друг за другом. — Ты не понимаешь, что делаешь. — Я делаю то, что требуется, — девушка обрывает дальнейшее обсуждение. Оставшийся путь они проходят молча.       Ритуал задабривания легок и прост. Специальный напев отпугивал злых духов и приманивал положительных. Что удивительно, в этот раз рядом с жрицей встает Озар. Он, как видящий, делает свою работу и помогает направить потоки энергии в нужное русло. Когда начать петь, когда понизить голос, когда же чуть ли не заорать.       Ладе понятен этот принцип, она движется по течению силы остальных. Мыслями же она далеко отсюда, она около избы, ждет сигнала. Сигнала так и не поступает.       «Значит, не сегодня».       После окончания, старшая жрица удовлетворенно кивает и уходит, придерживаемая внуком. Волот остается рядом с прикрывшей глаза Ладой. Молчит, смотрит вдаль, на простирающийся туман. Где-то там похоронены кости божеств, никому не добраться. — Какой будет твой ответ, Волот?       Ветер шуршит меж ними. «Соглашайся». Деревья покачиваются под сильным ветром, кусты с жимолостью припадают к земле. «Соглашайся». Леший кричит свою песню, зазывает зазевавшихся путников в свои трясины. «Соглашайся». Ветер набирает свою силу, треплет жреческие одежды. Волот видит, как волосы девушки переплетаются безумным узором, как потоки свивают их в подобие неопрятной косы. Лада не видит, но чувствует, как каждый топорщащийся волосок приглаживается чужой рукой.       «Соглашайся»        — Ты же понимаешь, что это ничем хорошим не кончится? — Все кончится, — Лада распускает волосы. Ветер утихает и теперь ничего не может показать, что было буквально пару секунд назад. Стоит мертвая тишина. Девушка начинает заплетать косы. Одна за другой, они ложатся на плечи. — Так или иначе все кончится. Старшая жрица, как и старший жрец, хотят остановить туман на том месте, где он сейчас. Он не будет проникать внутрь деревни, но и мы не сможем выйти дальше. — То, что ты предлагаешь — сумасшествие, — однако Волот, не внимая собственным словам, остается на месте. — Мы единственные, кто может продолжить сдерживать туман и не давать посевам умирать. — Однако кости богов отравляют эту землю.       Девушка резко разворачивается. Крик лешего сливается со свирелью неизвестного существа. Последние перелетные птицы покидают эти края. Скоро начнется зима, голодное время, когда жрецы необходимы своему селу. Для этого старшие и готовили их. Волота вдумчиво, Ладу — поспешно. Она и сейчас делает огромные успехи, но не дает себе и отдыха. Волот привык после каждого ритуала нести девушку на руках в хижину, где Сирин отпоит ее настойкой и вновь скажет, что она — идиотка. Наругается, даст трав и отпустит с наказанием, что больше помогать не будет. Но все повторяется снова. Мало кто видит, как Лада отмывает Волота после очередного жертвоприношения. С каждым разом все сложнее, кровь будто въедается под кожу, жжет с все нарастающей силой. А Лада садится перед ним на корточки и смывает с рук капли красной жидкости. Они становятся близки за эти несколько недель. Скорее из-за того, что оба понимают свою судьбу.       Волот вздыхает. Решение он принял уже давно.

День двадцатый.

      Лада и Волот пропадают. Кровать девушки разворошена, сундук с платьями раскрыт и пустым зевом смотрит в потолок. Мать рыдает, согнувшись над столом, отец не сводит взгляда с оставшейся дочери. Ганна откладывает свое шитье, улыбается своему отражению и вновь берется за работу. Драган рядом, не верит в происходящее. У него ссажены костяшки, подбит глаз в какой-то из драк. Он не помнит точно, в какой. Помнит только, как до него доходит весть о пропаже Лады, а дальше ум его как в тумане. Морок находил и отступал, явления того, как его впечатывали в стену, пытались усмирить сначала словами, а потом и кулаками. В себя он пришел только когда его привели в дом. Свой, как ему сказали, он разнес до такой степени, что ему больше негде спать. Отец бы был недоволен, если бы не знал всей ситуации. Вся деревня переживает утрату.       Драган корит себя за происходящее. Ему тошно от того, что он мог сказать, но не сделал этого. Противен теперь запах, что напоминает ее, противна одежда, которую она носила. Противны овцы, жрецы. Противен Волот, который не остановил девушку. Противен сам Драган. Он знает, что она не виновата в том, что его мать ушла когда он был совсем маленьким. Но не может ничего с собой поделать. Он не хотел подпускать ее ближе в свое сердце, но и сам не заметил, как Лада стала для мужчины неотъемлемой частью жизни. Ее косой взгляд, ее нежная улыбка, которую она дарила своей покойной сестре или родителям. Им, а не ему. Но Драган был доволен даже этими крохами. Пытаясь не пускать ее дальше в своей жизни, он намертво привязал себя цепями к ее образу, оставшемуся с детства. Он бережно хранил засушенный цветок незабудки и первый вышитый Ладой платок с кривоватой елью. Теперь все прошло. Теперь Лада пропала вместе с жрецом. У Драгана не осталось никого, с кем он мог бы быть собой.       Старшая жрица клянет на чем свет стоит, Озар не показывается из своих покоев, пытается воззвать к богам, но те глухи к его просьбам, дают лишь смутные обещания и ответы. Ему осточертело вновь и вновь не получать решения, закуривает очередную трубку, бросает ту, недокуренную, на пол и вновь взывает к тем, кто давно пал. От них остается лишь слабый дух, который, по поверьям, ослабевает каждые десять лет. Но теперь Озару все равно на это, на последствия, которые его могут настигнуть. Вся комната словно в тумане из-за благовоний и курительной трубки, но мужчине все равно. Он входит в астрал снова и снова, почти падает на подушки от истощения, но выкуривает трубку до конца и вновь возвращается к своему делу. — Ты здесь не поможешь, Озар. — Уйди, старая карга, — Озар отмахивается от своей бабушки. Он и забыл, когда она в последний раз вела себя не как жрица. — Не мешай. — Озар, она не здесь уже давно. — Я сказал, уйди. — Она далеко уже семнадцать дней. — Да когда ты заткнешься! — Озар разворачивается к двери, рывком открывает ее и кричит в прихожую. — Если ты сейчас не заткнешь свой рот, ты больше меня здесь не увидишь!       Но в ответ ему стоит звенящая тишина. В доме никого. По спине идут мурашки, мужчине не хочется уже возвращаться к своему делу. Однако надо как минимум погасить благовония, чтобы не растрачивать важный продукт. Озар медленно поворачивает корпус обратно, в свою комнату. На него смотрят, не отрываясь, два зеленых глаза. Я же говорила, ее давно здесь нет.

День двадцать пять.

      Что-то происходит. Это ощущают все жители деревни. Животные бьются в стойлах, посевы вырастают за одни день и тут же гибнут. Драган видит, как Озар надирается третий день подряд. Он не выпускает бутылки из руки, не позволяет оставлять себя одного. Он шарахается от всех с зелёными глазами, зелеными одеждами. Весь зеленый для него резко стал не мил. Его бабушка беспокоится за внука, но только разводит руками и ничего не может поделать. Каждую ночь из дома старухи доносится душетрепещущий крик.       Сирин переселяется в город. Теперь ей только рады, бывшую ведьму готовы обхаживать всеми способами, которые только найдутся у отчаявшихся людей. Женщина лечит больных, дает припарки для хорошего сна, варит все больше и больше настоя для растений, чтобы не позволить им стать аномалией. Своими наговорами успокаивает, хоть и на время, животных. Хватает не очень надолго, всего на пару часов, но и то хлеб, когда нет больше слада с ними.       Родители Вереи и Лады не намерены жить с тем, что их вторая уже дочь покидает их. Мать готовит на пятерых, оставшуюся еду выкладывает обратно в казаны, расстилает постели на втором этаже вечером, а утром застилает. Около их кровати всегда стоит кувшин с чистой водой и два стакана. Отец молчит на эти действия. Сам приносит в дом больше ткани, чем нужно. Сам приносит больше сладостей, чем позволено. И сам не застилает зеркала простыней.

День тридцатый.

      Крик встает над деревней. Молодая девушка сидит на холодной земле и в беспамятстве указывает в подступивший туман. Он поглотил уже два ближайших дома. Люди вовремя успели переселиться, однако теперь все живут в ожидании своего часа. Все боятся, что эта ночь, этот день, эти сутки станут их последними. Каждый вечер слышен плач с разных уголков деревни. Дела побросаны. Животные выпущены. Остаются только такое количество, которое может дать еду на ближайший месяц. Некоторые готовят себе гробы. «Я не хочу умереть в дороге. Умру у себя в доме. Рядом с семьей».       Девушка бледна, ее голос охрип, но она продолжает отбиваться от тех, кто пытается ее поднять. — Там, там, я видела, видела его! Мари, Мари, милый, я тут.       Она рвется подняться на ноги, но те не держат ее. Несколько мужиков, да Сирин пытаются привести ее в чувство. Девушка все зовет своего суженного, тянет руки к туману. — Мертв он, девка, — Сирин хлестко бьет по лицу. На ладони остаются соленые капли. — Утоп еще два года назад. Это все леший тебя зовет, не пори ерунды.       Девушку отводят в дом к Сирин, где последняя напаивает посетительницу травами и отправляет домой. А сама раскуривает трубку. Озар молчаливо смотрит на нее, у него под глазами круги. Не может он спать, не может находиться все дома. — Ты же понимаешь, что она не первая? — Молчи, сопляк, — женщина со свистом выпускает клуб дыма. Озар вздрагивает и отводит взгляд. Плохие воспоминания заставляют страх появиться раньше, чем он постарается себя успокоить. — Одним больше, одним меньше. На почве страха глаза велики. Леший зазывает. — Лешего не слыхали уже больше двух недель. При такой близости к туману это невозможно. Такими путями они не действуют. А твое «одним больше, одни меньше» относится к тебе самой? Или ты просто так бодягу перед сном хлещешь?       Озар закрывает глаза. Этот случай не единичный. За последние два дня почти все видели в тумане очертания своих давно умерших близких. Те стояли, смотрели на них, тянули руки к людям, но не могли сделать и шага. Мертвые должны оставаться на своих местах. Живые должны охранять их покой. Я       Женщина не отвечает. Спустя полчаса, крик повторяется. И снова, и снова, и снова. И снова.

День тридцать первый

День тридцать второй

День тридцть

День трдцать

День

Ночь тридцать девять.

      Небо расчерчивается огнями, в востока на запад летят кометы. Жители деревни высыпаются из своих домов. Впервые за многие года они видят чистый небосвод без туч и гроз. Сирин, опираясь на Озара, оглядывается вокруг и не понимает, что происходит. Они спят? Они мертвы? Если это жизнь после смерти, то даже здесь она не может быстро восстановиться после пробуждения. Значит это хуевый загробный мир или они все-таки живы.       Свет расчерчивает небосвод. Где-то вдалеке, из леса, срываются со своего места две яркие искры и скрываются в темной толще около звезд и Луны. — Впервые вижу, — старшая — и единственная — жрица ахает. Ее посох падает на землю. Тишина царит вокруг. Все обратились во слух. — Новые боги взошли на свое место.

***

— И вот мы вновь встретились.       Верея стоит напротив сестры. Она — легкая дымка бывшего тумана. Ее глаза — два изумруда, зеленых как первая трава. Лада видит, как последние силы утекают, оставляя ее одну по-настоящему. Она прошла слишком много для того, чтобы отпускать ее. Но время Вереи пришло. Ее душе нужен покой, чтобы она смогла переродиться. Верея смотрит на Ладу, легко улыбается. Как тогда, казалось бы давным давно. - Ты так изменилась, - близняшка касается щеки своего отражения. Своей второй души. Близнецы будут связаны даже после смерти. Одна всегда будет тянуть за собой другую. Но в этот раз Верея не позволит судьбе так распоряжаться их душами. — Без тебя я бы не справилась, — Лада грустно улыбается и приживается щекой к руке сестры. — Без тебя и Волота. Направляла меня. Защищала. - Ты сама позволила мне помогать. Без этого туман бы поглотил деревню.       Верея повела плечами. Ее время подходит к своему концу. Уже скоро, на рассвете, она сможет покинуть этот мир, со спокойствием на мертвом сердце. На сороковой день свеча, которую поставили родители, наконец потухнет. Кости богов потеряли свои силы, все они перетекли к новым владельцам. Теперь это не больше и не меньше, чем обычные камни, покрытые мхом, яркими грибами и сочными ягодами брусники. Волот подходит к Ладе. Им тоже пора. Богам не место на земле, дабы не накликать еще одной беды на живущих. Их место на небосводе, среди звезд, управлять погодой, стихией. Управлять жизнями.       Верея в последний раз оглядывает сестру. Вынимает из своего венка красный цветок и передает его Ладе. — Всегда? — Да. Всегда.       Когда придет время, они встретятся вновь.