Муки творчества

Маша Булкина решила написать роман. Потребность в сочинительстве проснулась в ней после того, как лучшая подруга, Зоя Пышкина, опубликовала в литературном журнале свою романетку и получила за неё гонорар размером в сорок рублей. Гонорар в тот же вечер был потрачен с пользой для дела: его хватило на покупку нового кружевного воротничка в мануфактурном магазине, пачку листов писчей бумаги, ландринки из кондитерской и отделку нижней юбки оборками по подолу. Юбку и воротничок Зоя не замедлила продемонстрировать в гостях, куда заявилась при полном параде якобы соскучившись по драгоценной наперснице. Маша с завистью заметила, что цвет юбки и воротничка были подобраны не абы как, а тон в тон, и гармонировали с йодисто-жёлтым оттенком Зоиного лица, похожего на старую фотокарточку. Подруга сравнению почему-то не обрадовалась, наморщила свой небезупречно прямой нос (Маша почитала красивым только греческие профили), да и поспешила убраться подобру-поздорову, шурша платьем и пыхтя как паровоз, подходящий к вокзалу в базарный день. Триумф Булкиной был недолгим, опубликованная романетка терзала её с упорством кошки Муськи, регулярно точившей когти о старое кресло в гостиной. Маше хотелось признания и украсить воротник новой, лимонного оттенка, кофточки фестонами и кружевом. Всё в воображаемой кофточке было ладным, особенно фестоны, что сужаясь, спускались с ворота к линии оката рукава и словно говорили: "Шарман, натурально, шарман". Омрачала картину лишь заломленная модисткой цена в пятнадцать рублей: Манин кошелёк щерился пустотой и словно издевался, приговаривая: "Накося выкуси тебе, а не кофточка". Вот тогда-то Булкина и решила вступить в стройные ряды писателей, оставшись в истории как автор, жгущий глаголом сердца людей. Покорить достопочтенную публику Маша хотела не какой-нибудь вшивой романеткой, но эпичным полотном, где поднимались бы вопросы классового неравенства и обличались пороки. Пышкинские страсти в полях и на сеновале казались Марии до невозможности тривиальными и, признаться, пошловатыми. Другое дело — противостояние бедности и богатства, духовной нищеты и сердечного благородства. Кому как не ей писать о подобном (клац — пустой кошелёк снова ощерился удручающей темнотой протёртой подкладки и захлопнулся). Да-с, тяжело нынче живётся простым, честным людям, только Пышкины и процветают. Кругом одно дурновкусие. Ничего, ничего. Маша нервно прошлась по комнате, не забывая бросать кокетливые взгляды в сторону трюмо. Взгляды были тренировочными — с их помощью Маша намеревалась убедить студента Палкина пригласить её в ресторан, где в меню давеча появились раки. Она отродясь не кушала раков, а Пышкина наверняка ела, и сие обстоятельство свербило и мучило Машу сильнее проснувшегося было голода. Как любая творческая личность (а также по причине захворавшей кухарки) Булкина пропустила завтрак, и желудок не преминул ей об этом напомнить. "Сочинительствовать на пустой живот — дело решительно бесполезное", — подумала Маша, и, кинув последний томный взгляд на трюмо, направилась в буфет. Роман подождёт, сперва нужно напитать плоть, а там уже и можно сеять разумное, доброе, вечное. Основательно перекусив (булочка с маком, два стакана чаю с сахаром, бутерброд с колбасой), Маша приступила к будущему шедевру. Вернее, она села за стол, пододвинула поближе чернильницу, обмакнула в неё перо и задумалась. Любому писателю перед работой необходимо собраться с мыслями. Мысли, правда сказать, собираться не желали, и устроили настоящие салочки в голове. Классовое неравенство принялось спорить с душевным благородством, ссылаясь на лимонную кофточку и варёных раков. Тщетно Маша пыталась их приструнить, благородство показало ей фигу, подозрительно похожую на клешню, и умчалось под ручку с сердечной нищетой. Во время всей этой кутерьмы коварные чернила соскользнули с кончика пера и растеклись жирнющей кляксой по бумаге. Булкина вздохнула. Формой клякса подозрительно напоминала пышкинскую нижнюю юбку с оборками по подолу. — Да чтоб тебя. — подумала в сердцах Маша. Один новый лист бумаги теперь обойдётся ей в два пропущенных похода в синематограф с любителем томных взглядов студентом Палкиным. — Экая досада. Кровь из носу как нужен роман с классовым неравенством, иначе не видать ей варёных раков и фестонов на воротнике лимонной кофточки. На улице вдруг сделалось шумно, залаяла Жулька, собака маман. Маша выглянула в окно — дворник Афанасий с помощью метлы тщетно пытался оградить господские штокрозы от посягательств вышеупомянутой Жульки. — Ккуда пррешь, — смачно выкрикнул он, на ходу поправив съехавшую на лоб фуражку, — ну, я тебя! Жулька носилась вокруг клумбы, норовя нырнуть в самую цветочную гущу, и на Афанасия внимания обращала не больше, чем на тучи в небе. Маше стало досадно: роман всё никак не желал придумываться, а тут, как назло, ещё и шумят. — Вы пошто животину мучаете? — гаркнула она, высунувшись наполовину из окна. — Нет такого закона, чтоб собак мучить! Афанасий раззявил кривой рот, дёрнулся так, что аж фуражка слетела. — Да нешто ж я мучаю, барышня, — затянул он плаксивым голосом, — они сами бегають, цветочки ваши топчут. — Да как же, как же, — раскипятилась вдруг Булкина, — за слепую да глупую меня держишь, что ли? Собаку не смей трогать, говорю! Она свободное существо, где хочет, там и бегает. Убери свой веник с глаз долой! — Как скажете, барышня, — Афанасий сконфуженно разглядывал пыль на носках своих сапог, — нешто я ей зла хотел? Оно ж как лучше, господа цветочками изволят любоваться, так што я… Не договорив, он замолчал, угрюмо уставившись на свою помятую фуражку. — То-то же! — Маша победно расправила плечи и едва не вывалилась из окна прямо в клумбу. — Знай своё место. Захлопнув ставни, она вернулась к многострадальному роману. Происшествие с Афанасием подействовало на неё на удивление благотворно, слова, казалось, сами, полились с пера на бумагу. — Ну, теперь пошла работа, — Маша чуть не плакала от счастья, — держись, лимонная кофточка. Жди меня, студент Палкин, жди, новое пальто. Спустя два месяца с небольшим новоявленная литераторша принимала поздравления. Её история вышла в свежем номере сатирического журнала «Зеркало», и так понравилась читателям, что редактор умолял Булкину о продолжении. Маша только кокетливо поводила плечом: "Не знаю, не знаю. Вы же понимаете, вдохновение не является по заказу, нужно проникнуться моментом, войти в особенное состояние…" — Машенька, голубушка, — на собрании литераторов к Булкиной, взбивая пыль йодисто-жёлтой юбкой, кинулась Пышкина, — как я рада твоему успеху. Приятно знать, что наши пописы заслужили внимания почтенной публики, да ещё и печатаются на соседних страницах. Булкина холодно кивнула, давая понять, что не желает развивать тему. Мысли ее были заняты насущным вопросом: как на полученный гонорар справить новое пальто и чулки. Под окнами собрания Машу ждал студент Палкин в коляске, намереваясь отвезти в ресторан с варёными раками в меню. Лимонная кофточка с фестонами на вороте приятно холодила кожу и подчёркивала прямой булкинский нос. Жизнь определённо удалась. — Как тонко вы способны чувствовать, — студент Палкин в восхищении помог Маше забраться в коляску, — Мари, вы невероятно талантливы. Мне бы и в голову не пришёл подобный сюжет. Страсть, борьба, обличение пороков. Но что послужило источником? На секунду она сконфузилась, перед глазами мелькнуло красное, перекошенное лицо Афанасия и морда Жульки в цветочной пыльце. Мелькнули и пропали, растворились в сумерках. — У нас, у писателей, свои секреты, — Маша развернулась так, чтобы был виден её профиль с греческим носом, — я не могу их выставлять всем на обозрение, понимаете? Палкин понимающе кивнул. — Нно! — крикнул извозчик, щёлкнул кнутом, и коляска понеслась по улице, вскоре скрывшись из глаз в клубах пыли.