Глупая, глупая Грейнджер

Малфой стоял посреди холодного, мрачного туалета Хогвартса. Вода капала из крана, раздаваясь эхом в пустом помещении. Он смотрел в треснувшее зеркало, отражение казалось ему чужим и искажённым. Серые глаза, обычно холодные и уверенные, теперь были полны сомнения и мучительной боли. Малфой провёл рукой по волосам, которые всегда были безупречно уложены, но теперь выглядели растрёпанными и небрежными. Сердце билось слишком быстро, как будто он только что вышел из поединка, хотя на самом деле его терзала внутренняя борьба, куда более опасная, чем любые внешние угрозы. «Глупая, глупая Грейнджер!» — эти слова слетели с его губ прежде, чем он успел осознать их. Они прозвучали как отчаянный шёпот в пустом помещении, лишённый злобы, с которой Драко всегда произносил её имя. В этих словах теперь была скрыта совсем другая эмоция, та, которую он никогда бы не признал даже перед самим собой. Драко ненавидел Гермиону за то, что она была такой умной, решительной, такой… правильной. Ненавидел за то, что Грейнджер не боялась противостоять ему, за то, что она видела его слабости. Но самое ужасное было то, что он больше не мог ненавидеть её так, как раньше. Её образ засел в голове, разрушая все уверенности, все убеждения. Родители убьют его, если узнают. Мать, отец — вся его семья, весь род Малфоев, гордившийся своей чистокровностью, они никогда не простят ему этого. Гермиона была грязнокровкой, и он должен был презирать её, должен был ненавидеть всей душой. Но что-то сломалось внутри. Малфой больше не мог смотреть на Грейнджер как на врага. Драко снова посмотрел в зеркало, и его взгляд стал мрачным. Как он позволил себе дойти до этого? Как Малфой мог допустить такую слабость? Это была ошибка, огромная, непростительная ошибка. И он знал, что будет наказан за неё. Но что было хуже всего — он не мог перестать думать о Гермионе. Её глаза, решимость, сила, которая не поддавалась никаким испытаниям. Драко закрыл глаза, пытаясь изгнать её образ из своей головы. Он ненавидел себя за эти мысли. Ненавидел за то, что допустил эту слабость. Но даже сейчас, когда он стоял здесь, в этом пустом туалете, он осознавал бессмысленность своих чувств.  «Ты должен её ненавидеть», — твердил Малфой себе, но каждый раз, когда он видел Грейнджер, его сердце билось чуть быстрее, а притворяться становилось всё труднее. Он знал, что должен продолжать играть свою роль. Должен был быть тем, кем его воспитали. Малфой не мог позволить себе слабость. Не мог позволить себе признаться в том, что происходило в его душе. Но, проклятье, как же это разрывало его изнутри.  Сжав кулаки, он пытался подавить внутреннюю бурю. Должен был быть сильным. Должен был ненавидеть. Но как только он выходил из этого туалета, как только видел Гермиону, это притворство снова становилось слишком тяжёлым. «Глупая, глупая Грейнджер», — повторил Малфой снова, но теперь эти слова звучали как мольба, как отчаянная попытка вернуться к прежней ненависти. Он ненавидел её за то, что она изменила его, за то, что стала его слабостью. Но больше всего ненавидел себя за то, что не мог сделать ничего с этим. Драко знал, что он никогда не сможет быть с ней. Он был Малфоем, она — грязнокровкой. Миры, в которых они жили, были слишком разными. Никогда не сможет её коснуться, никогда не сможет позволить себе испытывать к ней что-то, кроме презрения.  Вздохнув, Драко открыл глаза и бросил последний взгляд на своё отражение. Он должен был вернуться к тому, что знал. Должен был продолжать притворяться. Ради своей семьи, ради себя самого. Но где-то глубоко внутри Малфой знал, что этот бой он уже проиграл. Драко вышел из туалета, стараясь вернуть на лицо маску безразличия, но сердце его было полно горечи. Он шёл по коридору, погружённый в свои мысли, когда внезапно столкнулся с кем-то на повороте. Малфой поднял глаза и замер — перед ним стояла Гермиона Грейнджер. Её карие глаза внимательно изучали его лицо, и на мгновение Драко почувствовал, как внутри всё сжалось.  Гермиона не сказала ни слова, просто смотрела на него, как будто пыталась что-то понять, проникнуть вглубь его души. Драко почувствовал, как его охватывает раздражение, как страх, ненависть и что-то ещё, невыносимо сладко-горькое, смешиваются в одно целое. Малфой нахмурился, заставляя себя не поддаваться слабости, и с холодом в голосе бросил: «Что смотришь, глупая Грейнджер?»  Она слегка нахмурила брови, но ничего не ответила. Её молчание было для него невыносимо, словно оно разъедало его изнутри. Он резко отвернулся и быстрым шагом ушёл по коридору, чувствуя на себе её взгляд.  Каждый шаг отзывался болью в сердце. Он пытался убедить себя, что всё ещё может контролировать ситуацию, но карие глаза Гермионы и этот молчаливый взгляд, проникший в самую глубину его души, не оставляли его. Словно она видела его насквозь, и эта мысль терзала Малфоя, разрушая последние остатки его спокойствия.