Детей знаешь?

— Твои дети плохо влияют на моих детей. Нео выкашливает печень. Альцест с очень сложным лицом, как если бы Хайди собирал паззл как круто – в своей обычной манере, – а не как на картинке, услужливо хлопает промеж лопаток и успевает журить, что не стоит разговаривать с набитым ртом. Во-первых, ради ёбаного прайма, Нео даже не знал, что эти дети — его дети. — Мне придётся понизить тебя в ранге нашего чайного клуба отцов одиночек. Во-вторых, он не имеет никакого права. — Нет, ты не. — Теперь вас будет двое. — Модди не состоит в этом клубе. Он вместе с Жирафом. Альцест ловит перерасчёт. И Нео может поклясться задом прайма, что он научился этому у Алфёдова. Но, на секунду. Ники и Хайди не его дети. Было весело дразнить их, что его самый любимый ребёнок среди всего этого ужаса — Фарадей. Хотя бы потому, что он не шутил. А потом Деб вернулся из-за закулисья. Так мало того, что Фарадея забрали. Ему и с Кшиштовом никак не встретиться от слова абсолютно. Нео очень злобно кусает печёночную котлету. Очень. — Жираф, конечно, кидалово, — Альцест рисует по тарелке сметаной. — Но он тоже в клубе. — Ну нет же. — Его яйцо опрокинуло на ребёнка. У тебя вообще ноль аргументов. — И твой сын. — И мой сын. Нео проглатывает "и Деб" с глотком переслащенного, как любимые конфеты Хайди, чая. Бедный жасминовый чай. — Как вообще Хайди мог плохо влиять на твоих детей? — потому что это от них он набирается дурости в стиле почемучкать отцу— Нео о членах. — Твои дети плохо влияют и на твоих детей. Ох. — Что Ники взорвала? Последний громкий раз, года четыре назад, она три месяца рассказывала Хайди, что в прошлой жизни была замужем шестирежды, потом развелась тринадцатетырежды, а потом стала преступницей, за голову которой должны были отвалить единичку и жесть как много нулей скинта. Впервые Нео был рад видеть Хайди что-то поджигающим. Пусть это и был подаренный Ники на семилетие ноутбук. — Матку. Ради ёбаного прайма, что. — Будь здоров. — У них был вечер ужасов, — Альцест лениво добавляет в кружку Нео ещё больше сахара, — и ей выпало говорить в фонарик последней. А привёл ты её на детский шабаш от Кавеори. Он многозначительно делает глоток чёрного чая. Нео давится печенью во второй раз. — Просто представь: чёрная безлунная ночь чернее чёрного чертёнка, шалаш, сделанный из слипшихся временем стульев, зимних одеял и диванных подушек. Они сидят, как гномы над золотом, и шепчут. Как всякие страшные уродливые пиздобороды крали детей, как волки жрут людей на живую, потом цитирование какого-то тру-крайма, кислотные взрывы в стиле джокера. А Ники остаётся в самом конце и загадочно, шепча так тихо, что они едва слышат, говорит. Альцест наклоняется ближе к столу и Нео приходится скрючиться, чтобы расслышать: — Что вы знаете о месячных? Нео может поклясться собственными органами, что у Альцеста сейчас не лицо, а самое настоящее треснувшее от ебучей улыбки ёбаное ебало. Столик чуть-чуть шатается от ритмичной работы головы микроскопом. Он должен будет ему тридцатку минимум за всё то дерьмо, что Нео пережил в день становления Ники подростком. — Я тебя ненавижу. — Ты и Жирафа ненавидишь, и Модди, и меня. У тебя бзик? — Вжик, блять, на Гаечке. "У меня есть загадка" шепчет в никогда не ощущаемые до того глубины уха, где уже подключается мозг с его мозговой мозговостью. — Фу. — Твой сын это просто снеговик. — Я в него душу вложил. — А он весь в Модди, проехался формулой один по твоему старому предынфарктному сердцу. — А ты задница. — А ты курица-наседка. Альцест вздыхает. И очень подозрительно опирается на стол. — Пойду, я, настучу Пугоду на Модди, и тогда у моих детей будет полноценная семья. — Не смей. — И ты снова будешь одиноким. — Извинись. — И будешь единственным членом некогда крутого клуба отцов-брошенок. — Они даже не мои дети. — Ну и иди нахуй. Нео запинается в звуках. Лёгкие схлопываются, звёздная пыль бороздит пространство-время, вселенные откатываются назад и он случайно роняет: — Прости. Альцест садится обратно. — Ладненько. Нео захотел послать его нахуй ещё раз. А потом ему взгрустнулось. — Может быть, в какой-то из очень сильно далёких вселенных, я их отец. — Теперь прощаю искренне. — Иди нахуй. — Извиняй, влезу только в матку. Нео готов перенять привычку Модди с красными глазами и распухшим от соплей носом злобно говорить, что он — не плачет. Только он — не стонет. — Ничего не предвещало. Ну, знаешь, дети такие, каждую секунду не похожие на себя. И вообще, я на биологии всегда спал. — Зато с физикой проблем нет. Нео смотрит Альцесту чётко в один зрачок. Открывает рот, но не успевает. — Особенно физикой тел, ага. — Хмыкает и кусает печёночную котлету, — ёбаная гадость. — И химией. И не ёбаная гадость, а няма-няма. Шутка про гандона сидящего перед Нео сглатывается. — У тебя все пацаны. Почему я один страдаю? Тебе, вот, никогда не понять этого великого и сокровенного, когда девочка, — Альцест выливает его сахар с чайной ноткой в окно. — Ладно, дочь, сообщает такое и таким тоном. Это что-то вшитое в них — вызывать страх случайным словами. И вообще, тут без ста грамм не проживёшь. — Я даже не знаю строения человеческого тела. — Ты думал, мы это кожаный мешок мяса и чуть-чуть костей? — Глины. — О, окстись. — Завались. Тебе никогда не понять этой паники, когда она стоит, как солдатик с глазами-фонарями, и загадку задаёт: "можно ли без ран истекать кровью?". Я в ту же секунду чуть не кончился. Прекрати ржать, плесень тысячелетняя! Ей десять, придурок, у неё загадочный тон, но голос дрожит так, будто предсмертную записку диктует! Прекрати, сука, смеяться! — Именно поэтому мы ходим в школу. — Именно поэтому как хорошо, что я не человек. — Никто из нас. — Ну и срань. Нео дышит квадратиком. Ну, какими-то там замудрёными вздохами про которые так самозабвенно рассказывал Джей. И что, раз тот немножко отходил от трипа. — Когда я отвечаю ей, весь в напряге, что нет, не знаю, она кивает и смело заявляет: тогда я в обморок! И падает! Твой грёбаный сын, какой-то из всех, научил её этому! — И ты? — Кавеори. — Все мы однажды у неё будем. — Нахуй. — Нахуй. — Альцест громко сёрбает последний глоток остывшего чая. Мудила. — Всю атмосферу единения испортил. — Значит, ноги у матки растут отсюда? — Ради прайма. — Я не верю в гандонов. — Сказал бы ты мне это столетий семь назад. Итак, Нео пьёт стопку водки не чокаясь. Потому что когда Ники после часов разговоров с Кавеори сказала, что мальчики тупицы и стала всех в округе пугать страшными словами "матка", "кровотечение" и "ежемесячно всю жизнь", жизнь Нео полетела куда-то в сторону нахуй. Не хватало ещё в его жизни... маток.