this color is…

      Ее хвостики интенсивно подпрыгивали вверх-вниз. Постой спокойно хотя бы пока говоришь, дура.       Ее зеленые боковые пряди также скакали в такт. Хотя нет, не зеленые, какой-то другой цвет. Какой именно он не может вспомнить, да это было и не важно сейчас. А важно было то, что одну конкретную она сегодня судя по всему забыла перевязать резинкой и та все время падала ей на глаза, закрывая обзор. Поэтому и без того длинный монолог постоянно прерывался попытками сдунуть этот клок волос прочь. Используй руки, дура.       Что не так с ее волосами? Они слишком гиперактивные, слишком странные, слишком непонятные для него. Тут торчит, тут выбивается, челку давно надо подстричь, сзади вообще черт знает что. Просто отрасти, ровно подстриги и собери все в один хвост, можно в два. Это же просто, удобно, логично. Вот он проходил так чуть ли не с самого рождения и не жаловался. Дура.       А она все продолжает говорить. Надо, наверное, хотя бы попробовать вникнуть. Вот только чертова прядь теперь покоится у нее на макушке. А все потому, что наконец прислушавшись таки к здравому смыслу и использовав конечности, она просто откинула ее назад. Не заправила за ухо, как сделал бы любой нормальный человек, а лишь отбросила назад. Мол, делай что угодно, тупой волос, дальше я тебя не контролирую. Какая же дура.       – Эй, ты меня вообще слушаешь?       – Ага.       На улице уже холодало. Оно и понятно – вечер осени, хоть и ранней. И при этом они стояли по колено в воде на местном пляже.       Голубой? Нет, сложнее.       Почему конкретно он стоял в воде? А черт его знает, потому что ей приспичило сегодня прогуляться ВОТ ТАК. Почему она стояла в воде? Потому что дура набитая. На справедливые аргументы, что ему-то холод до фени, а вот у нее есть все шансы заболеть, было ответом красноречивое «да фиг бы с ним». Ну и фиг бы с ней. Хорошо хоть кроме них здесь не было ни души. Наверное, потому что у людей есть мозги не купаться в такую погоду.       «Это не купание, если намочено меньше половины тела»       Ну да, ну да. Передачки с едой в больницу носить он не собирается.              Солнце уже садилось, и сейчас особенно ярко било в глаза. Ветер подстегивал волны и сбивал листву с деревьев недалеко на холме.       Желтый и зеленый? Нет, не то.       В целом, конечно, красиво. Хотя дура абсолютно точно завтра заболеет. И он абсолютно точно НЕ будет ее лечить и кормить, потому что та терпеть не может больницы и их еду. Дура, это же не курорт.       Холодный голубой? Не       – Слушай, может все же пойдем?       – Да рано же еще! Ты погляди, всего-то пара сотен годков, а ты уже выдохся?       – Пара сотен годков чему, этому разговору?       Она смеется. Сто процентов, что над ним.       – Да ладно тебе, давай хотя бы закат досмотрим. Ну так вот …       Ииии… словесный поток продолжился. Сунув руки в карманы, он продолжил наблюдать за волнами. Вспомнился день, когда они все вместе с семьями выбрались на небольшую спонтанную вечеринку на этом самом пляже. На удивление, было не так уж плохо. К сожалению, вспомнилось и то, как эта девчонка носилась за ним с водяным пистолетом, бомбардируя его не только водой, но и шутками разной степени поганости.       «Я пыталась понять, можно ли в конце концов тебя затушить, хотя бы на время. А для этого мне НЕОБХОДИМО было тебя постоянно злить, понимаешь?»       О, он-то понял. Понял, что таких дур еще поискать. И как он-то умудрился?       Вода в тот день была ярко голубой.       Голубой и зеленый. Это будет… бирюзовый? Близко, но не то…       – Нет, ты меня все-таки совсем не слушаешь!       Похоже, что дурость таки была заразной. Потому что он не заметил, как она подошла ближе. Не заметил, как она наклонила голову, заглядывая ему в лицо. Не заметил нахмурившиеся брови и надутые губы. Он знал это выражение, ему не нужно было его замечать, чтобы знать, что оно там. Зато он заметил, как зеленая прядь упала обратно вниз. Заметил, как сквозь нее пробился луч солнца. И наконец понял, что это был за цвет.       Именно он, назойливо и раздражающе, продолжает проникать в его жизнь последние несколько лет.       Именно этот вырвиглазный цвет не дает ложиться спать до самого утра, часами и часами выливаясь каким-то бредом из его телефона. Этот цвет, агрессивный и беспардонный, также агрессивно и беспардонно толкает его в так называемый социум, называя это "движением вперед", но на деле удовлетворяя лишь свои личные эгоистичные желания. За что потом этот же цвет, теперь уже мягкий и робкий, растекается по его куртке в извинениях.       Вся его одежда пропиталась этим цветом, и не только. Он замечает его следы повсюду. На столе, где она завтракала, как всегда неаккуратно и ничего не убрав. На рабочих схемах в виде дурацких завитушек и бессмысленных ободряющих сообщений. В ящике с инструментами, половину из которых она внаглую у него успела своровать. На диване, на котором уснула слишком рано, не досмотрев фильм. В ноутбуке, в котором появилось слишком много сторонних игр и приложений, уж точно не его. Весь его дом, всего его вещи и он сам буквально стали похожи на холст сумасшедшего абстракциониста, который с какого-то идиотского, претенциозного, известного лишь ему замысла решил работать только с одним цветом.       Он не отстирывается с одежды, не отмывается с волос и рук, его запах не перебивается, его звук не заглушается.       Такой цвет у ее голоса и смеха. Такого тона ее несмешные шутки и подколы. Такого оттенка ее объятия и другие, слишком личные прикосновения. Такой же вкус у этого очередного их неумелого поцелуя.       А все потому, что в последнем луче закатного солнца эта чертова прядь засияла изумрудом.