Полночный бред

      Архидьякон еле передвигал ноги. Да, он был уже немолод, но всё же не настолько, чтобы страдать болями во всём теле. Нещадно ломила поясница и тянули мышцы плеч, горели огнём икры, а волос за предыдущую ночь как будто стало ещё меньше! Клод Фролло провёл ладонью по гладкой лысине на макушке и шумно вздохнул. Услышавшие это молодые каноники поспешили скрыться: им вполне хватало общества архидьякона на капитуле, к чему лишний раз сталкиваться с этим окаянным. Архидьякон же продолжил путь, немного поскрипывая коленями и позвякивая ключами.       Он намеревался сегодня провести ночь в алхимической келье, которую следовало не просто запереть на засов, а также надёжно закрыть на ключ. Никакая предосторожность не будет лишней в его случае! Клод Фролло не обладал твёрдыми доказательствами, но внутренне давно согласился с тем, что по ночам с ним происходит всякая дичь! Неоднократно он просыпался и находил в постели клочки сена, обрывки полевых цветов или грязь на пятках, хотя ясно помнил, как накануне тщательно мыл ноги перед сном. Да и откуда было взяться в его постели посторонним вещам, будь то трава или опилки, если он тщательно соблюдал все данные обеты? Вопросы умножались, не принося успокоения, а ведь он чувствовал себя таким усталым!       И тем не менее усталость не стала препятствием для встречи с красавицей-цыганкой. Едва её тамбурин зазвучал на площади, как Клод Фролло поспешил на его зов. Да, юная красавица уже кружила в танце и сердце измученного архидьякона отдохнуло, любуясь ею. До чего же прекрасна эта девушка! Как грациозны её наклоны, как быстры смуглые ноги! Он без устали любовался гибкой талией и изящными руками! Разве сыщется на свете вторая такая дева? С каким бы исступлённым счастьем он бросил ей под ноги всё, чем обладал: свою учёность, дворянский титул и сан! Пусть она без жалости растопчет всю его прошлую жизнь, лишь бы будущую дала выстроить рядом с собой! Но чем лучезарнее улыбалась цыганка, чем задорнее била в тамбурин, тем отчётливее становилось понятно — этот драгоценный смарагд не для него! Она не польстится на него такого — немолодого, некрасивого, невесёлого.       Клод знал, что многие церковные иерархи не отказывали себе в удовольствии завести любовницу и не одну. Сам он никогда бы до такого не опустился! Но этим нечестивцам нарушить обеты, видимо, было так же легко, как справить естественную надобность! Добивались они своего не только деньгами и подарками, но ласковым обхождением и, чего уж греха таить, привлекательной наружностью. Сам себя Клод считал крайне непривлекательным, но вот другим сомнения в их внешности оказывались не свойственны. Красавцы-прелаты, смазливые священники и монахи, благоухающие травяным лосьоном — вот кто имел успех у женщин. В то время, как истинный учёный, человек редкой набожности и совестливости из-за непривлекательной наружности вынужден придумывать разные преступные планы, чтобы хотя бы приблизиться к любимой девушке!       Цыганка — это дитя света — танцевала, не подозревая, какие тяжёлые мрачные страсти закипали в душе архидьякона. Для неё он, наверное, был не более, чем надоедливым лысым священником из толпы, а ведь ему хотелось стать для неё тем, чем она стала для него, то есть ВСЕМ.       Архидьякон закрыл глаза и отвернулся от танцующей Эсмеральды. Очень скоро он решится на нечто страшное, сегодня же хотелось продлить ощущение свободы от преступных замыслов. Его душа ещё успеет изваляться в грехе, к этому неотвратимо толкали пляски красивой цыганки. Как будто вокруг её маленькой ножки словно браслет обвился змей-искуситель, подмигивавший архидьякону из-под подола цветастой юбки.       

***

      Спать на скамье, положив под голову пухлый том Авиценны, оказалось не так удобно, как думалось ранее. Архидьякон ворочался с боку на бок, и всё равно исстрадавшееся тело не могло принять удобного положения. Клод слышал, как скребут мыши под полом, и только удивлялся, зачем этим тварям жить на такой высоте в холоде и голоде. Он почти не ел здесь, а скудные остатки пищи не могли бы прокормить сколько нибудь большое мышиное семейство. Или они, как писал Аристотель, зарождаются из гнилого сена? Но из всего разнообразия ингредиентов в этой келье сена как раз не наблюдалось! Размышления о мышиной проблеме немного развлекли страдающего архидьякона и вот, помолившись, он стал медленно погружаться в чёрный без сновидений сон.       В воцарившейся темноте только и слышны были звуки дыхания спящего человека да непрекращающаяся мышиная возня. И вот в самый тёмный час ночи стекло на единственном окне растаяло. Перепуганный паук поспешил убраться подальше, а в открывшийся просвет показалась тонкая девичья рука, которая пальцем поманила архидьякона. Дивный синеватый свет рассеялся по келье. Клод Фролло встрепенулся, открыл глаза и, увидев руку, издал отчаянный вопль.       — Неужели опять?! — он схватился за голову. — Почему ты мучишь меня?       — Разве это мучения? — в окне виднелась верхняя половина девушки с чёрными косами.       Её большие глаза озорно блестели, полные алые губы сложились в приветливую улыбку.       — Ты ведь хочешь меня? И я тебе дарю возможность послужить мне!       — Но не так же! — архидьякон с мольбой смотрел на красавицу. — Прошу, прекрати это! Каждый день я забываю всё, что происходило ночью, а каждую ночь вынужден терпеть страшное унижение!       — Что за речи? — она шутливо нахмурилась. — Смотри, отхлещу тебя за строптивость. Хватит стенаний, ты ведь знаешь, что нужно делать, дабы прекратить это.       — Но… — он беспомощно развёл руками. — Я не властен над собой дневным!       — Тем хуже для тебя, — промурлыкала девушка, затем добавила нетерпеливо. — Ну же, готовься!       Архидьякон накинул подрясник и покорно встал на четвереньки. В такой нелепой позе он дождался, пока Эсмеральда полностью влезет в окно и, переступая лёгкими ножками по каменному полу, приблизится к нему. Клод почувствовал, как она погладила его по лысой макушке и ласково произнесла:       — Хороший конь, добрый, домчишь меня сегодня до гор, там нужно будет собрать луноцвет.       Архидьякон ощутил навалившуюся на него приятную тяжесть и был готов заржать по-лошадиному от охвативших его чувств. Да, предстоящий полёт страшил и в этом не было ничего удивительного, но близость к его красавице наполняла сердце ликованием. Он чувствовал тепло её тела, сильные ноги, обхватившие его за талию, а две лёгкие ручки легли ему на плечи. Эсмеральда наклонилась к его уху и зашептала привычные заклинания. Дрожь прошла по телу архидьякона, с каждым её словом он весь наполнялся невиданной силой и лёгкостью. В конце Эсмеральда чмокнула его в макушку и пришпорила ударом пяток в живот.       Клод подпрыгнул и сразу же оторвался от пола, плавно поднявшись под потолок. Келью заполнил серебристый смех Эсмеральды, который эхом отражался от стеклянных реторт и распугал обнаглевших мышей. Архидьякон подлетел к окну, которое услужливо расширилось, пропуская их. Едва они растворились в ночной темноте, стёкла и рама вновь появились на своих местах. Раздосадованный сонный паук принялся восстанавливать свою паутину, мыши опять затеяли возню.       

***

      А Клод летел, рассекая холодный воздух, глаза его слезились, но он всё равно мог видеть под собой силуэты спящих улиц, блеск черепичных крыш и острые шпили церквей. Они перелетели через неприступные с виду стены Парижа и оказались над возделанными виноградниками и прямоугольниками полей. Архидьякон раскинул крестообразно руки, позволяя воздушному потоку омывать себя и Эсмеральду. Он ощущал, как её грудь прижимается к его спине, и это чувство дарило невероятное блаженство. Пусть он выступал в роли коня, пусть она понукала его двигаться быстрее или замедлить бег ударами пяток, и пусть наутро он ничего не помнил, но эти мгновения близости к ней искупали всё.       Когда показались чёрные очертания гор, Эсмеральда велела ему снижаться и они закружили в воздухе, пока мягко на упали в траву на горном лугу. Пока Клод, тяжело дыша, царапал пальцами землю, лёжа ничком, Эсмеральда деловито собирала какие-то красные цветы. Сейчас, когда она вновь стояла на земле, то казалась такой осязаемой и мирной, совершенно не напоминая хохочущую ведьму. Здесь, в горах, начался рассвет и очень скоро они с цыганкой были освещены леденцовыми лучами. Эсмеральда, собрав полную корзинку алых цветов, села рядом с архидьяконом. Клод схватил её за руку и сжал.       — Что я должен делать, чтобы избавиться от этого морока? — спросил он свою мучительницу.       Эсмеральда погладила его по лицу и улыбнулась.       — Ты и правда хочешь стать свободным?       — Да!       — Нет, ты не искренен, — она отрицательно покачала головой. — Избавление ты должен найти сам, днём, только тогда я перестану приходить к тебе ночью.       Он издал мучительный стон.       — Я люблю тебя, но мне невыносимы эти полёты, — Клод поцеловал её руку. — Моя богиня, моё проклятье, освободи меня!       Вместо этого Эсмеральда со смехом толкнула его и он перевернулся на спину. Далее она села ему на чресла и, наклонившись, припала поцелуем к губам. Цыганка не позволяла овладеть собой, но поцелуи и ласки, которые она допускала, довели священника до состояния, близкого к помешательству. Когда он получил удовлетворение, к большому негодованию прачки с мыса Терен, Эсмеральда слезла с его бёдер и, легко поднявшись на ноги, закружила по поляне.       — Молю, освободи меня, — повторил свою просьбу распластанный и униженный собственным бессилием архидьякон.       — Нет, — Эсмеральда вновь рассмеялась. — Ты сам должен найти ответ.       Вскоре они собрались в обратный путь, в Париже всё ещё царила ночь, Эсмеральда на прощание поцеловала Клода и упорхнула прочь. Архидьякон преклонил тяжёлую голову на фолиант. На следующее утро он проснулся с болью во всём теле и с приставшим к подряснику крохотным красным цветком, который неизвестно как попал на вершину Северной башни.       

***

      Клод Фролло продолжил страдать днём, летая по ночам. Архидьякон сильно схуднул, чем вызвал беспокойство у своего воспитанника Квазимодо и у епископа, который рассчитывал на Клода Фролло. За чередой обязанностей, внезапных телесных хворей и смутного беспокойства он всё же находил в себе силы для того, чтобы смотреть на танцы красавицы Эсмеральды. С каждым днём эта непостижимая девушка становилась всё более дорога ему. Клод отринул ранее мучившие его подозрения в том, что она могла оказаться продажной девкой или порочным существом. Нет, он следил за ней и всё больше убеждался в том, какое это чистое и возвышенное создание. И чем ярче сияли добродетели цыганки, тем мрачнее делался архидьякон.       Накануне Рождества он принял нелёгкое решение и поклялся страшной клятвой перед Богоматерью, что забудет девушку. Пусть идёт своей дорогой. Возможно, она ещё станет счастливой, большего ему и не следовало желать. Укрепившись в принятом решении, Клод Фролло принял определённые меры. Он переселился из общежития при соборе Нотр-Дам в один из недавно опустевших домов каноников, это отдалило его от соблазна посмотреть в окно, как только на площади появится цыганка. Затем Клод Фролло прекратил покидать стены собора и квартал Клуатр без особой необходимости. Все эти меры были чудовищны для влюблённого священника, порой ему приходилось до крови кусать собственные руки, лишь бы не позволить себе сорваться с места и броситься на поиски Эсмеральды.       Ревнивый голос твердил ему, что она, наверное, уже нашла себе дружка, с которым предавалась разврату, что другой смел касаться его возлюбленной и получать наслаждение от её общества. Но Клоду чудовищными усилиями, через пост и молитву, через умерщвление плоти и долгие часы на коленях удавалось смирить себя. Она не для него! И это всё, что следовало знать. Тянулись дни за днями, отгремели праздники, Париж принял и проводил фламандское посольство, остался позади праздник шутов. Архидьякон почувствовал первые признаки выздоровления. Он перестал страдать от болей и больше не находил в постели ни трав, ни цветов, да и у прачки убавилось работы, чему бедная женщина была несказанно рада.       Но, чем лучше он себя чувствовал телесно, тем тяжелее становилось на душе. Жизнь без цыганки, без её танцев и голоса, оказалась на редкость пустой и бесцветной. Клоду казалось, что внутри у него поселилась безмолвная ледяная тишина, от которой кровь застывала в жилах, а сердце начинало биться с ленцой. Всё, что наполняло жизнью и страстью его будни, было связано с юной цыганкой и вот теперь он вновь остался один, совершенно один.       Так длилось до начала весны. В одну из мартовских ночей архидьякон пробудился и увидел перед собой Эсмеральду. Она похудела и осунулась, под глазами залегли глубокие тени. Девушка зажгла светильник на столе и теперь в его свете выглядела особенно молодой и хрупкой. Клода настигли воспоминания о долгих полётах по ночам, о странных ласках, которыми они оба обменивались, находясь подальше от людских глаз, и о сладком вкусе её губ, о тяжести её тела на его спине.       — Ты здесь! — он порывисто сел и взял её руки в свои. — Я думал, что теперь свободен! Но ты здесь, — и было в его голосе столько счастья, что девушка не удержалась от нежной улыбки.       — Ты освободился, — произнесла она едва слышно. — А я нет…       И она рассказала ему, что поначалу хотела только проучить его, напомнить о данных обетах и даже напугать своей ведовской силой. Но за время их полётов она стала слишком многое ему позволять и в конце концов с ней случилось нечто такое, от чего предостерегали другие ведьмы. Она полюбила, а это значило, что отныне ей не удастся скрыться от него.       — Если ты хочешь, то всё закончится, я сделаю так, что ты ничего не будешь помнить, — она сжала его руки в ответ.       — А ты? — он едва собой владел от охватившей его радости. — Что с тобой будет?       Она вымученно улыбнулась.       — А я останусь одна и никогда не смогу летать.       Тогда Клод заключил её в свои объятия, огонь светильника резко погас и они оказались в кромешной темноте.       — Я не хочу, чтобы ты оставалась одна, — произнёс он, целуя гладкий лоб.       Эсмеральда обвила руками его шею, когда они поцеловались, её лицо было мокрым от слёз.       

***

      Парижанки по мнению поэтов отличались самыми бойкими языками среди других горожанок. В весенние месяцы острые язычки служанок, хозяек и дам всласть обсудили известие о том, что архидьякон Жозасский — этот чернокнижник и ханжа, наконец-то завёл себе любовницу — и кого вы бы думали? Да-да, ту самую девку Эсмеральду! Сплетни порхали из уст в уста, но сути не изменили. Клод Фролло действительно завёл себе любовницу — молодую и красивую цыганку Эсмеральду. Но вот удивительное дело: стоило девке снять свои полуафриканские тряпки и надеть благопристойное платье с чепцом, как её стало не отличить от других, пусть и красивых, но вполне привычных горожанок. Возможно, это открытие способствовало тому, что к осени слухи захлебнулись и всё внимание захватили известия о приезде малышки невесты дофина, той самой Маргариты Фландрской.       А священник и ведьма прожили в любви и покое долгие годы, детей у них не было, но зато часто по ночам они отправлялись по воздуху в разные красивые и неизвестные уголки земли. Только один раз пьяный капитан Феб де Шатопер заметил в лунном небе какую-то чёрную точку, но ему никто не поверил. Зато после этого капитан зарёкся пить и вернулся под бок своей благородной супруги Флёр-де-Лис.