Не прощай меня

      Что должен чувствовать человек, которого на протяжении долгих лет вынуждали играть роль кого-то другого? Притворяться, лгать, занимать место, которое по праву следовало бы присудить иному живому существу… Судя по тому, что пишут в сценариях пьес, это живое существо просто обязано ощущать себя до невозможности несчастным, а когда или если срок «заточения» подойдёт к концу, человек непременно должен обрадоваться, наслаждаясь появившейся у него свободой и занимаясь отныне тем, к чему лежит душа. Газеты, книги, тексты постановок и протоколы заседаний суда — все твердят о том, что мне следует ощущать безграничную радость.       Но разве я могу?       Пусть те дни, проведённые в заточении собственной лжи, и были пыткой, я привыкла к ним и их размеренному течению; я знала, что делаю, и играла роль самого настоящего Архонта, которого любили и которому поклонялись… Теперь же, осуждённая и лишённая спасительной маски Бога, я не знаю, что мне делать. Кто-то говорит, жизнь только начинается, а Глаз Бога и вовсе дарует его обладателям невероятные способности, потому расстраиваться мне точно не следует; другие убеждают отправиться в путешествие, изучить все уголки Тейвата, сменить обстановку… Но как я могу уехать, если все мои мысли прикованы к этому месту? С меня словно сняли цепи, забыв объяснить, что отныне можно передвигаться свободно, и я по-прежнему следую старому и знакомому до боли маршруту.       Я причиняю сама себе вред, от которого всё внутри будто пронизывают тысячи иголок, и как бы мне ни хотелось прекратить, воспоминания снова и снова толкают повторять этот круг, до тех пор пока… Пока что? Мне больше нечего дожидаться и не на что рассчитывать — я брошенная кукла, сыгравшая свою роль и более не имеющая значения для постановщика. Я… кто я вообще такая?       Медленно поднимаюсь с кровати, понимая, что сегодня определённо не усну. Пальцы сами собой тянутся к одному из меховых друзей, которые уж точно никогда и ни за что меня не предадут… Прижимаю к груди, словно последний оплот человечества, а затем вместе с игрушкой босиком шлёпаю по полу до приоткрытой двери в ванную. Всегда оставляю её незапертой: однажды Нёвиллетт прочитал вслух историю о том, как маленькая девочка случайно закрылась в этом помещении и умерла от обезвоживания… Кошмары мне ещё несколько недель снились, да и сейчас до сих пор являются, стоит зазеваться и забыть о правилах.       Замираю перед зеркалом, глядя на растрёпанную и сонную себя, которой следовало бы провести ещё пять часов в постели, а не отправляться «куда угодно, лишь бы не здесь» посреди ночи. Однако я как никто знаю, что стоит голове снова коснуться подушки — разум подкинет воспоминания о давно ушедших днях, когда я была совершенно одна, занимая место, мне не принадлежащее, а затем уже я сама подброшу в огонь десяток беспокоящих меня тем, и до утра не сомкну глаз. Откровенно говоря, мне это удаётся ничуть не хуже, чем даже самые сложные роли в театральных постановках… Я как будто была создана для того, чтобы причинять самой себе боль.       Интересно, задумывалась ли Фокалорс, насколько убогим вышло её творение?       Шляпа на голове придаёт чуточку смелости, и я натягиваю привычную лучезарную улыбку, готовая изобразить на своём лице едва различимое выражение скуки, перемешанное с интересом и желанием несколько проветриться, подышав свежим воздухом… Но пока притворяться не перед кем, и я остаюсь самой обыкновенной собой — пустой, утопающей в размышлениях и ни капельки не весёлой, какой хотели бы видеть меня буквально все вокруг. Солгать, в конце концов, я всегда успею.       Замираю у порога, напоминая себе, что действительно собираюсь покинуть безопасное жилище в тёмное время суток, несмотря на то, что снаружи могут оказаться Фатуи, механизмы или кто угодно ещё… От мысли о последней из списка тех, кого мне хотелось бы встретить, по коже проходит мороз, вынуждая засомневаться, точно ли я обладательница Гидро Глаза Бога, но я силой воли гоню беспокойство прочь, сильно стискиваю пальцы в перчатке на ручке двери, а затем уверенно толкаю дверь.       Улицы столицы встречают знакомой ночной тишиной, изредка прерываемой далёким гомоном редких компаний, почему-то предпочитающих прогуливаться именно в такое время суток, словно бы преступность уже изничтожили под корень… Не обращая на них внимания, двигаюсь дальше. Тросточка стучит по тротуару, и в дневное время суток её тихий голос приковал бы ко мне заинтересованные взгляды прохожих, но сейчас можно наткнуться разве что на Фатуи. Стискиваю в пальцах Глаз, словно это может помочь справиться с накатывающим от неработающих фонарей страхом; знакомый дворец встречает меня высокими мрачными сводами и полным отсутствием света — кажется, что внутри пусто, но я-то знаю, кто никогда не покидает стен этого места, ставшего таким родным.       Облизываю губы и оглядываюсь, как воровка, но на площади пусто… Ни одна пара глаз не видит, как неудавшийся Архонт неловко достаёт из кармана украденный ключ и, едва ли не роняя его на пол, открывает запертую дверь. К счастью для меня, охраны внутри никакой, а потому остаётся только тихо прикрыть массивную створку и на цыпочках двинуться по тонущему в полумраке коридору. Крохотный источник света — всё тот же кулон-признак одобрения Богини, однако я и без того знаю дорогу наизусть, прокрадываясь до кабинета Нёвиллета.       Дверь приоткрыта: полоска яркого света вырывается в коридор, разгоняя тьму, и я замираю перед ней, пытаясь одновременно заглянуть в помещение и не попасться на глаза дракону… — Будете чай, леди Фурина?       Его голос, мурашками пробирающий до дрожи, заставляет неловко подпрыгнуть и едва ли не свалиться на задницу — в последний момент я вспоминаю о трости и чудом удерживаю равновесие. Ну почему подобное всегда происходит со мной?! — Я-я не подглядывала, — пытаюсь собрать воедино хотя бы несколько звучащих не как оправдание фраз, но выходит плохо. — Руководитель труппы попросил меня забрать сценарий после проверки, а репетиции начинаются завтра, поэтому… — Заходите, — Нёвиллет, во время моей сбивчивой речи преодолевший расстояние до двери, расширяет полоску света. Его лицо непроницаемо, как и всегда, но я всё равно знаю, что мою ложь дракон распознаёт сразу, пусть и не всегда догадывается, почему мне приходится скрывать подробности и выдумывать ерунду. — Если желаете, я переговорю с управляющей, чтобы сценарии после проверки доставляли лично Вам… — Не нужно, — перебиваю его на полуслове, откашливаюсь и вхожу, привычно расправив плечи.       Кабинет выглядит так же, как и в последний мой визит два дня назад: всё тот же рабочий беспорядок на столе, только одни бумаги сменились другими; тот же запах крепкого кофе, хотя я очень сомневаюсь в том, что магическим существам он необходим; та же рабочая атмосфера, кажущаяся неизменной. Краем глаза касаюсь насущных «дел», ощущая желание привычно выйти на сцену театра в качестве любимого Архонта, однако погрузиться в изучение или воспоминания мне не позволяет возникший между мной и столом Нёвиллет. Хитрая бестия — и не скажешь никогда, что дракон, а не змея. Или это одно и то же?       Не выдерживаю и двух секунд его пристального взгляда, отворачиваясь и теперь якобы изучая расставленные в алфавитном порядке фолианты — как будто мне вообще есть до них дело. — Как Ваша труппа? — Нёвиллет двумя руками берёт поднос с чашками и небольшим дымящимся чайничком и ставит на столик. Кажется, посуду он приобрёл в долине Чэньюй во время своего последнего отпуска… по крайней мере, характерный узор явно на это намекает.       Опускаюсь на диван, закидывая ногу на ногу, и дожидаюсь, пока дракон наполнит мою чашку дымящимся напитком, запах которого с ходу позволяет взбодриться. — Последний спектакль имел просто необыкновенный успех! — чувствуя, как от интереса к моей деятельности и воспоминаний о ней по телу растекается тепло возбуждения, я говорю, говорю и говорю, пока в чашке не закончится чай, а затем снова позволяю занятому хозяину кабинета наполнить её до краёв, ненадолго отвлёкшись от своей «донельзя важной» работы. — А как дела у… у Вас?       Вежливая форма с трудом покидает пределы горла, однако таков теперь мой статус… А Нёвиллет предпочитает порядок во всём, включая и межличностные отношения. — Всё в порядке, — пожимает плечами, даже не отрываясь от пергамента.       Порой подобное его отношение попросту выводит меня из себя, вынуждая чувствовать себя единственной, кто вообще способен открыть рот и выдать хотя бы несколько слов, однако вслух ничего подобного я не говорю. Для меня слишком значимы эти недолгие встречи, тишина и возможность говорить и говорить, пока горло не начнёт саднить от усталости… Поэтому я прихожу снова и снова, стараясь не думать о том, как воспринимает меня этот дракон, какие мысли плещутся в пределах его головы или почему, скажем, он всегда заботится о наличии чая и пирожных в пределах своего кабинета.

***

      Бесшумно проскальзываю в кабинет, стараясь не тревожить занятого перебором лежащих на столе бумаг Нёвиллета, и замираю у книжной полки, касаясь пальцами корешков… Один из фолиантов кажется особенно пыльным, и я тяну эту громадную книженцию на себя, пытаясь без потерь вытащить из плотного ряда; пальцы в перчатках соскальзывают, не желая аккуратно ухватиться за переплёт. Прикусив губу и представив, что от этого зависит моя жизнь, стягиваю перчатку и сую в рот, решительно впиваюсь в книгу и тяну на себя.       Собрание сочинений неизвестного автора наконец поддаётся, выскальзывая из «объятий» ряда, и мы вместе с ним летим на пол, поскольку удерживать равновесие с лишним десятком килограмм на руках оказалось для меня неподъёмной задачей. Во всех смыслах.       Грохот разрывает комфортную тишину кабинета, и я, лёжа на спине, имитирую смерть от удара книгой, поскольку то, что ждёт меня в случае выживания, кажется чересчур пугающим, чтобы открывать глаза… Столь желанный фолиант, на самом деле, приземлился в полуметре от моей тушки — приоткрыв один глаз, я лично в этом убеждаюсь, а ещё натыкаюсь на привычно безэмоциональный взгляд владельца кабинета. Хочется провалиться под землю от стыда, но я только неловко сажусь, потирая спину чуть повыше копчика: удар получился неслабый. — Леди Фурина… — в его голосе нет и толики злости или недовольства, но я всё равно ощущаю себя виноватой и чувствую, что к глазам подкатывают непрошенные слёзы.         Ну почему именно я всегда попадаю в настолько глупые ситуации…       Он помогает мне подняться, касаясь едва-едва, словно бы перед ним фарфоровая кукла или хрупкий сосуд, способный рассыпаться на осколки за какие-то пару мгновений; уже стоя на ногах, неловко улыбаюсь, параллельно рассказывая длинную и совершенно бессмысленную историю, которую выдумываю на ходу, а затем бегом покидаю кабинет, как только Нёвиллет чинно убирает от меня руки.         Первые несколько метров по коридору преодолеваю бегом, пока не осознаю, что на раскрасневшуюся и испуганную «когда-то Архонта» смотрят едва ли не все посетители и сотрудники, и хотя в толпе пока не раздаются смешки — я знаю, что они последуют. Да ещё и в спину утыкается обжигающий взгляд дракона, замершего, судя по звуку шагов, в дверях своего кабинета.         Хочется провалиться сквозь землю, обратившись крохотной капелькой дождя, но я за мгновения возвращаю себе контроль и кланяюсь всем присутствующим, словно только что завершившая спектакль актриса. Аплодисменты робкие и почти что неощутимые, кроме хлопков, которые издают обтянутые перчатками ладони Гидро дракона, и этот жест с его стороны едва не ломает выстроенную мной оборону. Хочется развернуться и высказать всё, что накопилось у меня в груди ещё с момента того самого суда, лишившего меня власти и почитания, но в последний момент что-то внутри требует остановиться, и я только молча следую к выходу.         Оперный театр Фонтейна — сцена, на которой я вряд ли когда-нибудь сыграю саму себя.

***

      Меня никогда не интересовало, кого люди, взирающие из зрительского зала, видят перед собой, когда я восхожу на сцену, дабы огласить приговор… Откровенно говоря, мысли и чувства этих живых существ до сих пор зачастую остаются загадкой, разгадать которую кому-то вроде меня не под силу; однако есть одно исключение. Исключение, один факт наличия которого мог бы пошатнуть так называемую «репутацию» судьи Фонтейна, заставив многих пересмотреть своё ко мне профессиональное отношение.         Следую по коридору, одной рукой придерживая к груди стопку сегодняшних протоколов, то и дело здороваюсь с посетителями дворца, само собой, до безумия радующимся возможности встретить меня собственной персоной… Но я — не Фурина, размениваться на автографы не стану, ограничиваясь короткими рукопожатиями и парой бессмысленных фраз.         Когда формальные приветствия остаются позади, а передо мной появляется дверь в собственный кабинет, на мгновение замираю и прислушиваюсь. Эта привычка появилась у меня с тех пор, как одна юная леди взяла за правило являться ко мне раз в несколько дней, делая вид, что занимается делами труппы или ищет необходимую ей информацию… Сердце в груди несколько ускоряется: я искренне надеюсь услышать знакомые шорохи (поскольку вести себя тихо Фурина не умеет), вздохи или неразборчивое бормотание, не предназначенное для ушей слушателей.         Касаюсь чуть приоткрытой двери и медленно, чтобы не спугнуть затаившуюся «главную героиню», открываю створку.         Взгляд скользит по знакомым очертаниям мебели, пока всё внутри буквально горит от нетерпения, и наконец я замечаю… её. Сегодня она не возится с книгами на полке и не пьёт, по своему обыкновению, чай: Фурина, всё такая же очаровательная и утончённая, спит прямо на раскрытой книге за моим рабочим столом.         Прикрываю рот ладонью, сдерживая усмешку и чересчур громкий для такой ситуации вдох, и осторожно закрываю дверь, чтобы шум снаружи не помешал сну этого крохотного и вечно беспокоящегося о чём-то создания, отыскавшего пристанище в моём кабинете. Приближаюсь. Боюсь наступить хоть на одну скрипучую половицу, поскольку в таком случае чудо мгновения закончится, так толком и не начавшись, и стараюсь почти не дышать… Весь мой мир стискивается до размеров крохотного, как теперь кажется, кабинета, и этой девушки, почему-то сладко посапывающей поверх значимых для Фонтейна бумаг.         В голове всплывает вопрос о том, что мне вообще с ней делать, но я гоню его прочь: опускаюсь на колени, задумчиво изучая моего маленького Архонта с близкого расстояния, запоминая самые незначительные черты её лица. Кому-то вроде меня не полагается придвигаться так близко, всматриваться с таким желанием, но пока никто не видит, Фурина перестаёт быть актрисой, а я — человеком, от которого зависит благополучие целой нации, и только эти мгновения помогают дышать полной грудью. Вытаскивают на поверхность плохо пахнущего болота криминальной стороны Фонтейна, напоминают о смысле моей деятельности.         Волшебно. — Нёвиллет… — она бормочет во сне, неловко переворачиваясь и притягивая к себе мою неосторожно оставленную поблизости руку. Теперь я не могу даже пошевелиться: боюсь, что одно движение заставит мою незваную гостью пробудиться, покраснеть до корней волос и привычно умчаться прочь, словно морской ураган… Всё не могу понять, боится ли она меня или попросту на дух не переносит?         Следует при случае обязательно спросить.         Осторожно, стараясь не совершать лишних движений, высвобождаю руку из плена сонного создания за моим рабочим столом, а затем накидываю поверх её хрупких женских плеч плащ, словно бы это способно выразить хотя бы толику всей моей признательности. Киваю самому себе, соглашаясь с тем, что так будет лучше, даже если внутри горит желание приласкать столь беззащитную Фурину, провести пальцами вдоль её прядей, поправить воротник, очертить линию лопаток…         Тряхнув головой, отворачиваюсь. В сотый раз напоминаю себе, что касаться этой девушки мне буквально запрещено законом, мною и подписанным, а затем решительно шагаю к полке с фолиантами и начинаю по стопке выгружать их на ковёр: порядок навести стоило ещё десять лет назад, но я всё откладывал, ссылаясь на занятость… Что же, лишившись рабочего места, я вынужден наконец взяться за уборку и сортировку.

***

        Когда я в последний раз спала?         Дома, даже прижимая к груди весь ворох любимых зверей, мне никак не удавалось провалиться в сон, а являться во дворец каждый день, не имея для того весомого повода, казалось мне сумасшествием, а потому я бродила по пустым улицам города, бросала в фонтан монеты, кормила голубей и… снова и снова утопала в собственных размышлениях. Если раньше настойчивые видения являлись лишь перед сном, то, стоило отказаться от встреч с подушкой, как картинки начали преследовать и наяву, издеваясь над моим пониманием действительности.         Ко второму дню я уже совершенно не понимала, где или когда нахожусь, зато заплетающиеся ноги сами привели меня в знакомый кабинет… Не утруждая себя расчётами на тему дня последнего визита, я просто подхватила первую попавшуюся книгу, села за стол, собираясь буквально пролистать пару страниц, и провалилась в глубокий сон. Спокойный, размеренный и лишённый таких привычных жутких образов из моего прошлого… почти что волшебный, если бы в какой-то момент не пришлось просыпаться.         Реальность встречает меня выступившими на глазах слезами, затёкшим телом и пониманием, что спала я буквально на чужом рабочем месте! Первое моё желание — подскочить на ноги и умчаться прочь, однако одеяло на плечах кажется таким тёплым, а возможность ещё несколько часов провести вне загруженного тревогой разума — такой привлекательной…         Взгляд натыкается на знакомую фигуру дракона раньше, чем я успеваю провалиться в туманное полузабытье, и это разом прогоняет всё желание выспаться. Неужели он… видел меня спящей в его собственном кабинете?! Бездна побери, я ведь совершенно не заботилась о внешнем виде или позе — в памяти не отпечаталось даже, как сюда добралась. И всё же Нёвиллет не прогнал меня, не потребовал вернуть стол для работы (а я уверена, что у него на этот день имелись привычно грандиозные планы), а просто перебирал книги на полках, протирая пыль и распределяя их по алфавиту.         Может быть, он не заметил моего присутствия?         Осторожно чуть приподнимаю голову, наблюдая за действиями дракона… Почему же он позволил мне остаться? Движения пальцев кажутся завораживающими, и я смотрю, не отводя глаз, словно ничего более увлекательного в своей жизни не видела… По моей коже расплывается румянец, чересчур заметный из-за её бледности. Что я вообще здесь делаю?         В голове возникает план относительно того, как я за секунду нырну под стол, проверю, всё ли в порядке с причёской и выражением лица, а затем как ни в чём не бывало покину кабинет… Уже собираюсь воплотить его, когда внезапно осознаю, что Нёвиллет даже не смотрит на меня. Всё его внимание сосредоточено там, вокруг пыльных книг, которые он бережно протирает специальной тряпочкой, и в какой-то момент во мне вспыхивает странное незнакомое чувство, требующее прямо сейчас вынудить владельца кабинета обратить внимание на свою незваную гостью. И я замираю, не решаясь ни исчезнуть под столом, ни подпрыгнуть, привычно оглашая это помещение своим голосом… Что-то останавливает меня, и едва ли не впервые в жизни в голове нет конкретного плана действий или хотя бы уверенной улыбочки, которую я могла бы натянуть вместо маски. — Леди Фурина? — почему-то его слова звучат как вопрос и вынуждают меня поспешно плюхнуться лицом обратно в книгу… даже если это уже не имеет совершенно никакого смысла. — А, Нёвиллет, здравствуй… — бормочу я, не отрывая лица от бумаги. — Я решила немного почитать и так погрузилась в историю, что даже не заметила твоего прихода. Прости, я сейчас же уйду. — Хорошо, — несмотря на то, что дракон отчётливо показывает факт распознавания лжи, с этим фактом он… буквально ничего не делает. Снова. Ещё несколько лет — и у меня создастся впечатление, что ему попросту всё равно, говорю ли я правду; и кто знает, станет ли такой вывод плюсом или минусом. — Не хотите взять книгу с собой? Если она Вас так увлекла, я охотно одолжу её, чтобы не приходилось прокрадываться в мой кабинет… Кажется, это отнимает много сил, не так ли?         Я не понимаю, серьёзен ли он или нарочно издевается над пойманной в ловушку собственной лжи любимой меня, а потому только неопределённо киваю, параллельно пересказывая сюжет какой-то пьесы, пока ноги сами ведут меня к выходу. Приходится пройти вплотную к Нёвиллету, вдохнуть тот же воздух, что и он, и я едва сдерживаюсь… Но стоит столкнуться со взглядом холодных глаз дракона, как все лишние мысли разом покидают голову, а тело переходит на бег, опасаясь возможных последствий.         Мне совершенно не кажется, что этот судья будет ко мне хотя бы чуточку благосклонен, узнай о моих истинных мотивах. Да и… лучше бы он никогда не выяснил правду. Слишком по-детски, кажется, столько времени держать в голове сцену собственного суда, снова и снова разбирая до мелочей и задаваясь всего одним вопросом… Почему дракон, с которым мы столько лет просуществовали бок о бок, признал меня виновной? Из-за его приговора меня мучают кошмары, и не только те, в которых он снова и снова указывает в сторону любимой ложи, разом обращая всё то, что было между нами раньше, в пыль. В тот момент что-то во мне сломалось… И с тех пор я более не в силах нормально дышать и существовать в целом.         С того дня моё существование куклы оборвалось, чтобы стать… ничем. Заполучив всё, я поняла, что ничего из этого мне на самом деле не требовалось, пока в пределах моего размеренного бытия был смысл; а теперь он исчез — утёк сквозь пальцы, и я не знаю, что мне делать дальше.         Я вольна выбирать, куда пойти, но не двигаюсь с места.

***

        В голове мелькает мысль о том, что Фурина достаточно давно не захаживала в гости… Её визиты отличались удивительной регулярностью, несмотря на отсутствие чёткого графика или временных рамок — по наличию или отсутствию источника шума и теплоты где-то в глубине души можно было определять дни недели, но сегодня подсчёт сбился: я заявился на заседание на час раньше установленного срока, чем всполошил едва-едва собравшихся гостей и вынудил ускорить сборы всех остальных участников представления. Никто не сказал ни слова, и всё же даже сейчас, стоя у стеллажа с ровными рядами книг, я ощущаю толику вины за свою непунктуальность.         Тяжело вздыхаю: поблизости в любом случае не найдётся ни единой души, которая могла бы услышать проявление моей слабости. — Я возьму выходной, — мягко сообщаю секретарю, чем заставляю её едва ли не рухнуть в обморок… Само собой: я почти не вылезаю из кабинета и буквально никогда не беру отгулы. — Д-да, конечно, — мелюзина поспешно кивает, попутно роняя на пол стопку бланков… Опускаюсь на одно колено, чтобы поднять их и вернуть владелице, а затем направляюсь к выходу из театра.         Меня ждут неотложные дела.         Яркий солнечный свет ударяет по глазам, вынуждая прикрыть их козырьком ладони, но не остановиться: распугивая встревоженных скоростью моего передвижения фонтейновцев, направляюсь по давно известному мне маршруту… С каких пор я знаю, где она живёт? Вероятно, с того самого момента, как началось наше сотрудничество; я пристально следил за своим Архонтом, бережно накапливая информацию о ней, и продолжаю делать это даже сейчас, когда статус Богини Фурине более не принадлежит. Хотя, клянусь, ей эта роль подходила в разы больше, нежели сосредоточенному на мелочах нелюдимому мне.         Эта мысль каждый день отражается на лицах присяжных и гостей театра, эта мысль звучит из всех уголков моего сознания, эта мысль… возникает, когда я вижу, как маленький когда-то Архонт мучается, изнемогая от терзающей её боли, поскольку более не видит собственного места в моём мире.         Замираю напротив двери.         Стучаться не решаюсь: мои пальцы ложатся поверх двери, очерчивая её шершавые узоры, ощутимые даже сквозь перчатки. Хочется сбежать, сделав вид, что происходящее меня не касается, даже если я прекрасно знаю, почему Фурина, всегда придерживающаяся одного и того же графика, заперлась в своём жилище. Или, по крайней мере, догадываюсь.         Со вздохом несколько раз касаюсь двери, игнорируя наличие колокольчика; створка под моим напором поддаётся, вероятно, впуская во мрак дома полоску яркого света… Громко представляюсь, вхожу.         Сердце, о наличии которого я долгое время не подозревал, быстро-быстро колотится, словно бы передо мной непобедимый противник, а я всего лишь пересекаю утопающую в темноте прихожую, чтобы, снова постучавшись, но теперь — в дверь спальни, войти в святую святых Фурины. Меня тянет вертеть головой во все стороны, чтобы запомнить расположение каждой мягкой игрушки, однако я каким-то чудом сдерживаюсь, сосредоточив своё внимание на хрупкой фигурке, закутанной в одеяло. Оставляю трость у двери, оперев на плюшевого дракона, приближаюсь к кровати, сажусь.         Матрас под моим весом ощутимо прогибается, и даже если до того моё присутствие можно было не заметить, то теперь… Кладу руку поверх одеяла, с ходу определив положение головы. — Убирайся, — шепчет создание, больше напоминающее морского демона, нежели очаровательную Фурину, блестающую на сцене и вне её. — Леди Ф… — Я сказала: убирайся! — одеяло взметается к потолку, угрожая накрыть меня с головой, и перед взором появляется… да, всё та же девушка, которую я знаю, однако без идеальной причёски, макияжа и привычного костюма.         Кажется, такой я её вижу впервые за долгие пять сотен лет… И это лишает меня дара речи. Я смотрю на неё, не отводя взгляд и не шевелясь, и от столь пристального внимания она краснеет, поспешно пытается вернуть на место толстую спасительную преграду… Не позволяю. Ухватившись за край одеяла, отправляю его на пол и продолжаю молча изучать новый облик той, которая была моим Архонтом. И хотя я понятия не имею, что отражается в моих глазах, для Фурины несказанные слова звучат колоколами приговора — это мне удаётся разглядеть отчётливо.         До того, как я успеваю завершить мысль, меня небольно ударяют по голове подушкой… Ловлю тонкие запястья, стискиваю пальцы девушки в своих, не желая более пробовать перья на вкус, и наконец решаюсь что-то произнести. — Если Вам нужна помощь… — Как будто ты не знаешь, — резко и раздражительно бросает она, едва ли не впервые за пять сотен лет открыто выражая свои чувства. — Ты… Это всё из-за тебя! Мы же всегда были вместе, Нёвиллет, всегда… Ни в одном процессе ты не выступал против меня, но на том суде… Почему? Почему ты…         Непонимающе смотрю на неё и вижу перед глазами только стекающие по щекам капли. Вероятно, солёные… И почему-то самому тоже хочется разрыдаться, несмотря на то, что я совершенно не человек; всё дело в совместно проведённом времени или же Фурина всегда значила для меня больше, чем другие? Что я вообще к ней… чувствую?         Она не позволяет опомниться. — Даже если я не Архонт… Даже если я не Архонт, Нёвиллет, ты же мог заступиться за меня! Ты — не машина для оглашения вердиктов, ты… Ты всё испортил! — я смотрю на неё. Смотрю, не отводя взгляда, и часть меня не понимает, почему я оставил пост, преодолел половину города и выслушиваю бессмысленные с точки зрения закона упрёки, но вторая часть, о наличии которой я до этого мгновения даже не подозревал, требует притянуть девушку к груди и заверить в том, что, на самом деле, глядя на её испуганное лицо, только это мне и хотелось сделать. — Почему ты позволил им осудить меня, Нёвиллет?.. Я… я никогда тебе этого не прощу.         Фурина плачет, более не сдерживаясь, и я внезапно поддаюсь внутреннему порыву, обнимая её за плечи и прижимая к своей груди.         Так она кажется ещё меньше, ещё более беспомощной, слабой, требующей защиты… Как я вообще мог этого не замечать? А ведь действительно, почему я ни разу не вступился за неё, не бросил всё, стремясь помочь и спасти? Ведь она — мой Архонт, и мне бы следовало… Нет, дело не только в этом. Девушка передо мной — та, кого мне бы хотелось защищать вне зависимости от её официального статуса; та, кто мне абсолютно не безразличен; та, которая… — Я ведь сказала, что не прощаю тебя, — шёпот Фурины заставляет вздрогнуть, но не выпустить удобно устроившуюся в моих объятиях леди. — Абсолютно согласен, — тихо отвечаю я, поглаживая её по волосам. — То, что я совершил, попросту невозможно простить. Вы имеете право продолжать злиться на меня, сколько пожелаете, леди Фурина, и я не скажу Вам ни единого слова. Позвольте только ещё недолго подержать Вас вот так.         Она словно бы погружается в глубокие размышления, поскольку даже дыхание её ненадолго замирает. — Я не хочу, чтобы ты меня отпускал, Нёвиллет, — привычным командирским тоном сообщает Фурина, сильнее прижимаясь к моей груди. — И только попробуй ослушаться меня, понял?       Киваю.       Что же, вероятно, свой ответ на некоторые беспокоящие разум в рабочее время вопросы я уже нашёл…