***
Оскар не помнит, как это — быть счастливой. Оказывается, это очень легко забывается. Выливается вместе со слезами, растворяется в воздухе с судорожными всхлипами, оставляя взамен себя звенящую пустоту, опухшие глаза и боль в груди. Она за всю свою жизнь не плакала столько, сколько за эти мучительные месяцы. И вроде бы время идёт, оно, как известно, лечит, жизнь продолжается, но для Оскар всё так и замерло в одном положении. Оскар кажется, что она летит на автопилоте, программе, заложенной когда-то давно и включившейся после смертельной поломки основного механизма. Что она робот, лишённый почти всех эмоций. Оскар не выпала из своей жизни, но всё, даже то, что раньше было ей в удовольствие, она делает машинально. Просто проживает день за днём, ждёт, когда у неё, как у пресловутого робота, кончится заряд и она просто отключится, погрузившись в темноту. Каждое утро, просыпаясь по звонку будильника, Оскар пару минут гадает и пытается вспомнить, какой сегодня день недели. Часто ей это так и не удаётся, дни стали такими одинаковыми… Она медленно встаёт, умывается, делает что-то на завтрак, невольно думая о том, что даже ненавистная ранее готовка больше не вызывает в ней никакой неприязни, вообще ничего. Оскар механическим движением поправляет волосы перед тем, как уйти. Университет недалеко, она идёт до него пешком по шумным улицам просыпающегося Парижа, а после занятий возвращается домой. Прогулки, походы по магазинам — всё это стало чуждо Оскар, из разнообразия лишь визиты в женскую консультацию, потому что без этого никак. Перед сном Оскар смотрит какой-нибудь фильм или пытается почитать что-то, но не может сосредоточиться, уловить суть. И, проведя очередную ночь в слезах, кое-как засыпает под утро. И так по кругу. Изо дня в день. Монотонное, пустое существование и взгляд, видящий лишь его финальную точку. Такой вот он — мир без Андре. Будь воля Оскар, она давно бы уже сама приблизила к себе эту финальную точку. Она думала об этом ещё тогда, записав в дневнике о побеге. Именно так, сбежать из этого мира, потерявшего краски, выпить побольше снотворного и больше никогда не проснуться. Но она не может этого сделать, слишком хорошо понимая: здесь остались те, кому она может нанести рану своим поступком. Родители, друзья. И даже та маленькая жизнь, что сейчас теплится в её животе. Оскар сама захотела оставить её, не послушав отца и мать. И она хорошо чувствует свою ответственность за это. Превратившись в бледную тень самой себя, Оскар всё же старательно делает вид, что у неё всё в порядке. Хотя глупо, всё ведь видно. Отсутствующий взгляд больших глаз, что раньше сравнивали с сияющими сапфирами, а теперь похожих на тёмные матовые стекляшки. Золотистые непослушные волосы, которые терпеть не могут шпильки и модные заколки. Бледное лицо, сжатые губы и постоянно красноватый кончик вздёрнутого носа. Выпрямленная спина, привычная походка, стук каблуков и чуть дрожащие хрупкие плечи, на них — большие рубашки, раньше принадлежавшие Андре, под которыми всё ещё легко скрывается её уже заметная беременность. Такова Оскар Франсуа Жарже, когда на неё смотрят посторонние люди. Никто не знает. Оскар никому не рассказала о своём горе и не собирается этого делать. Ей не нужно чужое сочувствие, поглаживания по головке и приговаривания: «Ну-ну, всё будет хорошо». Это раздражает, заставляет её ещё сильнее чувствовать свою слабость, она с трудом выносит это даже от родителей по выходным. Пусть все думают, что она просто устала от всего и ей нужно побыть наедине с собой. Хотя кто-то, наверное, и подозревает, ведь раньше Андре частенько встречал Оскар после занятий и они уходили вместе, держась за руки, а однокурсники любовались, перешёптываясь, какая они красивая пара. Пускай думают, что расстались. Даже самой Оскар было бы легче думать именно так. Убедить себя, что любимый человек жив и здоров, просто ушёл, бросил, не рядом больше. Но Оскар слишком хорошо помнит ту ночь. И её мозг просто отказывается противоречить этим воспоминаниям и помогать тем самым себе. — Оскар! Оскар, ты меня слышишь? Голос Андре в трубке искажался помехами, перемежался треском и шипением, но, как обычно, звучал весело и бодро. Оскар невольно улыбнулась, представив, как Андре сейчас стоит возле автомата в аэропорту и шепчет в трубку; пальто наверняка расстёгнуто, тёмные кудри встрёпаны, а зелёные глаза сияют, как две звёздочки. — Слышу до невозможности счастливый голос, — протянула она и, устроившись поудобнее на диване и отставив в сторону ноутбук, поджала под себя ноги. — Это стажировка хорошо прошла или ты просто рад, что она закончилась, Андре? — И то, и другое, — весело донеслось из трубки, Андре тихо кашлянул. — Со стажировкой всё нормально, ждут не дождутся на работу, как получу диплом. Но я пока не уверен, что хочу переезжать туда. Ещё успею подумать об этом. Мне не нравится быть вдали от тебя. Я так соскучился. «Я тоже» — чуть не сорвалось с языка у Оскар. Но она, привыкшая не показывать своих слабостей и чувств, лишь коротко фыркнула: — Эй. Тебе надо быть более самостоятельным, я же не могу постоянно держать тебя за руку. — Ну Оскар, — тут же притворно заканючил Андре, — не будь такой строгой. Ты говоришь прямо как моя бабушка. И потом, а я, может, именно этого и хочу! Хочу, чтобы ты держала меня за руку и была рядом, и плевать мне, что я не самостоятельный. Разве это не нормально? Оскар рассмеялась. — Ты кого хочешь видеть в моём лице, жену или маму? — Жену, естественно. Которой ты, считай, уже и являешься, — серьёзно заявил Андре, и Оскар невольно дёрнулась. — Это что, то самое предложение руки и сердца, которое ты мне перед отъездом обещал? — хмыкнула она. — Именно. А что, звучит не очень? — Андре засмеялся. — Прости, не умею я красивые слова говорить… Ты ведь это знаешь. Оскар покачала головой и вздохнула. Андре себе не изменял; язык у него был вполне хорошо подвешен, но, когда дело касалось Оскар, он будто разом превращался во влюблённого школьника, который пытается произвести впечатление на одноклассницу, смущаясь и запинаясь. А самой Оскар не были так уж нужны эти красивые слова, она к ним не привыкла. Для неё главным всегда было то, что они с Андре понимали друг друга с полувзгляда, без всех этих метафоричных наворотов и предложений. — По телефону звучит, наверное, ещё хуже, такое надо говорить, глядя в глаза, — задумчиво пробормотал Андре наконец. — Давай поговорим об этом, когда я вернусь. Рейс вроде не задерживается, так что я планирую к семи уже быть дома. Оскар невольно кинула взгляд на стоящие на письменном столе электронные часы. — Я приеду тебя встретить. — О, нет, не стоит, — Андре мигом запротестовал, — я прекрасно доберусь на такси. Незачем тебе кататься в аэропорт и обратно, я слышал, что у вас там гроза с ураганом. — А может, мне хочется, — слегка обиженно протянула Оскар. — И плевать на грозу с ураганом, не так уж всё страшно. Она совсем недавно села за руль, и Андре, чего уж говорить, пока откровенно побаивался ездить вместе с ней. А Оскар хотелось рулить. Она всё чаще стала бросать фразы вроде «я съезжу…», «я сейчас приеду», «я сгоняю» и им подобные. Вот и сейчас она уцепилась за такой хороший шанс прокатиться и заодно побыстрее увидеть Андре. Из трубки опять понёсся весёлый смех. — Дух противоречия родился раньше Оскар. Надо было сразу сказать: «Встреть меня». Тогда бы я точно услышал твоё нежное «сам доберёшься, не маленький уже». На кого угодно другого Оскар бы мигом обозлилась — она иногда и вправду бывала очень упрямой и терпеть не могла, когда ей приказывали, сразу появлялось желание сделать наоборот, и так было с самого детства. Андре прекрасно знал об этой её особенности и просто беззлобно поддразнивал иногда, и на него невозможно было сердиться. — Пф, да пожалуйста, — она закатила глаза. — То за руку его води, то не води, самостоятельный весь из себя. Я просто думала, что тебе захочется пораньше меня увидеть, вот и всё. — Разница в час погоды не сделает, — отозвался Андре. — Может, даже и лучше. Я купил тебе подарочек, но мне надо обдумать, что я скажу тебе вместе с ним… Оскар вздрогнула. — Подарочек? — Да. Думаю, он тебе понравится. — В трубке фоном послышался глухой голос диктора, и Андре быстро бросил: — О, мой рейс объявили, пойду. — Удачного полёта, — пожелала Оскар. И, подумав, всё же добавила: — Жду тебя. Очень. Он опять тихонько засмеялся: — Ещё немножко, Оскар. Я скоро вернусь. Это было последнее, что услышала Оскар. Андре так и не появился и даже не позвонил больше. Оскар сначала не занервничала, она подумала, что рейс всё-таки задержали или самолёт приземлился с опозданием из-за непогоды — в Париже и впрямь уже несколько дней бушевали июньские грозы. Но часы неумолимо бежали вперёд, и в восемь Оскар уже начала нервно ходить по квартире, не находя себе места, она не выпускала из рук сотовый, безостановочно набирая номер мобильного Андре, и в ответ доносились только заунывные длинные гудки. В девять Оскар заволновалась. В десять перепугалась. В одиннадцать кинулась на кухню пить успокоительное. А около полуночи раздался звонок. — Мадемуазель Жарже? — послышался из трубки сухой мужской голос, и Оскар мгновенно похолодела. Как будущий юрист, она знала, что в такой манере обычно разговаривают полицейские, находящиеся при исполнении. — Да, — сдавленно отозвалась она и сжала пальцами трубку. — Комиссар Маре, — всё так же равнодушно представился голос. — Кем вам приходится месье Андре Грандье? Оскар отчётливо почувствовала, как сердце подскочило к нёбному язычку и медленно, склизким куском поехало по горлу обратно вниз. — Мужем, — твёрдо ответила она и на всякий случай уточнила: — Гражданским. А что случилось, комиссар? — Не по телефону, мадемуазель. Вас не затруднит приехать в участок? И Оскар полетела сломя голову к машине, не чувствуя под собой земли от ужаса. Комиссар Маре оказался довольно молодым мужчиной с растрепанными тёмными волосами. Он смотрел на неё с искренним сочувствием, и от этого Оскар становилось совсем плохо. Покачиваясь, как кобра в трансе, она едва различала слова. — Авария в пяти километрах от аэропорта… Водитель такси не справился с управлением… И он, и пассажир погибли… Травмы, несовместимые с жизнью… Мне очень жаль. Когда он наконец замолчал, Оскар показалось, что по всем её внутренностям в секунду пролетел огненный смерч и смёл всё, что попалось ему на пути. — Это неправда… — только и смогла прошептать она и затрясла головой. — Нет-нет-нет, это не может быть правдой! — Увы, мадемуазель, — тяжело вздохнул комиссар и, на секунду запустив руку в ящик стола, выудил оттуда маленькую коробочку. — Это было в кармане пиджака вашего мужа. Вам знакомы эти вещи? Оскар осторожно взяла коробочку в руки и откинула крышку. Вся кровь ударила ей в голову: на бархатной подушечке аккуратно лежали два обручальных кольца, одно — обычный золотой ободок, а второе, более тонкое и витое, украшало несколько довольно крупных прозрачных камушков. Оскар мигом поняла, что это и есть подарок, о котором говорил Андре. Видимо, кольца должны были подкрепить шутливое предложение руки и сердца, высказанное по телефону. Оскар почти не помнила, что было дальше. Она так и сидела, чувствуя жгучую боль в глазах и слегка покачиваясь. Машинально отвечала на какие-то вопросы. А потом так же машинально встала и вышла в коридор. И едва Оскар оказалась за дверью кабинета, её словно ухватили за горло; спазм был таким сильным, что она уцепилась за стену и стала сползать по ней, теряя сознание. И последним, что она помнила, был крик вышедшего следом комиссара: — Мадемуазель! Мадемуазель, вам плохо?.. Чёрт, Серж, вызывай скорую быстрее! Эта сцена до сих пор прокручивается, как страшное кино, у Оскар перед глазами во время бессонных ночей. А стоит Оскар попытаться отвлечься, как сознание переносит её туда, на пустынную дорогу, прямо к разбитой жёлтой машине такси, смятые двери которой покрыты запёкшейся кровью. И от этого ей хочется просто выть во весь голос. То самое обручальное кольцо теперь поблёскивает на её пальце, и Оскар тихо злится, когда кто-то называет её «мадемуазель». Её не волнует, что они с Андре не успели повенчаться в той маленькой церкви недалеко от дома её родителей, как собирались — она считает себя вдовой. И не сомневается в том, что её траур затянется до конца жизни, когда бы он ни настал. Нет, время не лечит. Оно бередит раны. И с ним становится только хуже. — Оскар, ты в порядке? Она едва не скрипит зубами, услышав этот вопрос в очередной раз, и слегка недовольно смотрит на незаметно подсевшего к ней одногруппника. Виктор-Клемент Жиродель, которого все вокруг называют Флориан, как раз из тех, кто не просто подозревает неладное, а очень отчётливо видит, как и та хорошенькая девочка-первокурсница, влюблённый взгляд которой Оскар то и дело ловит на себе в коридоре. Флориан с самого поступления на первый курс оказывает Оскар знаки внимания, садится рядом на всех лекциях и в библиотеке, пару раз порывался проводить её до дома. Он вполне симпатичный — длинноволосый, весь такой тонкий, хрупкий и аристократичный, с холодными голубыми глазами, и родом из хорошей семьи, родителям Оскар в качестве её жениха, думается, он понравился бы даже больше Андре. Оскар порой думает, что в других обстоятельствах они могли бы стать очень хорошей парой. Но ситуацию уже не переиграешь, в её сердце только Андре. А Флориана, кажется, совсем не смущает то, что Оскар отчётливо даёт ему понять, что хорошо к нему относится и ценит их дружбу, но не более того. — А что, я так плохо выгляжу? — Оскар криво улыбается и отбрасывает со лба чёлку. — Прости, конечно, но да, — после некоторой паузы соглашается Флориан и опускает глаза. — На привидение похожа. Он слегка сжимает губы, в почти прозрачных глазах сверкает нехороший огонёк. И, пододвинувшись поближе, Флориан кладёт ладонь на стол рядом с рукой Оскар, едва-едва не касаясь её мизинцем. — Невежливо говорить даме подобное, — пытается съязвить Оскар, — где твои манеры? — Невежливо не обращать внимания на то, что даме плохо, — невозмутимо отзывается Флориан, — и не попытаться хотя бы предложить ей свою помощь. Оскар только тяжело вздыхает. Андре бы сказал точно так же. — Долг джентльмена, а? — Да нет, простое человеческое беспокойство, — он пожимает плечами. — Спасибо, — Оскар неопределённо мотает головой, — но мне правда не нужна помощь. Я в порядке. — По-твоему, всё время плакать и бродить с отрешённым видом — это значит быть в порядке? — Флориан вдруг сдвигает брови. — Нет, это не порядок, это плохо. — Хватит. Ты ничем не можешь мне помочь, — Оскар недобро поблёскивает на него глазами. — Никто не может. И никого это не касается, кроме меня. — Ошибаешься. Если человек плачет, это всех касается, — Флориан вдруг фыркает и усмехается. — Так на тебя похоже, даже не рассказать, в чём дело, и сразу же заявить, что я ничем не могу тебе помочь. Оскар, Оскар. Твоё упрямство тебя до добра не доведёт. Пальцы сами собой сжимаются в кулаки, ногти впиваются в ладони почти до крови, и жгучие слёзы подступают к горлу вместе с тошнотой. Оскар терпеть не может, когда её называют упрямой. Почти все путают глупое упрямство и намерение стоять на своем до конца и говорят об этом в такой манере, что звучит оскорбительно. — Это связано с Андре, верно? — осмеливается спросить Флориан напрямую. — Он тебя обидел? — С чего ты взял? — равнодушно дёргает плечом Оскар. Флориан качает головой: — Ну, я просто не представляю, что ещё может так выбить тебя из равновесия. Оскар, сморщившись, отворачивается. — Не переживай так. Если он бросил такую женщину, он просто дурак, — с некоторой злостью продолжает Флориан и сдувает с носа прядку волос. — Нет, даже не дурак, а непроглядный идиот. Да ему тут половина университета завидовала, девчонки в том числе, как можно этого не ценить? — Замолчи, — выдавливает из себя Оскар и судорожно кусает губы. — Не смей так говорить! У неё в секунду темнеет в глазах, горячая горькая волна поднимается к горлу, в висках начинает стучать. И, сморщившись и со всей силы зажав себе рот ладонью, Оскар ощупью ищет свою сумку на соседнем стуле. Где-то там в кармашке её таблетки. — Ой. Тебе плохо? — Флориан пугается и, забыв обо всех манерах, обнимает её за плечи. — Всё, всё, не буду, молчу, только не синей так… Больше всего Оскар сейчас хочется тоже забыть о своих манерах и громко выругаться, послать этого настырного по известному адресу. Сам довёл и сам же испугался теперь, вроде бы заботится, а на деле со всей силы ткнул острой иглой в рану, и из неё опять полилась кровь. Кое-как нащупав наконец коробку и бутылку воды, Оскар отворачивается и одним махом проглатывает таблетку, после чего с громким «фу-у…» опускает голову на сложенные руки. — Может, в медпункт? — не отстаёт Флориан. — Не нужно, сейчас отпустит, — выдыхает Оскар, отчётливо слыша все бешеные удары сердца где-то в голове. — Я уже привыкла. Злясь на саму себя, она прикладывает руку к животу. В такие моменты в её голову влезают мысли о том, что, может, родители были не так уж и неправы, когда в два голоса уговаривали её сделать аборт. Они приводили вполне здравые аргументы, говорили, что она сейчас не в том состоянии, что ей будет тяжело одной с ребёнком, что незачем так гробить открывающееся перед ней блестящее будущее, убеждали, что у неё обязательно будут ещё дети, но не сейчас. Тогда Оскар не могла мыслить рационально, она увидела в этих уговорах только одно — они пытаются отнять у неё последнее, что осталось от мужа. И в своей манере упёрлась рогом, закатила дикую истерику, такую, что мать с отцом предпочли отступиться и оставить её в покое. Но теперь жалеть в любом случае поздно, четвёртый месяц пошёл. Её легонько поглаживают по плечу, успокаивая. Накрывают руку тёплой ладонью, ненавязчиво, едва-едва прикасаясь. И Оскар опять становится противно от своей слабости, злой и беспощадной. — Оскар… — голос Флориана звучит слегка глухо. — Можно я сегодня провожу тебя домой? Пожалуйста. Я беспокоюсь за тебя… Она неопределённо покачивает головой. Пусть понимает, как захочет. …Они и вправду идут домой вместе, по залитым тёплым ещё солнцем улицам, мимо гомонящей толпы парижан и туристов. И всю дорогу молчат — Флориан явно чувствует, что Оскар на это не настроена, и не хочет провоцировать её. Лишь перед тем, как попрощаться, он опять касается её ладони своей. — Эй. Всё будет хорошо, — обычные ободряющие слова. — Я просто хочу, чтобы ты знала, Оскар, я здесь для тебя. Если тебе всё же нужна помощь, только скажи. — Спасибо. Я в порядке, — безучастно отзывается Оскар и отводит в сторону глаза. — До завтра. Флориан понимающе кивает и, повернувшись, идёт прочь. Оскар смотрит вслед высокой фигуре с развевающимися длинными волосами и кусает губы. Даже если ей нужна помощь, она никогда её не попросит. Просто потому, что не привыкла к этому. Ведь даже Андре не смог убедить её в том, что это нормально. Она проводит очередной пустой вечер за просмотром фильма, а потом бессонную ночь, сидя на подоконнике и кутаясь в длинную рубашку. Машинально поглаживает ладонью живот, смотрит невидящим взглядом на улицу и прислушивается к звенящей тишине, в которой лишь громко и медленно тикают часы. И почему Оскар всё время кажется, что сейчас послышатся шаги, сонный Андре появится на пороге и, демонстративно зевнув, укоризненно покачает головой. А потом просто подойдёт и возьмёт её на руки. Поцелует в лоб, улыбнётся, когда Оскар обнимет его за шею. Но этого больше не произойдет, никогда. — Столько времени прошло, — бормочет Оскар чуть слышно и упирается лбом в холодное стекло, чувствуя, как слёзы опять наплывают на глаза, — а я всё никак поверить не могу, что тебя нет. Думаю о тебе каждую секунду… Она в очередной раз врёт сама себе. Ведь Оскар уже поверила, что Андре больше нет. Прошла через все стадии отрицания, хоть, может, и не хотела этого. Говорят, что от принятия должно стать легче. Только почему-то и это в жизни не работает так, как надо. Андре был её частью. Той самой половинкой, о которых так много пишут в любовных романах. Они так хорошо дополняли друг друга — мягкий, временами нерешительный, но такой преданный и готовый на всё ради своих близких Андре и Оскар, сильная, волевая и упрямая, с детства похожая на мальчика не только воспитанием, но и характером и даже внешностью. Они вместе взрослели, делили друг с другом почти все воспоминания. И при этом далеко не сразу осознали, что их чувства на самом деле гораздо глубже, чем просто детская дружба, привязанность и преданность. Этот шаг навстречу дался непросто. И тогда Оскар была счастлива, что ей довелось испытать такое чувство, найти того самого человека, с которым она могла быть самой собой, зная, что он поддержит и не осудит. А теперь это самое чувство встало ей боком. Потому что Андре больше нет, а она ощущает себя так, будто от неё просто оторвали половину и выбросили невесть куда. Они мечтали совсем о другом будущем. Оно не представлялось совсем уж безоблачным и наполненным одним лишь счастьем, нет — и Оскар не подарок, и Андре с характером. Но всё равно они не мыслили жизни друг без друга. И никто не ожидал, что это будущее в один момент просто закроется наглухо густыми чёрными тучами. Обидно. Несправедливо. Её опять начинают душить мучительные громкие всхлипы. Но сейчас Оскар здесь одна. И может позволить себе наконец-то выпустить всю эту боль наружу и зарыдать в голос. — Оскар. Ты опять засиделась с докладом? Андре возник на пороге кабинета, слегка сонно покачиваясь. Растрепавшиеся тёмные кудри непослушными кольцами лезли прямо ему в лицо, и он постоянно пытался завести их за уши пальцами. А глаза смотрели сонно, но мягко и с лёгкой укоризной. Он не умел сердиться. В их паре сердилась в основном Оскар, да и то нечасто. Сидевшая за столом Оскар растерянно улыбнулась ему и кинула взгляд на заполненный текстом экран ноутбука. — Ещё совсем чуть-чуть. — Чуть-чуть можно и завтра дописать, — спокойно, но твёрдо бросил Андре и подошёл поближе. Положил ладони ей на плечи, легонько надавливая, и улыбнулся краем рта: — А то это затянется до утра. — Вовсе нет. Мне всего один раздел остался, он короткий. Я его допишу, — Оскар зевнула и запрокинула голову, чтобы слегка размять затёкшую за долгое сидение шею, — а то завтра я уже забуду, о чём он. — А сейчас, пока будешь дописывать, забудешь, что тебе завтра к первой лекции, — Андре протянул руку и медленно опустил крышку ноутбука. Оскар хотела было возмутиться, но глянула в безмятежные зелёные глаза и мигом передумала. Андре обладал редким умением успокоить её одним только взглядом. — Давай, он никуда не убежит. Пойдём спать. — Спать ли? — хмыкнула Оскар, вставая и мигом цепляясь рукой за его шею. Приблизив лицо к нему вплотную, она поддела пальцами подбородок: — Судя по твоему взгляду, ты думаешь о чём-то другом. И явно не о том, что тебе и самому к первой лекции. И это будущий медик, подумать только. Самому не смешно? Андре беззлобно ухмыльнулся и наклонился к ней, упёршись лбом в лоб. Его дыхание ощущалось на губах и подбородке, и Оскар прикрыла глаза, чувствуя, что краснеет. Она ведь тоже думала не о том, чтобы пойти спать. Совсем не о том. Он не сказал больше ни слова. Просто подхватил Оскар под бёдра и легко поднял. Покружил немного, чмокнул в губы. И всё так же молча понёс в спальню. В такие моменты Оскар забывала обо всём. Доклады и утренние занятия разом теряли для неё всякое значение. И вообще весь мир сужался до этой маленькой спальни, в которой существовала лишь она и Андре. Она таяла под его руками и губами. Буквально растекалась, как мороженое в жаркий день, теряя все остатки своего самоконтроля. Вздрагивала, когда Андре прикасался к ней; весь он был таким горячим и мягким — его ладони, его губы, его дыхание, чувствовавшиеся на коже. И иногда она даже сама не могла поверить в то, что происходит. В то, что они вместе. Что они уже почти супруги. Что они могут целоваться вот так и заниматься любовью, опьянённые своей нежностью. — Андре… — Оскар тихо выдохнула, когда он прижался губами к её шее, а пальцы сами собой сплелись на подушке рядом. — Что?.. — спросил он охрипшим голосом и упёрся лбом ей в лоб. — Я хочу за тебя замуж. Андре резко вскинулся и недоуменно поднял брови. — Эй. Ты же не хотела говорить об этом… — А теперь хочу, — безмятежно протянула Оскар и, протянув руку, погладила его по щеке. — Даже я иногда меняю своё мнение, разве так нельзя? Он поморгал пару секунд, приходя в себя, а потом с улыбкой наклонился к ней. — Можно. Только ты так редко это делаешь, что я почти не верю в то, что ты можешь передумать. — Я серьёзно, Андре. Серьёзней некуда, — она покачала головой. — Это не из тех слов, которые я бы стала на ветер бросать. Его ладонь скользнула по лицу, убирая в сторону непослушные золотистые волосы, и Оскар прикрыла глаза, из-под ресниц оглядывая его лицо, всматриваясь в зелёные глаза и задерживая взгляд на губах. Она подумала о том, что очень хочет сказать «да», глядя в эти глаза перед алтарём в церкви. — Знаю, Оскар. Давай поженимся, — Андре улыбнулся краем рта. — Я тебе это уже много раз предлагал, но мне несложно сказать ещё раз. Оскар прикусила губу. И, приложив некоторое усилие, кивнула. — Я согласна, — чуть севшим голосом отозвалась она и обняла его за шею. — Надеюсь, ты не передумаешь за мою стажировку… — пробормотал Андре, уткнувшись носом ей между шеей и плечом. — Глупый! — Оскар надулась и легонько пихнула его, на что он рассмеялся. — Хочешь ли знать, я давно тебя мужем считаю. Просто вдруг поняла, что хочу, чтобы это было официально. Вот и всё. Оскар медленно подтягивает к груди колени и в очередной раз бездумно смотрит на золотой ободок на пальце. «Официально» так и не стало. И никогда уже не станет. Потому что если не Андре — то никто. И никакие уговоры родителей и сладко улыбающиеся поклонники вроде Флориана не убедят её в обратном.***
Родительский дом, красивый трёхэтажный особняк с примыкающим к нему огромным прекрасным садом — давно уже не то место, где Оскар чувствует себя комфортно. И она даже не знает, в какой момент она перестала ощущать себя в нём в покое и защищённости. Наверное, тогда, когда мать с отцом хотели силой увезти её сюда из больницы, чтобы присматривать за ней и не дать наделать глупостей в своём горе. А когда не вышло, всё равно выкрутили ей руки, выбили из неё обещание, что выходные Оскар будет проводить с ними и обязательно звонить домой по вечерам, хотя бы просто сказать, что она в порядке. Они прекрасно знают её. Знают, что она не ослушается, если уже дала слово. Это не её любимая тихая квартира в Париже, в отсутствие хозяйки словно замирающая во времени. Здесь всегда много людей. Бесчисленные горничные, носящиеся по коридорам и комнатам с метёлками, частые гости, партнёры отца по бизнесу и подруги матери. Всегда какое-то шевеление, какое-то движение. И всегда все знают, когда Оскар уходит, когда возвращается. А ей чаще всего так хочется тихо и незаметно проскользнуть в свою спальню и спрятаться там. Но миновать слуг не удастся даже с навыками бесшумного передвижения уровня ниндзя. Встретившая её у порога горничная буквально выхватывает из рук сумку и джинсовую куртку, которая так и не понадобилась. И Оскар пытается улыбнуться ей: — Спасибо, Софи. Я пропустила ужин? — она спрашивает об этом с лёгкой надеждой, веря, что ей не придётся сейчас сидеть в столовой и выслушивать нотации матери. — Нет, мадемуазель. Мадам Жоржетта попросила перенести его на более позднее время, — разбивает в пух и прах её надежды Софи и кланяется. — Я сообщу ей о том, что вы вернулись. И, шурша чёрной юбкой, она стремглав бросается вглубь дома. А Оскар тяжело опускается на обитую бархатном скамейку, чтобы снять туфли. Они опять стали мучительно тесными, хотя ещё пару часов назад были точно по размеру. Такое всё время к вечеру. Уже даже нет сил раздражаться. — Оскар, дорогая, — мягкий голос окликает её, и Оскар обречённо поднимает взгляд. Из гостиной выходит мать. — Ну наконец-то. Где ты была так долго? Мы волновались за тебя. — Гуляла возле церкви, — бросает Оскар и пытается улыбнуться. — Прости за беспокойство. Я увидела твоё сообщение и сразу поехала домой. Она встаёт со скамейки и с наслаждением шевелит пальцами, перестав наконец чувствовать плен высокой шпильки и острого мыска. Жоржетта подходит поближе к ней и мягко обнимает за плечи: — Я знала, что ты так и сделаешь. Оскар смотрит матери в лицо, слегка опустив ресницы, и видит, как в её глазах начинают дрожать блики. Она предусмотрительно умолчала о том, как разрыдалась в машине перед тем, как поехать домой, но всё ведь видно. Слёзы ещё не до конца высохли у неё на щеках, да и распухший нос и красноту глаз никуда не деть. — Не нужно было переносить из-за меня ужин, — вздыхает Оскар, — я не голодна. — Оскар, не начинай опять… — Жоржетта слегка укоризненно качает головой. — Ты и к завтраку не притронулась, я видела. Разве можно так, целый день совсем ничего не есть? От тебя и так уже половина осталась. Оскар морщится. Она не может даже смотреть на еду, её мигом начинает мутить и подкруживать. И почему только никто не хочет воспринимать это всерьёз? Даже мать, которая сама была беременна целых шесть раз. — Мама, я не хочу есть, правда… Я очень плохо себя чувствую. Оскар признаётся в этом нехотя, только из надежды, что её оставят в покое. — У тебя что-то болит, Оскар? — Жоржетта мигом распахивает глаза. — Давай вызовем доктора. Тебе сейчас нельзя оставлять своё самочувствие без внимания. — Не надо доктора. Это всего лишь токсикоз, — Оскар морщится, — и всё, что из него вытекает. Ты же сама знаешь, каково это. Мать тяжело вздыхает. — Конечно, дорогая. Это тяжело, но ничего не сделаешь, только перетерпеть. Прилечь не хочешь? — Хочу. Даже очень… — Тогда пойдём, я доведу тебя до комнаты. А то ещё упадёшь на лестнице, упаси Боже. Жоржетта обнимает её и, бережно придерживая, ведёт к лестнице на второй этаж. Оскар кривится, чувствуя, что сейчас опять разрыдается, только уже от ненависти к самой себе. Ну почему нельзя просто запретить людям переживать за неё, почему она должна видеть, как мучает их вместе с собой, почему должна чувствовать себя слабой и беспомощной, сто раз склеенной хрустальной вазой, на которую дунь — и она рассыплется? Она ведь просила. Говорила, что у неё всё в порядке и она справится. Бесполезно. В её спальне в мансарде царит приятный полумрак, задёрнутые занавески не пускают внутрь свет закатного солнца. Постель аккуратно разложена, на подушке лежит пижама, возле выключенного ночника на тумбочке — заботливо принесённая Софи бутылка минеральной воды. Жоржетта буквально усаживает впавшую в апатию Оскар на кровать и присаживается рядом. Молча гладит по плечам, успокаивая, ослабляет верхние пуговицы рубашки. — Ну? Переодевайся и ложись. Полежишь немножко, слуги пока закончат приготовления к ужину. — Оскар безучастно кивает. — Может, ты хочешь чего-то особенного? Знаешь, у женщин в такое время бывают странные желания, это абсолютно нормально. Оскар качает головой. — Если честно, то есть у меня одно желание. Вина хочется… Жоржетта, ахнув, прикрывает рукой рот: — Ты что, Оскар? Тебе нельзя в твоём положении! — Ну хоть чуть-чуть… — бормочет Оскар. Раньше редкий вечер у неё обходился без того, чтобы выпить пару бокалов красного. Она не алкоголичка, это просто для удовольствия, примерно так же, как съесть шоколадную конфету, если вдруг приспичило. — …Чтобы лучше спать. — Нет-нет, дорогая, это исключено, — отрезает мать. — Если у тебя беда со сном, вызовем всё-таки завтра доктора и пусть он выпишет что-то от бессонницы. Ещё пьянства тебе не хватало. Оскар криво улыбается. Ну кто бы сомневался. — И не плачь больше, ладно? — Жоржетта гладит её по лицу, задерживая прохладные пальцы на уголках глаз. Оскар уже давно про себя поняла, что просить её не плакать — всё равно что махать перед быком красной тряпкой и кричать, чтобы он не нападал. От этого только хуже, глаза сами собой наливаются кровью и слезами, и хочется зарыдать в голос. — Не могу, — чуть слышно отзывается она и, скривившись, отстраняется. — Я стараюсь. Я правда очень стараюсь, мама… Но не получается, — и Оскар тут же закрывает лицо руками, бессильно всхлипывая. — Мне так его не хватает, ты не представляешь… Жоржетта тяжело вздыхает и вновь обнимает её. — Знаю, Оскар. Знаю… Но нельзя так. Ты же не можешь провести всю жизнь в трауре. Или, того хуже, довести себя. Думай о нём, как о своём ангеле-хранителе. Андре явно не захотел бы, чтобы из-за него с тобой случилось что-то плохое. — Оскар стискивает зубы. — И потом, ты сейчас ответственна не только за себя, но и за маленького, который у тебя в животе. Ты же сама захотела оставить его. Значит, ты приняла эту ответственность, и не можешь теперь так просто отказаться от неё. Оскар кривится и машинально кладёт руку на живот. Зачем только говорить очевидное. Она прекрасно знает об этой ответственности и вполне готова нести её. — Ты права, — тихо произносит Оскар наконец, шмыгает носом и выворачивается из объятий матери. — Я… Я постараюсь не плакать больше. — Вот и хорошо. Отдыхай. Если тебе что-то будет нужно, позови Софи. Жоржетта целует её в лоб и выходит из спальни, плотно закрыв за собой дверь. Оскар медленно поднимается с постели и, полусогнувшись, идёт в ванную, примыкающую к спальне. По-быстрому приняв душ и завернувшись в пижаму, она ныряет под одеяло и отворачивается к окну. Даже если кто заглянет, пусть думают, что она уже спит. Оскар всё равно ни за что не спустится к ужину. У неё просто нет сил сидеть сейчас за столом, натянуто улыбаться и в очередной раз выслушивать споры отца и матери о том, кто у неё родится. Сколько она помнит, без этого не обходился в последнее время ни один ужин. Поняв, что избавиться от внука не удалось, родители стали очень им интересоваться. — У Оскар родится девочка, такая же хорошенькая, как она. И Оскар назовёт её Антуанеттой, — мягко, но в то же время серьёзно говорит мать, отставив в сторону бокал с водой. — Нет, — в ответ на это отец легонько хлопает ладонью по столу, — у неё будет мальчик и наконец-то разбавит это сплошное женское царство! Они могут долго так спорить, а Оскар покашливает, нервно прихлебывая воду и пытаясь не засмеяться. Она сама ещё не знает пол ребёнка, лишь иногда задумывается о том, что надо бы сходить на УЗИ и выяснить, срок уже вполне достаточный. Тогда ведь выслушивать споры отца с матерью будет ещё смешнее. Вот только слышать это, вспоминая, как они уговаривали её сделать аборт, не только смешно, но и отчасти грустно. В больничной палате прочно поселился запах лекарств и чего-то горького, от чего горло судорожно сжималось. Полулёжа на высокой кровати, Оскар пустым взглядом смотрела в стену перед собой. Её привезли сюда из полицейского участка после спазма. Она не знала, сколько времени прошло и сколько она пролежала вот так без сознания. За окном начинало светать, фонарь, мрачно светивший прямо под ним, уже давно погас, по стеклу громко стучал дождь. А Оскар, как сквозь вату, слышала из коридора голос матери. — Месье, Оскар будет в порядке? — с тревогой спрашивала Жоржетта. — В порядке, — послышался в ответ мужской голос. — Это спазм, реакция организма на стресс. Угрозы жизни нет, не беспокойтесь, мадемуазель скоро придёт в себя. Оскар устало покачала головой. Физически-то она уже пришла в себя и чувствовала себя вполне нормально, а вот душевное состояние явно оставляло желать лучшего, она сама очень отчётливо это ощущала. Но следующая фраза врача словно окатила её ледяной водой: — Мадам, а вы знаете, что она беременна? Из коридора донеслось испуганное «ах!», и Оскар невольно представила себе, как мать распахивает глаза и как у неё дрожат губы. Она медленно опустила ресницы и осторожно сложила руки на животе. Так вот в чём всё дело. Вот почему Оскар так неважно себя чувствовала в последнее время, вот почему она просыпалась с ощущением, что её подташнивает, а при виде еды ей иногда становилось откровенно не по себе. Видимо, те последние ночи, что Андре провёл дома, не прошли даром. Оскар поморщилась, повернулась на бок и накрылась с головой одеялом. Её била крупная дрожь. Слишком уж много шокирующих новостей навалилось на неё за эти дни. И Оскар казалось, что даже её нервная система этого просто не выдержит. Она уже видела себя стоящей на тонкой грани над пропастью. Дверь, ведущая в палату, тихо хлопнула, и Оскар почувствовала, как её гладят по плечу. В нос пробрался аромат парфюма «Chanel №5», который так обожала Жоржетта, и она едва не чихнула. — Оскар, дорогая… — Не надо, мама. Я всё слышала. Знаю, что ты хочешь сейчас сказать. Просто… Не надо. Оскар прошептала это глухо, не поднимая головы, в подушку. Услышала тяжёлый вздох и то, как мать присела на стул рядом с кроватью. — Никогда не думала, что скажу такое, но… Оскар, тебе следует сделать аборт. Оскар подскочила на кровати, её словно окатили кипятком. — Мама! Ты что такое говоришь?! — Ты сейчас не в том состоянии, — мать покачала головой. — Ну подумай сама. Ты ещё учишься, а потом тебе надо будет заниматься своей карьерой, у папы на тебя очень большие планы, да ещё ты осталась одна… Не лучшая ситуация, чтобы рожать ребёнка. — Замолчи, — Оскар с силой сжала голову ладонями, изо всех сил глотая злые слёзы, — замолчи, я слышать этого не хочу! Жоржетта обняла её за плечи и стала гладить, успокаивая. — Дорогая, ну не стоит так реагировать… У тебя обязательно будут ещё дети, но не в таких обстоятельствах и не в это время. Подумай, прошу. — Не буду даже думать, — Оскар упрямо мотнула головой и сжалась в комок. — Я не дам забрать последнее, что осталось от него! Душная волна истерики подкатила к горлу, Оскар зарыдала, затряслась… Испуганная мать кинулась за врачом, и спустя пару минут в палату влетела целая толпа во главе с отцом. Он обнимал Оскар и гладил её по голове, врачи быстро ломали ампулы у шприцов, кто-то подсовывал стакан с водой. Оскар уворачивалась, сжимала обеими руками живот, плакала, а потом погрузилась в какое-то странное состояние, она словно спала наяву, видела какие-то отрывочные картинки, но не могла даже реагировать на них или сказать что-то. А через некоторое время она очнулась, встала и поняла, что больше ничего не чувствует. Вообще. Тогда Оскар и вправду казалось, что родители это делают просто ей назло. Она прекрасно знает, что мать с отцом не слишком одобряли её выбор с самого начала — хоть Андре и был для них кем-то вроде дальнего родственника, потому что всё время крутился рядом, они явно рассчитывали, что их блестящая Оскар выберет кого-то получше в качестве спутника жизни. Чувства, естественно, в расчёт ими не принимались. А сейчас, мучаясь от постоянного токсикоза и мыслей о туманном будущем, Оскар всё чаще думает, что, может, они и не были так уж неправы в ту ночь. Поморщившись, она опять гладит живот ладонью. Нет, незачем жалеть о своих решениях, она это поняла ещё в детстве. Она справится. Ради Андре. Ради себя. Ради общего будущего, которому уже не суждено наступить. Или же нет, суждено. Ведь это совместное будущее сейчас находится в её животе. Горький вздох, и Оскар закрывает глаза. Каждый раз в этой спальне она говорит себе одно и то же. И каждый раз после выходных всё начинается заново.