На двоих

      У Лёни в шкафчике — Юлина фотография, бережно приклеенная на двусторонний скотч.       Осматривая квартиру потерпевшей, Субботин переходит к очередному тканному ящичку, вставленному в ячейку стеллажа. Фотоальбом, записная книжка… всё моментально отправляется в прозрачный ящик для изъятия. ещё один альбом — на сей раз с вклеенными билетами, какими-то картинками, засушенными листочками, фантиками от конфет… внимание старлея куда больше привлекает тёмно-изумрудный мешочек из вельвета или чего-то похожего.       — Нашёл чего? — словно почувствовав, оборачивается к напарнику лицом Соколова.       — Что-то нашёл, — пожимает он в ответ плечами, старательно расправляется с узелками всё той же ткани… и наконец вытаскивает на свет нечто, тут же безошибочно опознаваемое. Аппарат для моментальной печати фотоснимков. — Ого! Прикольная вещица.       Сделав к Лёне несколько шагов, Юля окидывает взглядом пепельно-серый фотоаппарат. Благо, что любопытный — даже какой-то восторженный — Субботин неспешно крутит его из стороны в сторону, не то запомнить поточнее намереваясь, не то сравнивая строение аппарата с имеющимися у него знаниями.       — Жалко только, что памяти у этой вещицы нет, — вскинув на напарника взгляд, отмечает майор. — А то бы нажал кнопочку — и увидел, что печаталось с него когда-нибудь. Мало ли, — пожимает она плечиками, — полезное бы чего нашлось.       В «корзину» предназначенного для отправки экспертам добавляется ноутбук, ещё один фотоальбом с дополнительными вклейками, отыскавшийся на книжкой полке, томик Пушкина с какими-то неясными пометками, пара снятых со стены карточек моментального фотоаппарата… сам же агрегат, вряд ли пригодившийся бы в лаборатории, но всё же оговоренный операми, как предмет изъятия, в прозрачный короб так и не оказывается положен.       — Я когда был маленьким, очень хотел заполучить полароид, — сообщает Лёня, когда Соколова ещё только замечает его потерю рабочего ритма и разве что подумывает задать вопрос. — Мама говорила, что это пустая трата денег. И на саму эту «игрушку», и на карточки потом к ней… а если уж я хочу что-то сфотографировать — могу и пару кадров на плёнку сделать, мне потом распечатают. Папа её поддерживал.       — До сих пор обидно? — отложив в сторону светящий розовым фонарь и нераспечатанную пробирку, с сочувствием и… пониманием? спрашивает напарника майор. Ей вот и сейчас обидно, что в детстве родители не купили прекраснейший металлический танк с крутящейся башней, обосновывая решение тем, что она, вообще-то, девочка, и так-то у неё есть уже грузовик. «Он даже не военный!» — пыталась спорить маленькая Юленька. «Он зелёный — значит, используется и для армейских нужд», — отрезал папа и спешил заняться чем-нибудь полезнее спора с дочерью.       — Не знаю, — пожимает он в ответ плечами. — Сейчас вроде и понимаю, что это не какая-то необходимая вещь. Соглашаюсь с тем родительским решением… но в то же время это — мечта какая-то детская. Несбывшаяся. Улыбнись, а?       Лёнина размеренность воспоминаний, с меланхолией уж слишком тесно в какой-то момент сросшаяся, прерывается буквально в один миг, превращаясь в активность и даже нетерпеливость. Юля за этой сменой скоростей не успевает, не то что за осознанием его задумки — она лишь непонимающий взгляд на старлея вспархивает, как на современном полароиде уже нажата оказывается небольшая кнопочка. Изо «рта» аппарата неспешно вылезает снимок на плотной бумаге, и Соколова в новой порцией изумления приподнимает бровь.       — Ты чего?       — Проверка исправности аппарата, — пожимает плечами Субботин, и Юля даже сердиться не может на эту его несерьёзность в рабочее время — слишком уж счастливые у него сейчас глаза и очень уж ярко светит на неё так хорошо знакомая улыбка. — Когда Чокова придёт в себя, я даже траты ей компенсирую, — добавляет старлей и, всё так же довольно улыбаясь и поднимая руку с заряженным полароидом, делает ещё один снимок.       «Случайно» так выходит… но на пяти из шести сделанных снимков оказывается Соколова. Недоумевающая, солнечно-улыбающаяся, сосредоточенная… на шестом Лёня запечатляет пушистый папоротник в пузатом, как будто бы в древности вылепленном горше. Юле этот разлапистый шарик просто очень понравился.       — Вот ты говорила, что это вещдок, и использовать его по назначению — нарушение, — отмечает Субботин, захлопывая замки на служебном чемоданчике и не отводя при этом взгляда от ставящей подписи в бланке изъятия напарницы, — а сама, между прочим, получила неплохую такую фотосессию! Не напрягаясь, без ожидания и совершенно бесплатно. Держи! — он выкладывает на исписанные размашистым почерком листы моментально распечатанные фотографии и сверкает при этом куда хлеще только что начищенного самовара.       — Ну, теперь, Лёнь, если я захочу полноценную фотосессию — ты от меня не отделаешься! — смеётся, отражая его довольную улыбку, Юля и, сжимая в руке плотные снимки, делает вид, что совершенно не заметила, что из шести сделанных карточек у неё оказывается только пять. И домашний папоротник старлей не забывает включить в эту галерею, нет.       У Юли на полочке с форменной шапкой и парой перчаток — стеклянный пузырёк с сухоцветами.       — Юлька! — раздаётся прямиком из чащи леса, и Соколова, прекрасно слыша радостные нотки в голосе напарника, выпрямляется в полный рост и с предвкушением оборачивается в сторону выкрика. Раз уж он так кричит — значит, нашёл что-то стоящее.       Из-за еловых ветвей слышатся ни с чем не спутываемые звуки — старлей пробирается через сухостой, невольно переламывая некогда бывшее деревцами и за шагом шаг наступая на ковром покрывающие пространство шишки; а через несколько мгновений сам он уже оказывается перед взором напарницы. Пусть и на расстоянии ещё, превышающим длину руки.       — Юль! — вновь повторяет Лёня, улыбаясь, и одним махом, «отталкиваясь» от воздуха одной рукой, а вторую к торсу прижимая, перемахивает через отделяющий лес от дороги (а ещё миг назад его — от Юли) овраг. — Смотри, какая красота!       — Хорошенькие какие, — опустив взгляд, майор тут же расплывается в улыбке.       На душе становится как-то спокойнее и уютней. А лес преображается, нотки чего-то волшебного в свой облик и даже аромат добавляя. Совсем как в детстве. Словно бы нет никакой служебной суеты, нет липнущей после почти суток на ногах усталости, а откуда-то из-за вечно зелёного хвойника и уживающихся рядом уже примеряющих осенние наряды берёзок вот-вот появится любимый дедушка. В детстве казалось, что они вдвоём могут дни напролёт провести в походах по лесу — лакомиться ягодами, собирая их на вареники или предвкушая, как дома сделают шикарнейший черничный десерт — просто пересыпав ягодки сахаром, набирать материал для школьных поделок, выискивать прикрываемые листочками грибы… глядя на яркие лисички у Лёни в руках, она так и вспоминает те часы, что были пройдены под кронами величественных деревьев.       — Мой дедушка говорил, что это неуважительно к грибам, — отмечает вдруг Юля, взяв в руку аккуратненький грибок с не успевшей ещё вывернуться шляпкой, — собрать несколько увиденных штучек, когда в планах совершенно не было охоты. И себе не хватит, чтобы полноценно насладиться, и другим, получается, не оставил.       — Так в чём проблема? — пожимает плечами Субботин и ловко перехватывает Юлин вспархнутый взгляд. — Лес большой, — констатирует он и разводит руками, как будто бы доказывая это. — Соберём ещё!       — Лё-ё-ня, — протягивает Соколова, как-то обессиленно склоняя голову. Ей и самой хочется побродить по лесу, между этими соснами-великанами, что, как в песне, и впрямь как стены, насобирать лисичек целую корзину — и пусть её нет с собой и в помине, насладиться этой, такой отличной от привычной, реальностью… но… — Рогозина нас в лесничие сошлёт, если мы с тобой не с мобильным Петрухина или хотя бы образцами крови вернёмся в контору, а с грибами.       Она поднимает уставший и разочарованный взгляд… а встречается с ещё более уверенным Лёнькиным. Его трудности не пугают, а раззадоривают. А Юлин недавний блеск в глазах и тёплая улыбка, что откуда-то из прошлого берёт начало, решительности придают и уверенности в том, что лес — не работа, тут и наслаждаться нужно.       — Не сошлёт, — машет он головой. — Мы наберём грибочки, максимально цельными их оставим, с лучком пожарим… — плавно водя рукой в воздухе, совершенно вкусно рассказывает старлей. — Галина Николаевна после такого угощения не сможет от нас избавиться! К тому же… давай пакетик сначала какой-нибудь найдём, а потом я покажу тебе одну очень интересную поляну.       Небольшая полянка, «застеленная» где-то причудливым серебристым мхом, где-то цветущими травами и небольшими кустарниками, и впрямь оказывается весьма занятной — со следами борьбы, лоскутами одежды, по цвету похожей на разодранные вещи обнаруженного давеча тела, с россыпью сосновых шишек с пятнами бурого цвета… «Ты оказался прав, Лёнь, это кровь».       — Вот видишь, — улыбается он напарнице, забирая из её рук пузырёк с экспрессным определителем крови, — получается, нас с тобой уже точно не за что ссылать. Мы — молодцы! И теперь отправляемся за грибами! Вон в той стороне, кажется, рыжеются.       — Ты тоже заметил?! — вскинув на Субботина взгляд, с вновь вспыхнувшей улыбкой изумляется Юля. — Я всё шишки собираю и поглядываю в ту сторону.       Поиски грибов преподносят операм понимание предполагаемого направления отступления — не то нападавшего, не то впоследствии скончавшегося Петрухина, и, путь проложив сквозь резные папоротники, выводят как будто бы в совершенно иной мир. Заболоченное пространство между суховатыми несмотря на недавние обильные дожди частями леса зеленеет совсем как посреди лета.       — Красиво, — оглядываясь по сторонам, констатирует Лёня и ступает на забавно и чуть пугающе пружинящую под ногами губку из мха. Не батут, конечно, но как тут бороться с желанием чуть подпрыгнуть, в полной мере стремясь ощутить покров под ногами?       — Ты аккуратнее, — тут же предупреждает напарника Юля, ступая, по правде говоря, следом, и в тот же миг оказывается взята Субботиным за руку. Наверное, в его понимании — если и тонуть, то вместе.       — Чего у тебя пальцы холодные? Замёрзла?       — Лёнь, сентябрь на дворе, — напоминает Соколова, взметнув на напарника взгляд. На губах её сияет улыбка — Лёнина забота приятным теплом растекается внутри. — А я пару минут назад лисички из-под мха вытаскивала. Сейчас отогреются. Да-а, — протягивает майор, оглядываясь по сторонам, вдыхая полной грудью новыми красками заигравший свежий воздух и как будто бы незаметно чуть крепче сжимая Лёнину тёплую ладонь. — Красиво необычайно. Мягкое такое всё — даже на вид, зелёное… а эти цветущие кустики, что вклиниваются по бокам — вообще прелесть.       — Это вереск, — со знанием отмечает Субботин, глядя на небольшие, но «отвоевавшие» себе приличные земли кустики с мелкими листочками и возвышающимися над ними торчащими вверх стебельками с мелкими, почти что неотделимыми друг от друга лилово-розовыми цветками-колокольчиками. — Говорят, что когда-то его для производства пива использовали — вместо хмеля. А вообще это медонос. Да и просто красиво!       — Вот «просто красиво» мне нравится, — улыбнувшись, кивает Юля. — А то как-то ни пива, ни мёда не хочется.       Старлей не спрашивает, чего же подруге хочется — лишь только взглядом провожает её, неспешно удаляющуюся по краю губки-болота в сторону молоденьких берёзок, как будто бы специально высаженных причудливым островком, и с улыбкой отмечает, как Юля присаживается в какой-то момент на корточки, проводит ладонью по цветущим кустикам вереска, напоминающим раскидистые травы, и, спешно выудив из кармана мобильный делает несколько кадров. Идея в голове его рождается молниеносно и буквально-таки сама собой.       Из леса опера возвращаются в полной мере довольными — в подарок экспертам собран целый короб образцов, фрагментов одежды и даже ботинок (и мелочь, что они склоняются к мысли, что к делу он ни пяткой, ни мыском не относится), Рогозиной уж явно есть о чём сообщить, грибов с лихвой хватит для того, чтобы накормить всех, кто трудится сегодня в конторе (хорошо бы ещё при этом картошкой где-нибудь по пути обзавестись, а заодно и луком… но, если что, и ганца можно будет прямиком из ФЭС отправить — зря, что ли, ярмарка у них прямиком под окнами открылась?). А что ещё больше вызывает улыбку и что-то невероятное в груди у них обоих — так это небольшой букетик, бережно сжимаемый Юлей в руках.       Вереск прекрасен. И к счастью Субботина в лесу не одинок. Осень радует довольно-таки тёплой погодой, и причудливо-резные листья лесного папоротника выглядят в этот сентябрьский день свежо и молодо. Мимо такого успеха не проходят — и Юля теперь частичку леса увозит вместе с собой.       — Когда успел только? — не спрашивая даже, а как будто бы попросту размышляя вслух, произносит негромко Юля. На коленях лежит перетянутый травинкой букетик из вереска, буквально-таки окутанного папоротниковыми листьями, и взгляда своего от этого подарка майор, как кажется, больше, чем на миг отвести не находит сил.       — Когда очень хочется порадовать, это не так уж и сложно, — улыбается в ответ Субботин и, не скрывая удовольствия, переводит на напарницу уже который по счёту взгляд.       У Юли в достижениях — к Субботину в палату пробраться.       Когда нарушаешь приказ старшего по званию, — это, мягко говоря, нехорошо. Но если этот шаг — единственная возможность справиться о самочувствии и в целом о состоянии боевого товарища и просто совершенно не постороннего человека, а заодно и уверенности ему придать, подтверждая, что свои его уж точно не бросили, все уставом прописанные тонкости любезно отступают в сторону. Тем более, что непосредственное начальство ничего не запрещало. «Не нужно лезть на рожон. Все меня поняли?», — только и бросила Рогозина, объявив, что службе безопасности не требуется помощь ФЭС, а все попытки вмешаться пресекаться будут жёстко.       Вот Юля и не лезет.       Разве что в палату к Субботину совершенно незаконно проникает. В добавок ко всему, ещё и после официально разрешённых часов посещения. Но разве же она виновата, что подполковник как клещ вцепился в её их Лёньку, грозится всех званий и наград лишить его и всех мало-мальски с ним знакомых и причастных к тёмным делам, которые, старлей воротил согласно анонимному (со слов Дубинина) доносу? Нет, конечно. Её буквально вынудили действовать так и никак иначе.       — Юля?! — выпаливает Субботин, едва только распахивается дверь палаты, и на пороге, спешно прикрывая деревянный заслон у себя за спиной, появляется во всё чёрное облачённая Соколова. Глаза его округляются от изумления, голос от неожиданности гостьи (он-то привык, что к нему медперсонал да сотрудники службы безопасности только ходят) пропадает в тот же миг, а тело само собой отрывается от постели. Глядя на напарницу, старлей совершенно забывает о боли в груди, что пронзает каждый раз, едва только он меняет своё положение. Сейчас же как будто обезболивающее начинает действовать, не иначе.       — А ты ждал кого-то? — щурится Юля, всё же подходя ближе. — И непременно другого?       — Если бы я только знал, что могу ждать тебя… — словно бы завидуя самому себе, мечтательно протягивает Лёня, прекрасно понимая, что Юлина серьёзность и что-то на подобии разочарования — не более, чем смех. Расплываясь в улыбке и всё же прижимая ладонь к повязке поверх огнестрела, признаётся: — Я очень рад. Что ты пришла. Что именно ты пришла! Обнимемся, Юль?       Не переставая сиять, он разводит руки и, не сомневаясь в успехе, как кажется, ни на миг, уже спустя пару мгновений ощущает, как товарищ майор обнимает его, крепко, но бережно оплетая плечи и обдавая неповторимым теплом и уютом. Несколько минут совершенно не хочется думать хоть о чём-то стороннем, размыкать объятий и даже глаз открывать, если честно.       — Я тут тебе яблок с апельсинами принесла.       — Спасибо. Слушай, и всё-таки… как тебе удалось?!       — Фрукты принести? — смеётся в ответ Соколова, как будто бы и в самом деле не понимая, о чём именно речь ведёт старлей. В любой другой ситуации Субботин, предполагая сумасшествие у собеседника, бросил бы: «Ты серьёзно?», или, сверкая моли во взгляде, абсолютно раздражённо выпалил бы: «Ты прикалываешься?!», но сидящей у него на постели Юле он только усмехается в ответ и смотрит всё с той же теплотой.       — Фрукты принести, — кивает он тут же, — в палату, ставшую камерой заключения. Дубинин строго-настрого все посещения запретил, сменный конвой под дверью поставил. Была бы возможность, он и унитаз сюда бы притащил — чтобы у меня вообще перемещений не было. И даже главврач под его дудку пляшет — ко мне ходит только он сам и строгая медсестра, как будто бы спецслужбами обученная и не отвечающая даже на вопрос о том, какая сегодня погода.       — Жёстко, — кивает в ответ Юля, три дня назад, видимо, столкнувшаяся с этой самой медсестрой и мгновенно уяснившая, что официально попасть не сможет не то что к Субботину, а даже и к какому-нибудь другому «постояльцу». — Но у меня свои секреты, и я, как видишь, у тебя, — улыбаясь, разводит она руками, словно бы полагая, что вопросы у напарника иссякнут.       — Юля! — строго рубит Субботин. — Колись, давай! На какие жертвы ты пошла, и что там меня ожидает, если дверь открыть? Даже Рогозиной вчера от ворот поворот дали!       Тяжело и обречённо вздохнув, майор проводит пятернёй по волосам, на несколько мгновений зачёсывая передние пряди назад, косится на дверь, как будто бы она тут же распахнётся, едва она заговорит, медлит ещё с мгновение, а после переводит взгляд на всё это время не сводящего с неё глаз Лёню и отмечает:       — Бесшабашную героиню фильмов то из меня не делай. Все там живы-здоровы. У медперсонала летучка в ординаторской, какая-то только одинокая медсестра между палатами и постом курсирует. Дубинин, небось, новые погоны у себя на плечах представляет, не спеша дело нормально расследовать. А конвоир твой… — Юля на миг замолкает, вновь обернувшись в сторону плотно закрытой двери, и ещё немного понижает голос: — Лёнь, ты ведь помнишь, что у меня есть период, о котором я подписку о неразглашении давала. Так вот твой сейчашний конвоир как раз из того времени — мы с ним пересекались во время одной разработки, всё остальное засекречено, но я ему жизнь спасла.       — Попаданием ко мне долг забрать? — хмурится Субботин, точно понимая, что Юля ничего не приукрашивает в своём рассказе и уж точно не придумывает эту историю. — Мне кажется, ты продешевила, Юль.       — Ни капли, — решительно объявляет она, даже пары секунд не беря на размышления. — Во-первых, не известно, когда ещё нас судьба свести может. Во-вторых, взаимовыручка не измеряется одним только чувством долга. А в-третьих… — спешно отведя взгляд в сторону, Юля прикусывает губу. — Почему это я продешевила, решив прорваться к находящемуся в заточении не чужому мне человеку?! — выпаливает майор, уставившись на Субботина почти что с вызовом.       Молчание длится не дольше пары десятков секунд. Но для оперов это время кажется небольшим фрагментом вечности, от и до которого слишком уж явно слышится биение сердец друг друга.       — Это получается, я тебе дорог?       — Получается.       У Юли на губах — привкус спелой черники.       Разделяться в лесу — не всегда лучшее решение, но когда вас только двое в поисках «извилистой такой сосны, словно бы арфой мечтавшей быть», отыскивать её следует непременно вдоль просёлочной дороги и вообще требовалось это сделать ещё вчера, другого выхода попросту не находится. Тем более, что опера весьма опытны в подобных делах и снабжены оборудованием, чтобы отыскаться, если выйдет заплутать среди кустов и деревьев.       — Лёня! — раздаётся откуда-то издалека, и Субботин, всё же успев отправить в лабораторию фотографию очередной похожей на описание сосны, поворачивается на звук и спешно отзывается:       — Да, Юль!       — Иди сюда!       На преодоление расстояния до напарницы уходит у старшего лейтенанта не более трёх минут. Извилистых деревьев поблизости не наблюдается — пусть даже минимально похожих на то, что указал свидетель, терпеливо просматривающий теперь присылаемые в лабораторию фотографии, — но Соколова между тем буквально светится, не отводя от подоспевшего напарника взгляда. Полного воодушевлённости, солнечной теплоты и чего-то вроде предвкушения.       — Открой рот и закрой глаза, — просит она, явно сжимая что-то небольшое в ладонях — даже скорее в одной руке что-то пряча, а второй прикрывая и между тем находясь в готовности страховать.       У Лёни в голове всплывает, как в прошлом месяце после похожей просьбы его Ломов взбитыми сливками окатил… (в рамках следственного эксперимента, конечно же, но, как водится — для чистоты результата и вообще возможности проведения проверки — даже не намекнув, что он, Субботин, в нём непосредственное участие принимает), и он поначалу упомянуть об этом желает, но вместо этого, едва сдерживая на лице хоть малейшую серьёзность, нахально сметаемую в сторону хитрой улыбкой, вопрошает, смотря на Юлю неотрывно:       — И ты меня поцелуешь?       — С чего это вдруг? — опешив, только и спрашивает Соколова.       — Ну как? — словно Юля не понимает элементарного, разводит руками старлей. — Ты просишь закрыть глаза — значит, сюрприз какой-то готовишь, что-то неожиданное должно произойти. Куда уж неожиданнее поцелуя? Тем более в разгар рабочей смены.       Он держится совершенно спокойно, уверенно даже, а вот Юля не то от возмущения, не то от неожиданной тематики Лёнькиных речей внутренне буквально задыхается. Смотря на напарника неотрывно, она хватает губами ещё один глоток воздуха, а после всё же неведомым образом совладать с собственными эмоциями умудряется.       — Какое же это неожиданное, если ты сам о поцелуе говоришь? — ловко ввинчивает она, полагая оставить за собой последнее слово. Субботин вот только не теряется и даже буквально идёт в наступление — как ни в чём не бывало улыбается уголками губ и пару шагов ближе к подруге делает. Чего это, в самом деле, они дальше, чем на расстоянии вытянутой руки друг от друга замерли?       — Я просто немножко догадливый, — пожимает опер плечами и взгляда от Юли, словно загипнотизированный, не имеет никакого шанса отвести. Завороженно в глаза его, по правде говоря, и она сама заглядывает, как чудится, не моргая.       Ещё один шаг — и пальцы уже сами собой проскальзывают по её коже, мягко приподнимая подбородок. Одно мгновение — и веки опускаются, как потяжелевшие, все вспыхивающие и одновременно замирающие внутри чувства позволяя сконцентрировать на обжигающем губы поцелуе. Ещё миг — и не остаётся даже намёка на то, что идёт что-то не так.       — Вообще я черникой хотела тебя угостить, — негромко признаётся Соколова, не спеша из окутывающих её объятий выскользнуть.       — Я уже догадался, — улыбается ей в ответ Лёня и всё же получает пару сохранившихся у Юли в руке сладких ягодок, как-то молниеносно успевая акцентированно коснуться губами подушечек её пальцев. — Определённо лучшая черника в моей жизни.       У Юли свежа в воспоминаниях их первая близость. У Лёни на память — с мясом выдранная пуговица.       Старлей откровенно пользуется объявленным в областном увеселительном заведении белым танцем под какой-то небанальный медляк — сильнее привычного сокращает расстояние и лбом прижимается к Юлиному виску. Она, впрочем, ничего против и не имеет, глаза прикрывая и в моменте желая раствориться.       — Не люблю такие разработки, — не то шепча, не то в музыке растеривая громкость, едва слышно признаётся Субботин. Он дыханием обжигает Юлину кожу и, пока напарница не успевает возмутиться или хотя бы даже подумать в неугодном ему направлении, продолжает: — изображаем тут парочку, милуемся у всех на глазах… целовались только что…       — Тебе не нравится? — всё же вклинивается в его рассуждение Соколова. И не просто вопросом в кавалера выстреливает, но ещё и взгляд на него поднимает, предварительно отстранившись на каких-то полшага, но так и не прервав танца.       — Мы потом разойдёмся по номерам, — пожимает он плечами, не тая сожаления.       В любой другой ситуации Лёня бы промолчал, не решился бы, несмотря на обыденную свою смелость, даже заикнуться о чём-нибудь подобном, все свои сожаления после привычно «пережёвывая» под струями контрастного душа и на самого же себя злясь на то и дело непрошено всплывающее в голове: «Надо было сказать!», «Попытать удачу…», «Годами молчать, что ли, пока она кого проворнее не дождётся?». Сейчас же в груди слишком сильно жжёт. И чересчур активно перегорают в голове предохранители один за одним. От Юлиной близости, что с каждым танцем всё более головокружительна. От страстного поцелуя, которым они внимание отвлекали, подслушивая интересную им беседу и микрофон устанавливая по наказу экспертов. От ласковых пальчиков, как бы невзначай поглаживающих его по шее… от туманного осознания, что всё наяву происходит, а не чудится в реалистичном сне.       — И как будто бы не было ничего.       — А ты пригласи меня к себе, — негромко, и словно бы самой себе не веря, что предлагает это вслух, произносит в ответ Соколова.       — И ты не откажешь? — с надеждой и неверием спрашивает у спутницы Лёня. Уже по которому разу в глазах её тонет — сейчас пылающих какими-то неизведанными искрами и как всегда приковывающими к себе с новой силой, — и ладонью проходится по позвоночнику её, совсем как струна натянутому. Эта близость и разговор, сам собой завязавшийся, будоражат Юлю не меньше, чем его самого. Раззадоривают где-то и совершенно точно другую сторону близости открывают.       Лёня терпеливо ждёт — хоть терпения и не остаётся, как кажется, совершенно, — и вместо ответа Юля губ его касается своими губами, медлит какой-то считанный миг, не то к себе самой прислушиваясь, не то Субботину давая время на какие-то раздумья, понимание того, действительно ли ему нужно всё то, к чему они неумолимо движутся, а после, отрицания не встретив никакого, уже совершенно решительно утягивает напарника в окончательно стирающий все грани поцелуй.       Изображая закрутившую роман парочку, опера увлекаются.       Или решаются, наконец, открыться друг другу…?       Неверие не отступает и спустя полчаса. Какая-то сплошная пелена, окутывающая их двоих. Только их двоих. Какой-то трепет, что обоими был позабыт, как казалось, долгие годы назад — когда делался лишь только первый шаг на дорогу интима. Какое-то навязчивое желание не наложать и при этом — не капаться в теориях и думать о том, как лучше, а попросту получать удовольствие и доставлять его ещё в большей мере.       — Лёнь… — срывается с губ почти что неслышно, когда он бережно к стене прижимает, от порога номера едва отойдя, и ни единого сантиметра не пропускает на охотно подставляемой под поцелуи шее.       Его нежность возбуждает с каждой минутой всё больше. Где-то в сознании отмечается мгновенно, что так заботливо к ней не относился, пожалуй, ни один из партнёров. Какой-то внутренней решительности умудряясь при этом не растерять. Её напористость — пуговки на рубашке уже наполовину оказываются расстёгнуты, — вселяет всё больше уверенности. Как будто бы каждое зародившееся внутри чувство от Юлиных прикосновений приумножается в нём снова и снова. Их притяжение видится лучшим развитием нежных взаимоотношений.       — Юля… — начинает было старлей, носом проскользнув по её носику, но в миг словно бы забывает все слова — уже которым за вечер поцелуем губы напарницы накрывает, не думая даже сдерживать внутренний порыв, и, ладонями «подныривая» под края распахнутой блузы, так и не справляется с застёжкой у неё на брюках. Точнее — не находит её даже.       — Молния слева, — шепчет, нехотя поцелуй разрывая, и сама уже тянется к запрятавшейся застёжке. — Какой ты горячий.       — Это потому что рядом со мной настоящее пламя, — заключает Субботин, обжигая дыханием, и в следующий миг, внимания никакого не обратив на попытки напарницы без членовредительства рубашку стянуть с его запястий, уже решительно подхватывает Юлю на руки, всем прелюдиям тут же повышая градус. Остудить операм пыл не сможет уже никакой ледяной душ. А сладостной близости нарушить не посмеет ни один криминальный элемент.              У Лёни в активе — куриный бульон в рецепте выздоровления.       Домой после тяжёлой смены всегда спешишь. Когда точно знаешь, что тебя там ждут — делаешь это ещё шустрее. А если уж знаешь, что твоя любовь хворает уже не первый день, едва ли не на полном серьёзе задумываешься, куда бы обратиться для разработки телепорта. Чтобы поскорее рядом оказаться и одним только развеиванием одиночества болезненность попытаться отогнать. Чтобы в воспалённые, но всё так же горячо любимые глаза заглянуть, а не попросту по телефону справиться о самочувствии. Чтобы все усилия приложить, поднимая на ноги и возвращая к привычной, лишённой температуры, головной боли и заложенности носа, жизни.       — Юля, мир спасён! — открыв дверь своим ключом, прямиком с порога сообщает Субботин. Несколько месяцев назад в качестве шутки брошенное вместо приветствия спрошенное: «Ну что, мир спасён?», успешно трансформируется уже самой настоящей традицией становится для них обоих. Стоит лишь только не вместе со смены возвращаться и знать, что вторая половина ждёт дома.       — Привет, — улыбается в ответ Юля, укутанная в плед, появляясь из кухни. — Всё так же не хочу тебя заражать, — продолжает она и посылает возлюбленному воздушный поцелуй. Лёню вот только меры предосторожности не останавливают и, куртку спешно повесив на крючок, он расстояние до уже переступившей порой комнаты Соколовой преодолевает за какие-то пару шагов и поцелуем куда более ощутимым всё же касается уголка её губ.       — Раз уж до этого не заболел, то и сейчас ничего не подхвачу. А чего в удовольствиях отказывать? Валя тут список написала, чего от простуды хорошо помогает… — объявляет Субботин, для начала исписанный ровным почерком листок желая отыскать в своих многочисленных карманах, а после всё же пакет с медикаментами решая первостепенно на тумбочку выставить. — Я заехал по пути.       — А откуда Валя узнала, что ты ко мне? — даже сквозь болезненную хрипотцу хорошо различимым в голосе изумлением уточняет Юля у своего совершенно ожидаемого гостя. Ответом ей служит Лёнькино пожатие плечами — как-то совершенно не поспособствует объяснению, если он расскажет, как судмедэксперт перехватила его по пути к раздевалке и велела проследить, чтобы Соколова принимала лекарства, которые она вот, как раз так удачно записала на половине ФЭСовского банка, а на попытку старлея возмутиться или хотя бы вопрос какой-нибудь задать, лишь только отмахнулась ничего не поясняющим: «Ой, да всё по вам видно!». Но спустя секунды он всё-таки добавляет:       — Антонова внимательная. Может быть увидела что-то, какой-то разговор наш с тобой услышала, потом умело сопоставила это ещё с чем-нибудь… на какие-нибудь мелкие детали внимание обратила… Юль, — опускаясь на постель рядом с избранницей, Лёня обнимает её за плечи и, перехватив вспархнутый взгляд, улыбается, заключая: — то, что мы ничего не рассказываем, ещё не значит, что никто ни о чём не догадывается. К тому же мы не скрываем ничего плохого, порочащего честь и вообще недопустимого. Так что даже не думай об этом переживать, — подкрепляет свои слова Субботин поцелуем, оставленным у Юли на виске. — Жар всё ещё держится. Ну, ничего — будем воздействовать на него ещё и народными средствами! Я ещё курицу купил — меня в детстве бабушка так на раз-два от всякой хвори и отбивала.       У Юли — белое платье с пышной юбкой не выше колена и спадающая по кудряшкам фата. У Лёни — элегантный костюм с белоснежным цветочком в кармане.       Стены ФЭС много чего видели, связанного с чувствами и отношениями. Одни расставились, другие в вечной верности клялись. В любви признавались в стеклянных коридорах впервые в жизни — и сотрудники, и фигуранты дел. И предложения руки и сердца делали не раз. И даже поздравляли со свадьбами да годовщинами уже не счесть, сколько пар. Но чтобы следующую счастливицу «выбирать» прямиком у распахнутых дверей переговорной… такого в стенах спецслужбы не было уж точно.       — А может, тотализатор организуем?! — воодушевлённо предлагает Ломов, выскочив как будто бы из ниоткуда прямиком перед Юлей, уже собиравшейся развернуться вокруг собственной оси и приготовиться белоснежно-персиковый букет перекидывать через спину. У него глаза горят азартом, а сам парень от нетерпения буквально пружинит, не способный спокойно устоять на месте. — Ну а что? Кто угадает — тот молодец. А если не будет такого — молодым ещё денюжка в бюджет.       — Да ты просто юный предприниматель, — в усы усмехается Николай Петрович.       — Стартапер-неудачник, — куда более хлёстко описывает идею товарища Холодов, а после и вовсе утаскивает того подальше от своеобразного конкурса и поближе к щедро накрытому столу. — Не мешайся людям, — шикает он при этом. — Когда будет твоя свадьба, тогда и будешь придумывать, как народ развлечь.       — Ну а что, по-моему, не плохая идея, — подаёт голос Власова, и Толик, тут же выпутавшись из рук Холодова, воодушевляется вновь, словно бы даже крылья расправляя за спиной. — Вы как? — кивнув молодожёнам, всё же уточняет она, не собираясь выстраивать собственные правила на чужой свадьбе.       — Ну, если Галина Николаевна не будет против ставок в ФЭС… — взглянув на полковника многозначительно начинает Субботин, Юлю предварительно обняв за талию, поцеловав в висок и по её молчаливому кивку поняв, что супруга совершенно не против. Есть в этой задумке что-то интригующее, дурацкое и в то же время совершенно занятное.       Рогозина старательно выдерживает паузу. Окидывает взглядом всех собравшихся и, внутренне усмехнувшись, отмечает, что во всех обращённых на неё глазах треплется надежда и предвкушение. «Вот же азартные какие все!», — проносится моментально в голове, а серьёзное выражение лица сменяется наконец улыбкой. Не каждый день всё-таки свадьбы бывают — можно и запоминающуюся глупость разрешить.       — Галина Николаевна не будет против, — отмечает она и первая, как будто бы оказавшись заранее готовой, достаёт из кармана зеленоватую купюру. — На тебя, Танечка, — положив банкноту на стойку дежурного, полковник улыбается поражённой таким выбором Белой. — Ты уж не подведи.       — Записывайте кто-нибудь! — командует Майский и, осушив бокал игристого, ставит на Галину Николаевну, отмечая параллельно, что на её свадьбе он непременно хочет погулять. — Зря, что ли, столько лет этого события жду?! Даже баловством вот этим газированным готов сам закупиться, — добавляет майор, покрутив в воздухе за ножку удерживаемый бокал.       — А на себя ставить можно? — спрашивает Вероника и, получив утвердительный кивок от ведущего фиксацию ставок Белозёрова — отчего-то решившего, что правила он утверждает, и не получившего, по правде ни одного претензионного акта на это счёт, — с улыбкой ставит щедрую сумму. — Может, хоть так повезёт? — смеётся она, уступая подход к стойке ещё несколько минут назад ворчавшему на Ломовскую самодеятельность Андрею.       — А ты думаешь, что жених приложением идёт к пойманному букету? — с добродушной улыбкой уточняет Гранин, появляясь откуда-то из-за неразборчивой толпы товарищей. — Если бы всё так просто было, Вероник! Тут ведь искать потом нужно, номерок свой оставлять, а не в подошедшем незнакомце преступника пытаться рассмотреть, на свидания, опять же, ходить…       — Какие свидания, Паш? Я сутками за злодеями гоняюсь! — объявляет капитан и без того известное (хоть и утрированное местами) и, подхватив Гранина под локоток, оттягивает его в сторону — чтобы уж точно на них обоих не налетел задумчиво бредущий в сторону стойки принятия ставок Лисицын.       — Вот и я о том же, — кивает Паша, словно бы пару минут назад целью себе поставив отговорить Жилину от охоты на счастливый букетик. — Это ещё столько работы проделать нужно будет, столько головной боли испытать… а они, — он ладонью обводит окружающих их оперов и экспертов, — обязательно с тебя спросят. Мол, замуж рвалась, букет поймала, время прошло… а где он, муж-то этот? Шампанского налить? — только сейчас обозначив сжимаемую в руке початую бутылку игристого, предлагает опер, кивнув на Никин опустевший бокал.       Простенький, где-то даже дурацкий тотализатор приковывает к себе всеобщее внимание. Кто-то спешно делает свою ставку, кто-то советуется с первым оказавшимся рядом или выискивает кого-то конкретного, кто-то решение своё меняет, отчего-то порешив, что ошибся, кто-то внимательным взглядом женщин осматривает, а следом — и мужчин, стоит лишь Белозёрову уточнить у Субботина детали и объявить, что на следующего молодожёна конкурс тоже будет.       — Слушай, — пока друзья не обращают на них особого внимания, Лёня склоняется к уху новоиспечённой супруги, — а может, всё-таки подвязку твою кидать, а не мою бабочку? Глядишь, и призовой фонд больше будет.       — Во-первых, зачем тогда мы выбирали бабочку с надписью «ты — следующий»? — заглядывая Субботину в глаза и ладошкой проходясь по груди, вопросом отзывается Юля. — А во-вторых, никакой подвязки у меня и в помине нет. И ты посмотри, — с улыбкой кивает она в сторону плохо вырисовывающейся очереди, — у ребят и без того ажиотаж.       — А давай тогда в Данилова с Власовой метиться? — понизив голос и растянув губы в хитрой улыбке, заговорщицки предлагает старлей. — Чего они шестой год вместе живут, а свадьбой друзей не радуют?       — А чего мы про молодых-то забыли?! — голосит откуда-то со стороны Майский, не дав операм дообсуждать личную жизнь друзей. — Стоят вон одинокие. Горько как-то, не находите? Горько!       У Лёни — свеженькие капитанские звёзды на погонах. У Юли — почётная роль зрителя на построении.       Объявление в области «молчавшего» больше года серийного убийцы и насильника само по себе вызывает напряжение и даёт сотрудникам моментальное понимание о том, что вычислить и изловить злодея нужно как можно скорее, максимально избегая появления новых жертв. Когда же выясняется, что одна из погибших — любовница чиновника небольшого городка, а после ещё и дочь его внебрачная пропадает, спокойствие в ФЭС и вовсе пропадает. Это для них потерпевшие все равны, не зависимо от того, кому и кем приходятся, а вот для отца и любовника…       И что важно, подверженному стороннему влиянию министерскому руководству совершенно наплевать и на человеческую усталость, и на невозможность экспертизы поторопить, и на неполноценное покрытие области камерами наблюдения, и уж тем более на то, что одного из оперативных работников глубоко беременная жена дома дожидается. Им всё вынь да полож.       Вспоминая те почти бессонные, буквально физически тяжёлые месяцы Субботин внутренне вздрагивает. Благо, что то расследование уже позади, и лишь только воспоминания остались в качестве непрошенного подарка.       — Я очень тобой горжусь, — заключает Юля, положив ладони на грудь супруга и одними только кончиками пальцев касаясь его погон.       — А я очень тебя люблю, — заглядывая в её совершенно искренне горящие глаза, с улыбкой отзывается Субботин. Его рука, ещё мгновение назад обнять собирающаяся Соколову, опускается на её не оставляющий никаких сомнений, весьма округлившийся живот, и бывший старший лейтенант добавляет с ещё большей теплотой: — вас всех люблю. Ты нормально? Может, присядем?       — Попозже, — качает она головой. Поясницу тянет, конечно же, но отчего-то и не сидится совершенно — то затекать как будто бы сразу всё тело начинает, едва ли не через четверть часа одного положения, то на перестройку походящее движение начинается внутри неё, то тут же хочется спать, стоит только посидеть без единого занятия. — Сейчас полезно походить.       — Ну, хорошо, — соглашаясь, кивает Субботин, и, приобняв супругу, неспешно отводит её в сторону широчайшего окна, обрамлённого витиеватыми молдингами (не Министерство, а самый настоящий дворец, не меньше). — Знаешь, Юль, и всё-таки мне как-то… некомфортно, что ли. При параде, в хоромах этих, с вниманием, к нам прикованным. Приём весь этот… — окидывает он взглядом, а заодно и руками обводит богатое убранство, что вокруг них и ещё нескольких десятков братьев по оружию, одиноко или кучками расхаживающих по этажу. — Зачем? Будто мы герои какие-то невероятные.       — А что, нет разве? — вскидывает на него взгляд Соколова, от слова вовсе не поддерживающая такого Лёниного отношения к делу, в котором уже окончательно поставлена точка. А точнее — к усилиям, которые он приложил в ходе этого расследования. — Десять лет находившегося в розыске серийного убийцу обезвредили! Девчонку спасли. Скольким семьям спокойствие вернули.       — Просто сделали свою работу, — пожимает плечами Субботин, а после успевает кивнуть глаз не отводящему от него незнакомому капитану, разместившемуся поодаль и тактично не подходящему с расспросами, пока они с Юлей беседуют. — И мы с Ритой, и ребята в лаборатории…       — Милый мой, — обхватывая его лицо ладонями, проговаривает Юля, — любимый скромный муж, это чествование совершенно заслужено. Прочувствуй этот момент, насладись им в полной мере. Да, ты выполнял свою работу, но до этого слишком долго злодей был на свободе, погубив десятки девушек. Да, ты всё делал так, как должен, но у многих до тебя, до вас с ребятами, ничего не вышло. Просто так звёзды не дают, — замечает она, разбираясь в этом не понаслышке. — Ты знаешь это прекрасно. И потом… ты четверо суток после задержания в реанимации провёл. Неужели после всего ты считаешь, что не заслужил этого? — распахнув руки в воздухе, спрашивает Соколова.       Лёня, мысленно как будто бы раскладывая все события, что произошли от получения ФЭС нового дела до этого самого дня, этого мгновения, что они с Юлей стоят у дверей парадного зала, покачивает головой супруге в ответ, обводит взглядом пространство у неё за спиной — просторный бело-золотой холл, люди почти что поголовно в парадной форме, то и дело бросаемые в его сторону взгляды (то-то Власова не поспешила быть на построении прилично заранее, и Данилов непременно согласился) и наконец заверение где-то внутри ставит, что он действительно здесь не просто так. Он заслужил потом и кровью. Рука как-то сама тянется вверх, и Субботин замирает, коснувшись подушечками пальцев собственного затылка.       — Чего такое? — не способная упустить этот жест, всполошается Юля. Оказавшись ближе прежнего, она ладонью накрывает его руку и словно бы разорваться пытается — и на зарубцевавшуюся рану стремясь взглянуть, и в глаза Лёнины вглядеться в поисках всех ответов. — Болит, да?       — Я просто вспомнил, что у меня теперь новый шрам, — приподняв уголки губ, объясняет Лёня, перехватывая Юлину ладошку и тут же отнимая его от собственного затылка. — Не волнуйся, всё в порядке. И я не пытаюсь запудрить тебе мозги, — спешно качает он головой, едва майор только собирается открыть рот, — всё правда хорошо.       Когда награды находят своих героев и оказываются сказаны все слова благодарности, заканчивается лишь только официальная министерская часть запланированных на сегодня события. И какие бы там не бы паны у преступного мира, все в одночасье из конторы уж точно не исчезнут, а, значит, ФЭСовский «сабантуй» уж точно состоится. И успех расследования нужно наконец отметить, и возвращение Субботина в строй обмыть.       — Лёнечка… — зовёт вдруг мужу Юля, когда они оказываются в машине и собираются было ехать следом за ФЭСовским микроавтобусом и служебным автомобилем Рогозиной. — Лень, а давай мы, наверное, не поедем со всеми в ФЭС.       — Что такое? — обернувшись к пассажирскому креслу, обеспокоенно спрашивает новоиспечённый капитан. Мало того, что даже для беременной такое предложение необычно, так ещё и ноток волнения и тревоги, позвякивающих в голосе Соколовой, он совершенно точно не способен из вида упустить.       И если Лёня с ответом на её слова не теряет, как кажется, ни единой секунды, сама Соколова такой оперативности не проявляет. Конечно же, не намеренно. Вместо ответа Юля как-то вся напрягается от яркости внутренних событий, лишь только несколько раз подряд резко, почти что рублено выдыхает, как учила опытная и по-врачебному осведомлённая Антонова, да ладоней не убирает с живота. Буквально оплетая его сверху и снизу, как будто бы укрыть стремясь от всего, что только может воздействие извне оказать, она поднимает на избранника красноречивый растерянно-взволнованный взгляд заметно округлившихся глаз.       — Лё-ё-нь…       — Тих-тих, — заводя машину, Субботин одной рукой накрывает Юлину на животе лежащую ладошку. Сомнений в причине её испуга и сообщения о необходимости корректировать планы не закрадывается у капитана ни единых. — Всё хорошо, Юль, не бойся. Я с тобой, я рядом. Роддом у нас рядышком — сейчас домчимся! Ты дыши, как учили, и не волнуйся. Всё хорошо.       Машина резво срывается с парковки, уносясь сквозь любезно раскрытый шлагбаум, и ещё не успевшим устроиться в микроавтобусе друзьям-товарищам остаётся лишь только смотреть ей вслед, да гадать, чем руководствовалась супружеская пара оперативников, так молчаливо сбегая в неизвестность.              У Лёни в руках два перевязанных ленточками кулёчка. У Юли — пышный букет от коллег.       — Ну всё, кончилось ваше спокойствие! — расплываясь в широчайшей улыбке, голосит Майский и с любопытством заглядывает то в конверт с объёмным розовым бантом, то в точно такой же белоснежный и украшенный звёздами, но опоясанный небесно-синей лентой.       — Мы этой встречи десять месяцев ждали, — отзывается майору в ответ молодой отец и буквально ни на миг не отводит глаз от своих двойняшек. Чтобы налюбоваться ими, не хватит капитану, наверное, и целой вечности.