Великолепие драконов

Если бы год назад кто–нибудь сказал Хагриду, что однажды он будет готовить чай для элегантной француженки — не говоря уже о том, что она будет такой же высокой, как он, — он бы обезумел от радости. Однако сегодня, когда он суетливо перемещался по своей хижине, звеня чайными чашками и стараясь не споткнуться о Клыка, ему казалось, что он проглотил жабросли и теперь задыхается. Хрупкое перемирие, которое они заключили после ночи Святочного бала, вот-вот должно было нарушиться, — он чувствовал это так же ясно, как дементор чувствует страх. Что ему ей сказать? Она пришла, чтобы поговорить с профессором Дамблдором об их задании или о чём-то другом? Извинится ли она за то, что набросилась на него в ночь Святочного бала? Должен ли он извиниться за то, что назвал её полувеликаншей, если это правда? Мерлина ради, ему же шестьдесят пять. Как ей удавалось заставить его нервничать как школьника? Раздался резкий стук в дверь. Хагрид вскочил и побежал открывать. Олимпия Максим стояла в дверях во всей своей красе, одетая в летнее платье в сине-белую полоску (разумеется, в вертикальную) и держа в руках белый зонтик — достаточно широкий, чтобы укрыть от солнца небольшой автомобиль. Её лицо, скрытое тенью, выражало тревогу, и от этого ему стало немного легче. По крайней мере не один он волновался. — Могу я… — Не могли бы вы… Они разговаривали, нервно смеялись и избегали смотреть друг другу в глаза, пока он придерживал для нее дверь. — Хорошо, — пробормотал он, наблюдая, как она складывает зонтик. — Заходите… Здесь есть чай, если хотите, или, может быть, огневиски… Я поставил на огонь несколько кексов, они, должно быть, уже готовы… Отойди, Клык! Он схватил пса за ошейник как раз вовремя, чтобы тот не оставил грязных отпечатков лап на платье Олимпии. — Прошу прощения за это, мадам. Олимпия только пожала плечами и наклонилась почесать Клыка за ушком, улыбаясь так, что Хагрид почти позавидовал своему питомцу. — Всё в порядке, 'Агрид. Он хороший пёс, правда, дорогой? Она искренне рассмеялась, когда большой борзый пес лизнул её в лицо, — счастливым, непринуждённым смехом, который он слышал от неё всего один раз, когда она навещала своих абраксанов. Когда они сели пить чай, она даже позволила зверю положить голову ей на колени, не обращая внимания на капли слюны, которые он оставлял на её юбке. Заметив выражение лица Харгида, она снова пожала плечами и подняла одну руку, усыпанную кольцами, в воздух, продолжая поглаживать Клыка другой. — Мне всегда нравились животные, — сказала она. — Они… они не судят по внешности, если вы понимаете, что я имею в виду. И вот разговор подошёл к их последней ссоре, а Хагрид всё ещё не знал, что сказать. Пока что её визит проходил лучше, чем он мог надеяться, но одно неверное слово с его стороны могло все испортить. Он отвернулся, делая вид, что достает кексы из духовки, и проглотил ругательство, потому что — в очередной раз — они подгорели. — Да, — наконец сказал он, накрывая это безобразие кухонным полотенцем и поворачиваясь к ней лицом. — Мне тоже. Олимпия опустила взгляд на свою дымящуюся чашку, в которую налила щедрую порцию огневиски, и повертела её в руках. — 'Агрид, — начала она, — это испытание… Он приготовился к её отказу, к повторению той вспышки гнева в кабинете профессора Дамблдора прошлой ночью, к очередному яростному, пристыженному отрицанию того, что было так очевидно для всех окружающих. — Если мы с вами собираемся путешествовать вместе, — продолжила она вместо этого, — ты должен знать правду о… о том, кто я такая. Она посмотрела на него блестящими чёрными глазами, более открытым и уязвимым взглядом, чем прежде. — Я знаю, с моей стороны было глупо лгать. — Она горько рассмеялась. — Я прошу у вас прощения за это. — Крупная кость… Какой разумный человек поверил бы мне? Да, я полувеликанша. Может, лучше отправить на поиски монстров другого монстра? Руки Хагрида задрожали, и он порадовался, что ничего в это время не держит. Горячая волна гнева за неё окатила его с головы до ног. Он подумал, что, вероятно, так же чувствовала себя Гермиона, когда стучала в его дверь после публикации статьи Риты Скитер. — Вы же не монстр, правда? — прорычал он, хлопнув обеими руками по столу так, что все приборы подпрыгнули. — Я тоже! Тяжело слышать, как другие люди называют нас так, но не делать этого самим. Это нелегко, я знаю. Поверьте мне, я знаю! Когда я прочитал, что написала обо мне эта Скитер… вы, кстати, читали? Олимпия кивнула, сжав губы, словно сдерживая свою собственную тираду оскорблений в адрес любопытной репортёрши. — Я заперся здесь и решил никогда не выходить… И тогда, угадайте, что сделали некоторые из моих учеников? Он улыбнулся, согревшись и окрепнув при воспоминании об их словах, сказанных в один из самых мрачных для него часов. — Они стучали в ту дверь и кричали на меня, — поделился он, — пока я не пообещал вернуться и преподавать. Им было всё равно, кто моя мать, понимаете? Я всё равно нравился им таким, какой я есть. И я готов поспорить на годовую зарплату, мадам, что ваши ученики поступили бы так же. Олимпия неуверенно улыбнулась в ответ. Что-то блеснуло в уголках её глаз, делая их прекраснее, чем могла бы сделать любая косметика. — Ученики Шармбатона не повышают голоса, — возразила она, выпрямляясь с притворной строгостью. — Впрочем, я понимаю, что вы имеете в виду. Хагрид сел, и напряжение покинуло его вместе со вздохом. Для него было очень важно видеть гордую директрису Шармбатона такой: сидящей на его деревянном стуле ручной работы, позволяющей Клыку испортить её наряд и разговаривающей с ним честно и смиренно. Впервые он увидел в ней не кого-то выше себя, а равную себе. — Вы счастливый человек, 'Агрид, — сказала она. Я счастлив с тех пор, как встретил вас, — подумал он, но вместо этого спросил: — Почему? Она оглядела его открытый камин, травы и вяленое мясо, свисавшие со стропил, мебель, которую он вырезал сам, и поднос с подгоревшими пирогами, прикрытый полотенцем, но без тени жалости или презрения. — Вы дитя любви, — тихо объяснила она. — При всём моем богатстве и успехе, — она сверкнула кольцом с опалом на правой руке, — я не могу претендовать на такую честь. Воцарилась тишина, нарушаемая только тихим похрапыванием Клыка и постукиванием его хвоста по полу. Олимпия сделала видимое усилие, чтобы взять себя в руки, вытерла глаза кружевным платочком и глубоко вздохнула. — Я полагаю, вы слышали, — сказала она бесстрастным, профессорским тоном, — о некоем сумасшедшем по имени Геллерт Гриндельвальд? — А кто не слышал? — фыркнул Хагрид, гадая, какое отношение он имеет к ней. Тёмные брови Олимпии нахмурились от отвращения. — Тогда, вам, должно быть, известно, что этот человек был одержим идеей сделать так, чтобы европейское население волшебников превосходило маглов во всех отношениях. Не только в магии, но и в интеллекте, силе… и размерах. Хагрид не был таким глупцом, каким его выставила Рита Скитер, и мог догадаться, что она скажет дальше. Он так сильно вцепился в край стола, что от него отломилась щепка. — Моя мать была похищена с помощью Империуса и заклинания Энгоргио и оставлена на растерзание великанам, — продолжила она так спокойно и рассудительно, как будто обсуждала эксперимент по травологии. Только дрожь чашки в её руках выдавала её чувства. — Она умерла, когда я родилась. Я была ещё маленькой, когда пал Гриндельвальд. Я не знаю, как бы продолжался этот эксперимент, если бы они оставили меня у себя или… — Она сделала большой глоток чая с виски — возможно, чтобы скрыть своё лицо в чашке. — Чёрт возьми, — выдохнул Хагрид. — Мне так жаль, мадам. Так жаль… — Он не мог поверить в возможность такого злодеяния. Даже Волдеморт не поступил бы так с невинной женщиной. — Полностью разделяю ваши чувства, — мрачно ответила Олимпия. — Если бы этот salaud не сидел за решёткой, я бы заставила его заплатить. Судя по опасному блеску в её черных глазах, он не сомневался, что она так и поступит. — Моя тётя взяла меня к себе, — просто заключила она, — и вырастила меня ради своей сестры, но… она никогда не заботилась обо мне, а я о ней. Она оставила мне состояние, и я нашла ему достойное применение, основав свою школу. Это большой успех, — добавила она с оттенком её обычной гордости. — Но, по правде говоря… Я бы отдала всё до последнего цента за такого отца, как твой. Её взгляд упал на фотографию, которую Хагрид прикрепил скотчем к стене. На ней был изображён его отец, сидящий на плече у своего одиннадцатилетнего восьмифутового сына, и оба улыбались солнечному свету давно ушедшего лета. Большинству незнакомцев это показалось бы странным, но для него это было драгоценным напоминанием о любви его отца. Он всю жизнь был беден, но в любви унаследовал целое состояние. Больше всего на свете ему хотелось разделить это чувство с женщиной, сидящей напротив него. — Спасибо, — пробормотал он. — За то, что рассказываете мне… доверяете мне. — Вы никому не расскажете… — Это был не вопрос. — Клянусь могилой моего старого отца. Она торжественно кивнула, довольная тем, что поверила ему на слово. На этот раз он не нарушит своего обещания — он пообещал себе, что с тех времён, когда Гарри поступил на первый курс, он многое узнал о благоразумии. — Олимпия… Можно я буду называть тебя Олимпия? — Разумеется. — Мне нужно ещё кое-что тебе сказать… То, что я так и не удосужился сказать на Святочном балу. — Я слушаю. — Она понизила голос до мурлыканья, совсем как в ту ночь у фонтана, и наклонилась вперед, чтобы посмотреть на него из-под тяжёлых век. — Помнишь, как я показывал тебе драконов? — О, да. — Она усмехнулась. — Ты негодяй, раскрыл первое испытание чемпионов. — Ничего не мог с собой поделать, — признался он. — Я должен был показать тебе. — Могу я спросить, почему? То, как она играла со своим жемчужным ожерельем, наматывая его на пальцы так близко к низкому вырезу платья, ужасно отвлекало. Она что, нарочно? — Потому что, знаешь, драконы… Они совершенно дикие. Их можно приручить. Им всё равно, что о них думают другие… Они не подчиняются никаким законам, кроме своих собственных. Раньше я думал, что нет ничего прекраснее дракона, изрыгающего пламя… Пока не встретил тебя. Олимпия отпустила ожерелье и опустила глаза. При её оливковом цвете лица это было трудно определить, но он мог поклясться, что заметил, как она покраснела. — Потому что мы с тобой одного роста? — спросила она довольно резко, оправдываясь, что он уже научился распознавать. — Не только, — сказал он. — Конечно, так всё и начиналось… Никогда не думал, что встречу ещё одного полувеликана, не говоря уже о такой прекрасной леди… Но потом я узнал тебя поближе и увидел, как ты относишься к своим ученикам и животным… Ты прошла через ад и трудности ради них, не так ли? Точно так же, как я. Он вспомнил её яростное негодование по поводу выбора Гарри Поттера вторым чемпионом Хогвартса, требовавшее, чтобы Шармбатон получили равную долю. Её заботу о здоровье абраксанов после их путешествия, её открытое восхищение драконами. Но больше всего — её смелость в принятии миссии Дамблдора, которая вызвала у него восхищение. Тем более теперь, когда он знал её историю. — У тебя в самом деле есть чувства ко мне, — вдруг сказала Олимпия, широко раскрыв глаза. В её голосе звучало потрясение, от которого у него слегка защемило сердце. При всей её светскости её не должна была шокировать любовь. — Я думал, это очевидно, — смутился Хагрид, покраснев сквозь бороду. Олимпия рассмеялась, но это был не тот издевательский смех, которого он так боялся, и даже не то глупое хихиканье, которое он часто слышал от студенток, рассказывающих о своих парнях. То был низкий, музыкальный, торжествующий смех очень счастливой женщины — самый чарующий звук, который он когда-либо слышал. — Да, — подтвердила она, плавно поднимаясь со стула. — В таком случае, мой дорогой… Прошу прощения, я совсем забыла спросить, какое имя тебе дали при рождении? — Э-э… Рубеус. А что? — Как драгоценный камень, да? — Осторожно, чтобы не наступить на Клыка, она подошла к креслу Хагрида, наклонилась ближе и провела рукой по его покрасневшей щеке. — Мой дорогой Рубеус, — промурлыкала она, — я не могла бы и мечтать о лучшем спутнике… во всех смыслах этого слова. Несколько мгновений спустя спящий пёс проснулся и обнаружил, что его бесцеремонно выгнали из хижины, поскольку его хозяину требовалось уединение, чтобы должным образом развлечь свою гостью. Клык прижал уши и прокрался через грядку с тыквами, лая на насекомых, набрасываясь на гнездо с шишками и чувствуя себя глубоко оскорблённым. Он и не подозревал, что этот день станет одним из счастливейших в жизни его хозяина.