Шторм Молана

Море, хищный зверь, всегда держало его в своей власти. Он, человек из соли и сухожилий, знал его настроения, его переменчивые капризы. Он пробовал его ярость на вкус, чувствовал его ледяную хватку на своих обветренных руках, ощущал привкус рассола, смешанный с металлическим запахом крови. И все же он всегда возвращался, влекомый зовом волн и бесконечным горизонтом, обещающим спасение от удушающих берегов. На этот раз море шептало обещания удачи, богатства, которое сделает его королем в его маленькой деревне. Путешествие было тяжелым: корабль скрипел и стонал, свидетельствуя о многолетних испытаниях; его бревна были изношены так же, как и душа моряка. Шторм разразился глубокой ночью, бурный зверь, рожденный из глубин. Небо стало темным, как чернила, а ветер — воющим, невидимым чудовищем, рвущим паруса и ломающим мачты, как хрупкие сучья. Моряк с расширенными от ужаса глазами, которого он никогда не знал, вцепился в перила. Ветер бешено трепал его волосы, дождь хлестал по лицу. Он видел лица своих близких, их смех и слезы, смешивающиеся в хаосе шторма. Он слышал крики своих товарищей, которых поглощали волны, когда корабль, хрупкое судно, под гнетом швыряло, как игрушку. Море, жестокий хозяин, захватило его. Оно увлекло его в свою пучину; холодная темная вода поглотила его целиком. Он чувствовал нестерпимое давление, удушливую темноту, соленый привкус на губах, когда боролся за воздух, которого там не было. Легкие горели, тело налилось свинцовой тяжестью, в голове крутился вихрь отчаяния. Перед ним промелькнула жизнь — гобелен, сотканный из залитых солнцем дней, холодных ночей и постоянной угрозы моря. Он видел лица своей семьи, женщины, которую любил, детей, которых больше никогда не возьмет на руки. Он видел море — чудовищное существо, его глубины кишат тьмой, его поверхность — коварное зеркало, отражающее его собственную смертность. Он погиб во время шторма, его тело ушло в глубины, а душа дрейфовала в морских просторах, как безмолвное эхо жизни, поглощенной хищными волнами. А море, ненасытное в своем аппетите, продолжало реветь; его шторм был неумолимой симфонией смерти и разрушения.

***

Тьма была тяжелым саваном, удушающим, гнетущим. Она цеплялась за него, леденящим напоминанием о глубинах, о водной бездне, которая поглотила его. Мужчина боролся с ней, отчаянно сражаясь за воздух, за сознание, за жизнь. Затем тьму пронзил слабый, мерцающий свет. Он задыхался, срывая дыхание и захлебываясь криком, когда тьма отступила, открывая размытый, искаженный мир. Он был жив. Он был… он был… Сердце билось о ребра, бешено стуча в тишине его сознания. Он был жив, но не таким, каким себя знал. Привычная грубость матросских рук сменилась мягкой, гладкой кожей ребенка. Опустив взгляд, приспосабливаясь к окружавшим его белым стенам, к тонким, хрупким конечностям, принадлежавшим не закаленному моряку, а маленькому мальчику. Он оказался в ловушке, но не в глубинах океана, а в пределах чужого тела. Детского тела, хрупкого и уязвимого. Тела, принадлежавшее сироте, мальчику по имени Молан, который жил в этом мрачном приюте, пристанище для нежеланных и потерянных. Ему было семь лет, и этот факт одновременно пугал и сбивал с толку. Он, морской человек с жизненным опытом, заработанным тяжким трудом, теперь был ребенком, всего лишь пятнышком в мире, который, казалось, рушился вокруг него. Шел 1935 год, год, наполненный предчувствием войны, тень конфликта нависала над горизонтом. Он чувствовал напряжение, беспокойство, шепот мира, стоящего на грани хаоса. Молан (нужно привыкнут называть себя этим именем) пытался понять, что его окружает: холодная, мрачная комната, запах дезинфицирующих средств и черствого хлеба, детский смех вперемешку с резкими выговорами воспитательницы приюта. Он почувствовал страх, глубокую, тревожную боль за свою семью, за жену и детей, которых он оставил. Как они справятся? Как они выживут без него? Его новая реальность, этот суровый и неумолимый мир, резко отличалась от той жизни, которую он знал. Мужчина больше не был моряком, морским человеком, а был мальчиком, забытым сиротой, запертым в чужом и одновременно знакомом теле. Он пытался прогнать страх, смятение и горе. Ему нужно было выжить. Ему нужно было защитить себя. Ему нужно было разобраться в этом новом мире, в этой незнакомой жизни. В тесной спартанской комнате, в которой он находился, воняло сырой шерстью и немытыми телами. Четыре кровати, каждая из которых представляла собой комковатый матрас на шатком каркасе, жались друг к другу, как испуганные овцы. В воздухе висела удушливая тишина, нарушаемая лишь редким кашлем или беспокойным шевелением спящего ребенка. Он, человек моря, человек открытых пространств и безграничных горизонтов, был заперт в этой крошечной, удушливой клетке. Молан сел, его босые ноги коснулись холодного твердого пола. В голове пронеслось знакомое правило приюта: никакой обуви в комнатах. Оглядевшись по сторонам, он наткнулся взглядом на обломанное зеркало, криво висевшее на стене. Теперь уже мальчик, уставился на свое отражение, и сквозь туман замешательства пробился шок узнавания. Да, он был ребенком, но не простым английским ребенком. Яркая изумрудная зелень его глаз, непокорная копна огненных волос, тонкие черты лица — все это говорило о другом происхождении. Он был ирландцем. Он был ребенком Изумрудного острова, земли, далекой от суровых, серых берегов Англии, земли, в которой звучали отголоски древних мифов и забытых преданий. Молан жаждал тепла солнца на своей коже, запаха соленого воздуха и торфяного мха, звука голоса матери, рассказывающей сказки о феях и лепреконах. Но его реальностью была серая монотонность приюта, суровая дисциплина матроны, постоянная угроза голода и изоляции. Он понимал, что не может оставаться здесь надолго, особенно в преддверии войны, что коршуном над ним нависала. Ему нужно было исследовать, понять этот новый мир, найти способ придать смысл своему существованию. Ему нужно было двигаться. Крадучись, мужчина в теле ребенка спустился по лестнице, бесшумно ступая босыми ногами по деревянным ступеням. Главный зал приюта представлял собой сцену управляемого хаоса. Матрона, строгая женщина с туго накрученным пучком и голосом, похожим на треск хлыста, отчитывала группу детей, ее слова были резкими и неумолимыми. Он вспомнил, обрывок воспоминаний мелькнул в его сознании. Это был не обычный выговор, не простая ругань. В памяти всплыло воспоминание о ребенке, в которого он вселился, — Молане. Это было наказание. Наказание, которое означало день, а может, и два, в одиночной камере — холодном, сыром помещении, где единственным утешением была черствая корка хлеба и кувшин с холодной водой. Мальчик почувствовал дрожь тревоги, внезапный, инстинктивный страх. Он не мог позволить себе быть наказанным. Не мог рисковать потерять свою свободу — ни в этом мире, ни в это время. Вежливо поздоровался с матроной, отчаянно пытаясь утихомирить ее гнев. Молан чувствовал на себе взгляды детей, в их взглядах была смесь зависти и жалости. Он знал, что они завидуют его свободе, его временному побегу, но он также знал, что они жалеют его — нового мальчика, неизвестную величину, того, кто еще не заслужил свое место в этом суровом мире. Молану было ужасно жаль этих ни в чем невинных детей, которые не заслуживают такой судьбы. Но что мог сделать маленький мальчик? Ничего. Поэтому, чтобы не бередить раны, он решил осмотреть то место, в которое попал. Сиротский приют стоял на краю продуваемого ветрами города, угрюмый силуэт на фоне серого неба. Его стены, некогда обнадеживающе желтые, теперь были запятнаны многолетней грязью и вечной копотью от дымовых труб близлежащих фабрик. Окна, грязные и непрозрачные, смотрели на мир, который отражал мрачность внутри. Изнутри приют представлял собой лабиринт узких коридоров и тесных комнат, в каждой из которых слышался шепот забытых мечтаний и задушенных надежд. Мебель, изношенная и потрепанная, не создавала особого комфорта. Полы, вечно холодные и сырые, скрипели под ногами, постоянно напоминая о молчаливом страдании, пронизывающем саму суть здания. Дети, прижавшиеся друг к другу, чтобы согреться, были одеты в одежду, видавшую лучшие времена, а на их лицах была написана усталость, не соответствующая их нежным годам. Они двигались с тихой покорностью; в их глазах отражался мир, в котором радость давно угасла, сменившись мрачным принятием своей судьбы. Воздух, густой от вони немытых тел и черствого хлеба, был пронизан резким, ломким кашлем, свидетельствующим о постоянной угрозе болезни. Матрона, женщина с глазами, такими же холодными, как ветер, проносящийся по болоту, железным кулаком управляла этим опустевшим миром. Ее голос постоянно напоминал о правилах, по которым они жили. Единственное тепло, мерцание света в этом безрадостном существовании, исходило от огня в главном зале. Одинокий камин, в пламени которого плясала отчаянная энергия, давал временную передышку от холода, мимолетный миг облегчения от неумолимой стужи. Но даже огонь, тепло которого было лишь эфемерной иллюзией, отбрасывал длинные, угрожающие тени, протянувшиеся через всю комнату; их очертания напоминали хватательные когти — постоянное напоминание о затаившейся тьме. Моряк, словно испуганная птица, вылетел из приюта наружу. Холодный воздух, пропитанный сыростью и дымом от фабрики, ударил ему в лицо, заставляя зажмуриться. Сквозь ресницы он видел тяжелые серо-синие тучи, заволакивающие небо. Он глубоко вдохнул, стараясь впитать в себя этот холодный, но свободный воздух. Приют, с его затхлыми комнатами, духотой и непрекращающимся шумом детей, давил на него, как тяжелый камень. Моряк чувствовал себя запертым в клетке, и только выход наружу давал ему чувство ограниченной свободы. Участок приюта, отведенный для детских развлечений, напоминал заброшенный уголок забытого сада. Трава, некогда сочная и зеленая, теперь была пожухлой и утоптанной, усеянной желтыми, вялыми листьями, которые шелестели под ногами, словно шёпот забытых сказок. Старые, покосившиеся качели, когда-то радостные и яркие, теперь стояли неподвижно, их веревки были потрескавшиеся и потемневшие от времени. В центре участка стоял деревянный домик, что когда-то служил детям укрытием от дождя и солнца. Но теперь его крыша текла, стены были покрыты плесенью, а окошки заколочены досками, словно глаза, закрытые от безнадежности. Рядом с домом стоял стол с несколько потрескавшимися скамейками. Раньше он был местом для чаепитий, где дети собирались вместе, чтобы поделиться новостями, мечтами и просто поговорить друг с другом. Но теперь он был пустым и холодным, как заброшенная гробница. Дети в приюте бережно хранили свои игрушки, хотя те и были далеко не новыми. Истерзанный плюшевый медвежонок с оторванной лапой, деревянная лошадка без одного колеса, некогда красивая кукла с оторванной головой — все это было остатками былых радостей, похоронивших в себе надежду на счастливое детство. Новые игрушки появлялись редко и дети относились к ним с трепетом, как к драгоценным подаркам, чтобы не потерять последние искры радости в их тяжелой жизни. Картина была явно удручающей. Моряк, проходя мимо кустов розы, услышал странные звуки. Они были тихими, словно шепот, но несли в себе какое-то непонятное беспокойство. Он приблизился к кустам, осторожно отводя ветки в сторону. И тут он увидел его. Мальчик, не старше семи лет, с темными, как ночь, волосами, лежал в кустах, прижавшись к земле. Часть его тела была видна, и он с ужасом заметил, что мальчик без страха смотрел на кусты, откуда доносилось шипение, похожее на змеиное. Моряк никогда не был трусливым человеком. Он пережил многие бури в море, видел ужасные вещи, но сейчас его осторожность взяла верх. Молан присел на корточки перед мальчиком, стараясь не пугать его. — Привет, — сказал он тихо. — Как тебя зовут? Мальчик вздрогнул, его глаза были широко раскрыты от ужаса. Он не ответил, продолжая нервно глядеть на кусты. — Что ты делаешь там? — спросил Молан, стараясь оставаться спокойным. Мальчик снова вздрогнул, его губы задрожали, и он зашептал: — Я… я ищу её. Она… она убежала. — Он явно не хотел раскрывать то, чем он занимался. — Кто убежала? — спросил Моряк, чувствуя, как его интуиция шепчет о чем-то неладном. Мальчик не ответил, только крепче прижался к земле, его глаза были наполнены паникой. Моряк увидел, как из кустов высунулась черная змея. Она была не большой, но ее глаза сияли необычным красным светом, а тело было покрыто необычными рисунками, похожими на древние руны. Моряк почувствовал, как по его спине пробежал холодный ручей. Он не знал, что делать, и что означает этот странный симбиоз мальчика и змеи. Он просто смотрел на них, чувствуя, как сердце стучит в груди, словно в звон. Молан, испугавшись за мальчика, вскинулся было, чтобы оттащить его от зловещей твари. Но ребенок, словно защищая своего союзника, вскочил и загородил змею своим хрупким телом. В его глазах была не детская страсть, а нечто более глубокое, непонятное. — Не трогай ее! — зашипел он, его голос был несколько хриплым. — Она — мой друг. Единственная, кто ко мне хорошо относится. Моряк опешил. — Почему тебя обижают? — спросил он, не веря своим ушам. Мальчик понурил голову; его плечи опустились, словно под тяжестью всего мира. Он заговорил шепотом, рассказывая свою историю. Он рассказал о своих необычных способностях — о невидимости, которая делала его незаметным, о быстрой регенерации, которая исцеляла его от ушибов и синяков. Мальчик рассказал, как дети и воспитатели ненавидят его за это, избегают его, отворачиваются от него. Также рассказал о священнике, который пытался его осквернить, но непонятная сила отбросила от него мерзавца. Ребенок рассказал о своем одиночестве, о том, как никто не хочет с ним дружить, как он остался один, без друзей, без семьи. И только эта змея, только она с ним разговаривает, только она его понимает. Моряк удивился, глядя на мальчика. Он понял, что ребенок не просто необычный, он особенный. — Ты понимаешь язык змей? — спросил он неверяще. Мальчик кивнул, его глаза были наполнены страхом и ожиданием. Он ждал осуждения, отвержения, но Моряк его удивил. — Это же удивительно! — воскликнул он, его лицо озарилось искренним восхищением. — Представь, какие секреты ты можешь узнать! Какие истории можешь услышать! Ты не один, мальчик. Ты особенный. И это не просто способность, это дар. Помни об этом. Мальчик замер, его глаза раскрылись широко, словно от неожиданного света. Он не мог поверить услышанному; в его голосе звучала неожиданная надежда, словно в темной комнате вдруг зажглась свеча, озарив его сердце лучиком тепла. Он посмотрел на Моряка, не отрывая от него взгляда. В его глазах теперь были не только страх и отчаяние, но и что-то еще: удивление, интерес, неуверенная радость. Словно он впервые услышал добрые слова, впервые почувствовал сочувствие. Молан улыбнулся ему, протягивая руку: — Не боись, — сказал он мягко. — Я не осуждаю тебя и не боюсь твоих способностей. Я знаю, что ты особенный, и я думаю, мы можем быть друзьями. Мальчик нерешительно потянулся к руке Моряка, его пальцы были холодными и дрожащими. Он не помнил, когда в последний раз чувствовал теплоту и доброту. Ему было страшно верить, что его наконец-то поняли, что его не осуждают. Но Моряк уже стал для него надеждой, лучом света в темном и холодном мире. — Давай будем друзьями, — прошептал он, его голос еще дрожал, но в нем уже звучала тихая радость. — Я тебя не оставлю. И Моряк, глядя на это хрупкое существо, на этого мальчика, который был так одинок и так нуждался в друге, понял, что он не сможет его бросить. Он не сможет оставить его в этом холодном и бессердечном мире. — Нет, я не оставлю тебя, — ответил он твердо, почувствовав, как в его сердце зарождается нежная привязанность к этому особенному мальчику. — Мы вместе будем бороться с этим миром. Мы вместе его победим.