Одинаково разные

      Крик бился о стены. Карабкался по склизким от плесени кирпичам под самые своды канализации. Нырял в реку нечистот, что неслась мимо, булькал там в агонии, захлёбывался и утекал с нею прочь.       Сплинтер не мог не кричать.       Природа мудра, она щадит своих детей — никто не помнит той боли, которую испытал при собственном рождении, ибо она невыносима. Но природа отрекается от своего материнства, когда в её сокровенные таинства так грубо вмешиваются. Когда становишься мутантом, она тебе больше не мать.       Ты помнишь всю боль, когда не рождаешься, а перерождаешься. Помнишь. Всю. Боль.       Накатывало волнами, спазмами, схватками. Кости выламывало до хруста, шкуру тянуло до треска, зубы скрипели до крошева во рту. А в минуты затишья добивала относительная тишина — долбила по мозгам оглушительной капелью, шептала па́ром в трубах, скреблась по мятой картонной коробке крохотными лапками.       Полная коробка черепашат.       Сколько их там, четверо? Сплинтер закрывал глаза, и под воспалёнными веками мелькали цветные пятна — синее, красное, фиолетовое, оранжевое… Почти одинаковые крохи, если бы не эта маркировка краской на их панцирях. Та смешная рыжая девчонка, как же её… Эйприл! Дочь одного из учёных, мистера О’Нила. Это она спасла и черепашат, и самого Сплинтера. Официально все они числились подопытными животными, но она к ним относилась как к питомцам — подкармливала постоянно пиццей, гладила, играла, почти каждый день после школы приходя на работу к отцу. Её по-детски ласковые прикосновения унимали раздирающий зуд экспериментальных уколов, под них хотелось подставляться, млеть. И поэтому, наверное, Сплинтер согласился с новой кличкой, заменил ею старое имя Хамато Йоши, ведь это милашка Эйприл её придумала. «Худой, как щепочка», — протянула сочувственно в первую их встречу, отсюда и кличка, отсюда и вечное желание его откормить. Крыс в лаборатории были десятки, но девочка каким-то чудом выбрала самую необычную — подметила, что Сплинтер на порядок умнее всех остальных, хотя он и пытался это скрыть. Чуть его не выдала, чуть не сорвала план.       Впрочем, план и без того сорвался: мистер О’Нил так невовремя понял, для каких коварных целей его нанял Эрик Сакс, попытался исправить ситуацию жестоко, но наверняка — поджечь лабораторию, чтобы уничтожить все следы проекта «Ренессанс» и убежать. Поджечь успел, а вот сбежать не получилось — прибывший по тревоге Сакс выпустил ему пулю в лоб, едва застукал на месте преступления. И тут же хладнокровно оценив, что огонь слишком распространился и ничего уже не исправить, он покинул обречённое помещение.       Пламя жрало бумаги, лопало пробирки, лизало стены. Уверенно и лениво, не торопясь доходить до двери. Когда Сплинтер в клетке уже читал последние мантры, молясь, чтобы его мученический дух в итоге воссоединился с семьёй, в ту дверь вдруг заскочила Эйприл: «Папа, ты здесь?!» Папа, конечно же, не отвечал, он лежал под обвалом панелей с потолка. Девочка его даже не заметила в дыму, зато заметила аквариум, в котором уже никто почти не шевелился. Четыре маленьких панциря скрылись в кармане джинсовой курточки, а затем пощадившая судьба протянула детские ручонки: «Сплинтер, скорее, пойдём!» Крыса истекала слезами, уткнувшись за пазухой в ткань — стыдно признать, но не оттого, что этот милейший ребёнок только что лишился отца. А оттого, что мистер О’Нил сгорел хотя бы уже мёртвым, в то время как жена и дочь Сплинтера…       Он закричал облегчённо, почти радостно. Новый приступ мутации накрыл как нельзя кстати, вытравив душевную боль физической.       Черепашки плакали тоже, по-звериному беззвучно. Сплинтер подползал к ним, заглядывал, когда отпускало — мучились не меньше, судорожно и неестественно выгибаясь, насколько позволяла анатомия. На панцирях те самые маркировочные мазки краской — синей, красной, фиолетовой, оранжевой. Живой калейдоскоп, пока ещё живой. Видимо, последняя серия вакцин таки оказалась эффективной, подействовала не только на него. Помочь бы им, да только чем, когда самого выворачивало наизнанку? Сплинтер снова отползал, чтобы не пугать вдобавок ещё и своими воплями. По-хорошему надо бы, как только лихорадка немного схлынет, их к ближайшей ветеринарной клинике подкинуть: там вряд ли вылечат, но скорее всего смилостивятся и хотя бы усыпят, чтобы их конец настал не так болезненно. Придушить их самому у Сплинтера рука не поднималась. Да-да, рука — он то и дело смотрел на свою уродливую лапу и ждал, когда же на её месте вновь окажется нормальная человеческая ладонь. Но пока тело лишь увеличивалось в размерах. Пока лишь боль, и боль, и боль!..       Сколько суток прошло на грани между бредом и явью? Никак не посчитать.       Время словно замкнулось петлёй и носилось по кругу, являя полуобморочному сознанию одни и те же моменты прошлого. Тоже калейдоскоп, только мрачнее. Юные годы, которые Хамато Йоши провёл в школе боевых искусств вместе с названым братом Ороку Саки. Их жаркое соперничество, которое постепенно пришло на смену дружбе. И стало совсем лютым, когда оба влюбились в одну и тут же девушку — Тэнг Шен. О, бедная Тэнг Шен!..       Тайфуны ревности, океаны зависти, град предательства и ненависти — чего только не обрушил отвергнутый Саки, когда Шен выбрала не его. Йоши наивно думал, что бывший друг если и не смирится, то хотя бы оставит их с молодой женой в покое. Но тот не угомонился ни после свадьбы, ни когда Шен родила дочь. Малышке Миве исполнился уже годик, а Саки так и продолжал таскаться к их небогатому дому, раз за разом оскорбляя Йоши, вызывая на бой. И тому нет бы стерпеть, нет бы пропустить клокочущие злобой, но пустые слова, как песок пропускает воду. Воинская гордыня, молодая спесь — и вот развязалась новая драка, да прямо на татами небольшой гостиной.       Мива надрывно плакала в спальне, а Шен пыталась разнять, подошла слишком близко и попала под крепкий удар, отлетев в угол. Он не убил её, нет! Убил огонь, который опрокинули в суматохе. Бумажный домик полыхнул моментально, рисовая солома горела и на полу, и на крыше, а балки перекрытия обвалились ровно в тот миг, когда противники одновременно бросились к зажатой теми балками в углу Тэнг Шен на помощь. Но пока Йоши метался перед стеной пламени, выискивая, куда проскочить, Саки трусливо вылетел вон. «Спасите мою дочь!» — последнее, что Шен кричала. В огне её было уже не разглядеть, но голос врезался глубоким, вечным шрамом.       Хамато Йоши тушил пепелище слезами.       Оно чернело и шипело, обжигало пальцы догорающим углём. Оказывается, кости горячее камня. Но кости нашлись только Шен — от Мивы и следа не осталось. Будто добрые духи забрали её из этого кошмара, будто в какой-то иной мир унесли. Йоши не нужно было никакой полицейской экспертизы, он сам перебрал всю золу. Девочку признали погибшей вместе с матерью, но отец поверить так и не смог. Сплинтер не верил до сих пор, Сплинтер тихонько скулил.       Или это скулили из коробки?       Но разве черепахи умеют издавать такие звуки, будто щенки? И разве их конечности были такими длинными? Те торчали во все стороны уже как-то инородно, превращая весь выводок в странных химер. Похоже, относить их ветеринарам поздно — вместо гуманно усыпить, химер наверняка сдадут на опыты. Лучше уж пусть угаснут в этой картонке, чем их препарируют на равнодушном металле лабораторных столов. Сплинтера передёрнуло будто током, хотя новый приступ ещё не наступил — лопатки слишком хорошо помнили холод того самого металла, слишком недавно всё это творилось с ним самим.       Сил не было абсолютно, сейчас бы только лежать, жадно заглатывая провонявший воздух, пока лёгкие не сплющило очередным спазмом. Но жалобно попискивающий выводок перекручивал совесть сильнее, чем тело перекручивала мутация. Пара десятков шагов вдоль замусоренного стока — и вот в уже гигантских, но всё ещё крысиных лапах пластиковая миска, обломленная по краям. Неизвестно, была ли вода, капающая в миску из труб достаточно чистой, но уж не хуже той, что проносилась в потоке под ногами. Сплинтер попробовал первым. Обыкновенная вода.       Но черепашки её пить не захотели. Бесполезно было смазывать намоченным пальцем их крохотные пасти, которые кривились уже как-то не по-животному, бесполезно аккуратно макать мордочками, в которых искажались природные черты. Нет, эти точно не выживут — Сплинтер оставил питьё в коробке и со вздохом побрёл в свой закуток, поймав очередные волны дрожи, сотрясающие нутро. Сейчас опять начнётся. Надо будет их похоронить, когда отмучаются. Если сам останется в живых.       Калейдоскоп воспоминаний в тяжёлой голове замельтешил новыми кадрами. Трус Ороку Саки сбежал не только из горящего дома, он сбежал из страны в далёкий заокеанский Нью-Йорк. Йоши не понимал, чем всех так манил тот Нью-Йорк? Вот и Шен всегда мечтала там поселиться, они почти накопили денег для переезда и покупки скромного жилья. Йоши в Японии тоже больше ничего не держало, поэтому он отправился вслед за теперь кровным врагом. Саки сменил имя на дурацкое Шреддер, замуровался в самурайские латы и тратил свои средства на то, что сколачивал на чужих землях целый клан. Но неужели что-то из этого его спасёт?       Тогда так называемая резиденция клана Фут на крыше одной из многоэтажек, ютившейся на задворках Манхэттена, оказалась настолько позорно незащищена, что Хамато Йоши проник в неё, даже не задействуя своих навыков синоби. Шреддер сидел на подушке для медитации, но полностью экипированный и облачённый в доспехи — словно ждал.       — Ты поплатишься за смерть моей жены Тэнг Шен и… — с угрожающим шелестом выпуская из ножен катану, Йоши запнулся, всё ещё отказываясь признать, что его единственного ребёнка тоже нет в живых. — И за пропажу моей дочери Мивы!       Шреддер внезапно истерично, долго, ядовито рассмеялся.       — Не-ет, это ты поплатишься за гибель моей любимой Шен, — занял он боевую стойку напротив, а катан в его руках было сразу две. — Это ты виноват в её смерти. А про Миву… — даже сквозь забрало самурайского шлема кабуто показалось, что на этом имени Шреддеру стало сложно удержать лицо. — Про Миву не смей и заикаться. Ты не достоин называться её отцом!       Это была запредельно болючая точка, Йоши бросился в слишком опрометчивую атаку, едва не теряя контроль. Но словесная стрела, выпущенная бывшим названным братом, придавала яростных сил. Так что рано или поздно Йоши одолел бы Шреддера, несмотря на то, что он оборонялся не менее яростно. Если бы только Шреддер бился честно. Но тот был подлым всегда.       Удивительно, как быстро можно завести себе клан-банду, когда у тебя достаточно денег. Йоши поздно осознал, почему пробраться в резиденцию было так просто — на пути в ловушку не выстраивают преград. И ловушка захлопывалась, обступая со всех сторон чёрными силуэтами ниндзя.       — Дерись, как мужчина с мужчиной, один на один! — израненного со всех сторон Йоши душила обида, что противник унижает его даже в этой последней мести.       — Было бы с кем, — тот насмешливо фыркнул, когда его прихвостни уже вязали незваного гостя по рукам и ногам, навалившись едва не дюжиной. — Ты никогда не был мужчиной, — катаны Шреддера издевательски медленно вернулись в ножны, хотя Йоши демонстративно оголил шею — ну же, добей! — И вскоре я тебе это докажу. Я вскрою твою истинную суть. Ты всего-навсего крыса, перебежавшая мне дорогу. Мерзкая мелкая крыса, помешавшая моему счастью с Шен. Ты прекрасно знал, что я сделал ей предложение первым. И если бы не вертелся вокруг неё надоедливой, пронырливой тварью, рано или поздно она бы согласилась стать моей, только моей! — усиленные железными пластинами перчатки ревностно скрипнули, но тут же голос переполнился такой знакомой горечью, что хотелось завыть в унисон. — Но теперь… что мне осталось теперь? Она всегда хотела жить в Нью-Йорке. Клянусь, я завоюю этот город в её честь. Что же касается тебя, — грузно, устало подошёл. — О нет, тебя я не убью, это было бы слишком просто. Это было бы роскошно мало за всё то, что ты натворил.       Писк понемногу становился криком. У черепашек появлялся голос.       Нет, голоса: одинаковые только если не прислушиваться, а так — разные. Сплинтер не прислушиваться не мог, мимовольно выныривая из пучин своего прошлого — голоса тянули тоненькими канатами из самых глубин. Каждый сантиметр плоти ныл так, будто пропустили между жерновами мельницы. Сам по себе ни за что бы не встал, но химеры, должно быть, проголодались, сколько дней прошло? Не так уж важно, сколько, но это была первая ночь после недавнего пожара, когда Сплинтер, еле перебирая ногами, высунулся на поверхность. Воину не пристало копаться в отбросах, но разве это марает честь, когда стараешься не ради себя? В мусорных баках нашлось понемногу всякой, ещё не слишком испорченной еды, так что Сплинтер вернулся с первой добычей. Ну и сам заодно немного поел.       Отшатнулся, заглянув в очередной раз к своим питомцам: тех словно подменили — мало того, что выросли как минимум вдвое, так ещё и приобретали явно не рептильи очертания. Появилось чувство растерянности — в пруду той самой школы боевых искусств жили несколько черепашек, и Сплинтер примерно знал, как с ними обращаться, но только не с этими. Эти теперь напоминали детёнышей каких-нибудь панцирных мартышек, особенно мордочками, на которых больше всего пугали будто бы осмысленные глаза. Интересно, что за ген им ввели? Ну вылитые каппа, которых, к счастью, в жизни не видел, но был наслышан с детства жутких легенд. Сплинтер накрошил в коробку салатных листьев и как раз огурцов — вдруг эти существа и правда превращаются в каппа, тогда должны оценить. Но существа не оценили — ничего не ели. А когда поочерёдно сажал их в миску, упрямо выползали, аж дрожа. Странно, ведь в аквариуме, что стоял в лаборатории, с удовольствием плескались в воде.       В лаборатории.       У Сплинтера перехватывало дыхание, едва о ней вспоминал. Нет, не о той, где покойный мистер О’Нил работал с Эриком Саксом, где полулегальный проект «Ренессанс» нарушал законы природы. А о первой, куда связанного Хамато Йоши притащили ниндзя клана Фут. Он приготовился к изощрённым издевательствам и молил небеса только об одном — держаться как можно достойнее до последнего вздоха. Казни в культуре ниндзя издавна славились неописуемой жестокостью, но было уже всё равно. Сплинтер терпел, пока его кололи и резали, испытывали и едва не препарировали заживо. Когда-то ведь это должно кончиться? К тому же, манипуляции часто проводились почему-то не только под анестезией, а и под полным наркозом. Со временем его стало так много, что сознание поплыло, размывая границы между лекарственным бредом и реальностью. Поэтому Сплинтер даже не помнил точно, в какой момент вдруг обнаружил себя… в теле обычной крысы?!.       Была ли то древняя японская магия, инопланетные технологии, переселение духа по типу реинкарнации или ещё какие-то чудеса, но довольно крепкий и рослый воин клана Хамато в итоге сжался до ничтожного грызуна. Его принесли в покои Шреддера с саркастическим бантом поверх клетки.       — Жаль, что ты меня больше не понимаешь, братец, — не менее саркастично расхохотался Шреддер, его голос звенел металлом доспехов, скальпелей, медицинских столов.       Сплинтер всё понимал, но разучился говорить.       — Что ж, передайте профессору мои поздравления, — повернулся шлем кабуто на одного из подчинённых, который поспешил низко поклониться. — Я впечатлён и намерен продолжить финансировать его эксперименты с мутацией.       Мутация.       Именно тогда Сплинтер впервые услышал это слово относительно себя. Слово, которое перевернёт всю жизнь, врастёт болью и кровью, силой и слабостью, наказанием и наградой.       — Наконец-то ты выглядишь внешне ровно так, как и внутри, — не нужно было видеть лица за маской, чтобы представить, как брезгливо изогнулись губы Шреддера. — Вкуси же участь омерзительной твари, какой ты являлся всегда.       Не прошло и получаса, как он вытряхнул Сплинтера из клетки над канализационным люком, с которого один из ниндзя поднял чугунную крышку. Она закрылась следом, словно гробовая. Затапливало злобой, злобой, злобой!..       Такая же злоба выедала изнутри, пока Сплинтер метался в лихорадке уже сейчас, мутируя второй раз — обратно. Разум силился зацепиться хоть за что-то хорошее. В ушах звенели странные, похожие друг на друга имена, будто мантры. Что это? Ах да, те клички которые дочь мистера О’Нила раздала черепашатам. Итальянские, в честь знаменитых творцов, под стать названию проекта «Ренессанс». Сплинтер не собирался их запоминать, но девочка так часто повторяла! Под слипшимися веками цветными фейерверками вспыхивали надписи: Леонардо — синий, Рафаэль — красный, Донателло — фиолетовый, Микеланджело — оранжевый…       Сплинтер всё же разлепил глаза и кряхтя, как столетний старик, приподнялся с кучи протухшей ветоши, на которой спал между обострениями. Просто его осенило — не важно, чем должны питаться черепашки изначально, но их маленькая хозяйка приучила зачем-то к пицце. А в том бумажном пакете с объедками, кажется, оставались корочки от этого фастфуда. Тоже, кстати, итальянского — Сплинтер впервые за долгие годы слегка усмехнулся в усы.       Маленькие черепахомартышки… впрочем, не такие уж теперь маленькие, росли будто питаясь самим воздухом — все овощи и зелень остались нетронутыми, даже дно коробки оказалось почти не запачкано естественными отходами. Но всё же пахло там нехорошо, поэтому Сплинтер, ворча себе, зачем ему помимо всех проблем ещё и эта обуза досталась, побрёл вдаль тоннеля — припомнил, что за поворотом через разлом в асфальте набросали целую свалку. Немного поисков, которые даже как-то взбодрили — и крыса, что вытянулась уже в половину человеческого роста, тащила на сгорбленной спине выгоревшую от старости детскую ванночку с дырой без пробки. Сойдёт за манеж, да и чистить легче в отличие от картона.       Кое-как вымыл извозюкавшихся черепашат, несмотря на их внезапно бойкие протесты, обтёр тряпьём и пересадил на новое место, насыпал им корочек пиццы, поставил воды. Сам не заметил, как потратил на это по ощущениям почти час. Промежутки между приступами явно увеличивались, да и химер не так уж крутило — неужели скоро процесс завершится? Поскорее бы вернуться в нормальный вид. Ходить уже получалось почти ровно, хорошо слушались пальцы рук, вот бы ещё заговорить. Сплинтер прокашлялся, пробуя голосовые связки.       — Заговорить, — произнёс он вдруг настолько внятно, что аж испугался. Голос, у него человеческий голос! Не тот, что был прежде, а чужеродный, противный, скрипучий, но всё же! Весь выводок затих, уставился в упор. Надо ещё что-нибудь говорить, чтобы дар речи не пропал. Сплинтер прокашлялся снова и начал: — Леонардо. Рафаэль. Донателло. Микеланджело.       В следующую ночь Сплинтеру снилось, как когда-то пробрался уже в новую лабораторию — Эрика Сакса. Перестрадав первое время свою очередную трагедию — будто мало было ему сперва предательства лучшего друга, а затем потери семьи — новоиспечённая крыса начала слежку за Шреддером. Благо тот сам не понимал, насколько удачного создал шпиона: умного, как и все люди, но почти совершенно незаметного для них. Отныне Сплинтеру не составляло труда проникать почти куда угодно, преодолевая такие препятствия, которые раньше были бы неподвластны, стань он хоть лучшим ниндзя в мире.       Вероятно, Шреддер сделал ставку на то, что даже в наилучших условиях век крысы ограничен тремя годами, а на опасной для них свободе редко какая доживает до одного. Но Сплинтера ведь и не смогли превратить в типичную крысу — мутация мало того, что оставила полностью нетронутыми разум и память, сохранила координацию и умения, которых даже самому сообразительному животному никогда не достичь, но и милосердно продлила отмеренный срок. Насколько именно — неизвестно, поэтому, укладываясь спать, Сплинтер вседа был готов, что уже не проснётся. Но как это ни странно, просыпался вновь и вновь.       Регулярно подглядывая, он с изумлением открыл причину, по которой бывший друг больше не появлялся на людях без глухих доспехов — некогда аристократически-красивое лицо обезображено ожогами почти до неузнаваемости и до полного отсутствия волос. Вряд ли это случилось в Том-Самом-Пожаре, ведь он даже не пытался помочь Тэнг Шен. Наверно, неугомонный Саки чуть позже вляпался в другой. А подслушивая несколько лет, Сплинтер узнал, что одним из людей, работавших на Шреддера, стал его приближённый Эрик; что эксперименты с мутацией переместились уже в его контору «Сакс Индастриз». Уму непостижимо, но так же, как сделали из Хамато Йоши крысу, они, судя по разговорам, собирались научиться делать из крыс людей. Кроме того, были идеи по скрещиванию всяких других животных генов, но это Сплинтера интересовало мало. Он обдумывал план.       План, конечно, был рискованнее некуда — пролезть в контору Сакса, подменить собою одного из обычных грызунов и получить вакцину так называемого мутагена, способного вернуть его облик обратно. Фактически сдавался на опыты врагам, но разве был иной выход? Сплинтер давно уже дышал единственной целью — отомстить Шреддеру любой ценой, а в теле мелкого зверька, как он убедился за многие месяцы слежки, это было крайне сложно. Если не месть — то и жить незачем, поэтому влился в напуганную крысиную стайку одновременно и решительно, и обречённо: всё или ничего.       Странно, но там никто животных не мучил. Да, эксперимент не был приятным, но кроме частых инъекций и всяких исследований, учёные их берегли. Возможно, повезло с самими учёными — больше всего с возглавлявшим группу мистером О’Нилом, который был так же добр, как его одиннадцатилетняя дочь. Сплинтер проснулся от теплоты, разлившейся в груди — осознал, что пока все остальные подопытные погибли — теперь и не понять, в кого они должны были превратиться, — лишь его с черепашьей кучкой спасла маленькая мисс О’Нил. Сердце приятно тонуло в благодарности к ней. Но поднялся всё же с тяжёлым вздохом — эксперимент однозначно не был завершён. Лапы так и оставались крысиными. Как и всё остальное.       — Ну, и чего мы изволим не есть? — деланно нахмурился над химерочерепашками, нависнув около ванночки-манежа. Тем в целом было гораздо получше — может, и выкарабкаются, — всё налаживалось, кроме аппетита. Корочки теста валялись явно обсмоктанными, но были отвергнуты как корм. — Я же лично видел, как вы уплетали пиццу, что вам теперь не так?       Сплинтер упёр ладони в бока по старой привычке — в жестах появлялось всё больше людского. Глазастые зелёные комочки, которые в свою очередь всё больше развивались по типу обезьян — видимо, с их генами и были смешаны — прижались друг к дружке, как-то почувствовав, что их ругают. Рука сама собой потянулась утешить и погладить одинаковые лысые макушки. Нет, снова разные: Микеланджело заметно оживился, Донателло блаженно зажмурился и замер, Рафаэль накуксился и попытался отползти, а Леонардо неожиданно перехватил крысиную ладонь своими лапками и Сплинтер охнул — вместо черепашьих когтей там теперь красовались пальчики, только почему-то лишь по три на каждой. На задних вообще у всех по два. Не успел и моргнуть — собственный палец оказался у малыша во рту, тот жадно причмокивал, так доверчиво заглядывая в лицо, что душа защемила.       Тут до Сплинтера дошло. Если этих рептилий скрещивали мутацией с приматами-млекопитающими, в силу их малого возраста единственное, чем они сейчас способны питаться — это, соответственно, молоко. Словно прочитав его мысли, Донателло и Микеланджело взяли пример с брата, но к странному большому существу лезть побоялись, красноречиво демонстрируя сосательный рефлекс уже на своих лапках. Лишь Рафаэль так и сидел неподвижно в углу ванночки, хотя его взгляд казался не столько сердитым, как завистливым.       С досадой хлопнув себя по лбу, Сплинтер уже довольно резво метнулся по длинному тоннелю до скобяной лестницы, ведущей наверх — откуда только энергия? Вот же глупый осёл, он сам виноват в том, что эти бедные создания столько голодали, он их едва не погубил! Нужно спешить до следующего скачка температуры, который мог нагрянуть скоро. Поэтому, порадовавшись, что улицы вновь убаюкала ночь и не заморачиваясь лишним морализаторством, Сплинтер взломал ближайшую аптеку, выворотив форточку, в которую не пролез бы взрослый человек. Он понятия не имел, где раздобыть обезьяньего молока, поэтому очень надеялся, что этим сироткам подойдёт стандартная сухая смесь. Вернулся с целым мешком, как Санта Клаус: помимо банок молочного порошка, там были и бутылочки, и соски, и всё самое необходимое для маленьких.       Ох и с каким же аппетитом они пили! Сопели и урчали, хмурились и щурились. Капельки разведённой детской смеси аж второпях проливались мимо, стекая по чешуйчатым мордашкам. А у самого Сплинтера немые слёзы катились по шерсти на щеках — сколько раз он держал вот так в объятьях Миву, сколько из бутылочки поил? Мутанты-полуобезьянки не заменят родной дочери. Но скрасят его одиночество до тех пор, пока бывший Хамато Йоши не достигнет цели. Он ни на миг не забывал про цель.       А что потом?       Не хотелось пока думать. Битва со Шреддером — рано или поздно — просто неизбежна. Вернётся Сплинтер сюда или падёт? Выживут ли настолько беспомощные жертвы генной инженерии, если не вернётся? Не думать, нет!       Ещё через пару недель Сплинтер бесился, как настоящий зверь, отбежав от закутка, где содержал свой черепашатник, подальше. Хрипло рычал и гулко выл, дробил кирпичную кладку ударами лап и перебивал старые пустые трубы хлёстким хвостом, рыл когтями бетон и перекусывал зубами прутья арматуры. Всё зря, всё зря!..       Что-то пошло не так. Процесс мутации окончательно завершился, вот уже несколько дней больше совершенно ничего не беспокоило. Ничего, кроме главного: он так и остался крысой. Огромной — с мелкий человеческий рост, сильной — никогда раньше не был таким разрушительным, ловкой — навыки ниндзюцу словно умножились в сто крат. Но всё же мерзкой крысой. Как теперь быть?       Сначала Сплинтер полностью отчаялся, дальнейшее существование показалось бессмысленным. Даже мелькнула мысль уйти с честью, по кодексу Бусидо. Нелепица, но именно от этого оградило наличие под его опекой голодных и вечно мёрзнущих без меховых объятий малюток. Выплеснув свой гнев и отдышавшись, взял себя — в руки, в лапы? — и здраво рассудил. По крайней мере он теперь не безобидный грызун, а довольно опасный… мутант? Тело вспомнило все прежние рефлексы, включая даже речь, добавив к ним животные, слушалось прекрасно, как никогда. Разве оно непригодно для того, чтобы уничтожить заклятого врага? Разве умелому воину мешает неудачный внешний вид? Повод ли это простить Шреддера?       О, Сплинтер раздерёт его грудную клетку, вырвав из неё бессовестную птицу сердца. Удушит его ненавистную шею необычно гибкой анакондой хвоста. Да хоть перегрызёт её напрочь, как те же трубы, и никакие латы не спасут. Он шлялся грязными стоками, пока не онемели ноги, на ходу вынашивая стратегии одну кровавее другой. Опомнился лишь подходя к убежищу — его встретил многоголосый — детский! — плач.       Вот дурень шерстяной, когда в последний раз их кормил, мечтая о своей вендетте? Заполошно дуя на костёр из обломков выброшенной мебели и макулатуры, чтобы подогреть воду для смеси, Сплинтер одновременно рассыпа́л по заранее простерилизованным на таком же костре бутылочкам молочный порошок строго по рецепту. Зарёванные малыши размазывали слезинки по щёчкам, тянули навстречу ручки. А главное — да, они плакали совсем как дети. Обезьяны так не плачут, никогда.       Возможно, именно от слёз их глаза и стали будто ярче, но во время того непривычно долгого кормления Сплинтер впервые заметил, что радужки у каждого имеют свой, особый цвет: синий, зелёный, карий и небесно-голубой.       Абсолютно. Как. У людей.       Следующий приступ злости накатил после того, как разузналась «чудесная» новость: избегая скандала после пожара в лаборатории «Сакс Индастриз» и расследования, чем именно она занималась, Шреддер оставил во главе клана Фут одного из своих заместителей и вернулся в Японию — по слухам на неопределённый срок. Ну и как этого урода теперь достать? Нет, Сплинтер примерно представлял, как. Он уже придумал, что потребуется, чтобы незаметно пробраться в грузовой отсек самолёта, пока колошматил в сердцах плесневелые перекрытия заброшенного отстойника, выбивая из них цементную пыль.       Но на этот раз он не забегал далеко. Он помнил, что дома его ждали никакие не питомцы, а настоящие дети. Да, получерепашки-полудети — больше не оставалось сомнений, что им привили именно человеческий ген. Что ж, в Японию он ещё слетает, когда достаточно натренируется в новом теле да и вообще окрепнет. А пока можно и крошек-мутантов подрастить, чтобы вскоре выпустить их на волю со спокойной душой, сбросив с себя наконец навязанную роль няньки.       Итак, черепашата не только не умерли, но и стали аномально быстро развиваться. Рептилиями они частично остались только с виду, вели же себя так, что Сплинтер вскоре сменил наворованные по букинистическим лавкам пособия по уходу за черепашками на книги по педиатрии. Кстати, о воровстве — спустя несколько месяцев «семейной» жизни бывшему синоби стало совестно, что хоть и невольно, но встал на такой путь. Тем более, денег у него было в достатке — преследуя Шреддера, он забрал с собой объёмную барсетку, в которую сложил все сбережения, что они накопили раньше с Шен. И эти сбережения сейчас ох как бы пригодились, ведь расходы на его ясли всё росли.       Хоть Сплинтер и старался максимум необходимого собирать по помойкам, но кое-что там попросту никогда не валялось — те же молочные смеси, непросроченные лекарства, да памперсы в конце концов. Именно при очередной смене памперсов временный отец не без удивления обнаружил, что в лаборатории не ошиблись: все четверо оказались мальчиками. Только теперь вместо рептилье-самцовых признаков у них внизу пластронов красовалась абсолютно человеческая анатомия, полным комплектом. Отличия были лишь в цвете кожи — на половых органах тот был таким же, как у них везде, — и в черепашьих крохотных хвостиках, которые так и остались над смешными зелёными попками.       Ту квартирку в Бруклине, которую Хамато Йоши снимал до превращения в крысу, давно обжили другие люди, так что оставалось лишь надеяться, что не наткнулись на его тайник. Прыжки по ночным крышам, проникновение в окно, бесшумное разбирание деревянных половиц с облупившейся краской. К счастью, тайник оставался нетронутым. Деньги, документы и… фотография Шен?!       В круговерти последних лет Сплинтер совсем забыл, что забирал её с собой из Японии — очень мало чего уцелело в пожаре. А это фото семьи так и вовсе осталось единственным — на нём стройная в своём любимом кимоно с вышитыми пионами Тэнг Шен держала на руках сладенький свёрточек, в котором почти не было видно личика Мивы. А за её плечом с горделивой, самоуверенной осанкой стоял он сам, Йоши, даже не предполагая, какой удар его столь скоро ждёт.       Сплинтер выполнил свою маленькую миссию без единого звука. Но прокололся, когда фотография задрожала в руках — по комнате разлился его громкий всхлип.       — Чш-ш-ш, — пробормотал во сне темнокожий хозяин дома, решив, что заплакал один из его детей — квартирка была совсем тесная, все ютились на матрацах, постеленных не по-американски на пол в единственной комнате.       Но Сплинтеру от этого сделалось только хуже, так что он спешно удалился, даже не заложив зев больше не нужного тайника.       Той ночью его так трясло, что думал — снова мутантская горячка. Но то всего лишь сдали нервы, так что попытался уснуть. Однако не дали: непонятно как услышав его расклеившиеся причитания и тем более непонятно как опрокинув ванночку, в которой теперь с кучей одеял черепашкам была устроена постель, они дружно приползли на его лежанку под бок, тыкались в лицо прохладными носиками, обеспокоенно заглядывали в глаза, будто что-то понимая. А после вообще принялись… обнимать?!       Сплинтер впервые разрыдался так самозабвенно с того дня, когда потерял жену и ребёнка.       Сплинтер поклялся, что станет этим мальчикам отцом.       И начались нелёгкие будни. Оставляя теперь с чистой совестью на кассах магазинчиков и аптек сумму, эквивалентную «награбленному», новоиспечённый отец четверых братьев обеспечивал их всем необходимым. Хотя едва ввёл прикорм, продукты всё равно приходилось выискивать по мусорным бакам — барсетка слишком быстро таяла при попытке и еду покупать. Сплинтер сильно жалел, что так мало в своё время помогал Шен с уходом за Мивой, занятый проблемами в школе, которые тогда повадился назло накручивать слетевший с катушек Саки. Теперь же всё приходилось делать впервые, находя советы только в книгах.       Он буквально прыгал выше головы, усердствуя в том, чтобы его приёмные сыновья развивались как можно более здоровыми и крепкими. Изучил всё, что только можно и про полезное питание, и про удачный режим дня, и про обучающие игры, а уж как было сложно соблюдать гигиену, выдраив почти до стерильности один из изолированных за ненадобностью коллекторов, когда вокруг всё утопало в нечистотах! Гигиену детей тоже из виду не упускал — намывал даже панцири, правда, довольно мягкими щётками, ведь те ещё не затвердели и сыновья извивались, хохоча от щекотки. Крысиные когти вынужден был стачивать, чтобы не царапали кожу малышей — она из-за мутации в первые месяцы была совсем тонкой, травмировалась от чего угодно, только со временем стала местами грубеть. Да что там, если даже изначально твёрдые черепашьи пластроны размягчились до состояния как бы очень плотных мышц, и никакие кальциевые добавки не возвращали их в природное состояние. О мести Шреддеру же некогда было подумать ни минуты — еле успевал более-менее спать. Туда сходи, это принеси, помой-приготовь, постирай-поубирай… Зато черепашата неизменно радовали тем, что росли и тяжелели не по дням, а по часам.       Волновало только одно — росли они неравномерно.       Леонардо было около трёх-четырёх месяцев, когда у него вылез первый нижний резец. Рановато, конечно, но в пределах нормы — Сплинтер только посмеялся, когда этот резец незамедлительно опробовали на его же локте. Дети просто маниакально тащили в рот всё, до чего только дотягивались. Нет, помнится, Мива тоже, как и все младенцы, пыталась облизать то куколку дарума, то кончик материнского пояса-оби — это в порядке вещей, ведь именно во рту у малышей большинство сенсорных окончаний. Однако мальчики, изучая окружающий мир, умудрились облизать в Логове всё просто вдоль и поперёк, что подстёгивало Сплинтера прибирать ещё тщательнее — видимо, при смешении генов с животными сенсорная чувствительность оказалась усилена.       Сплинтер с нетерпением стал ждать прорезывания зубов и у остальных, но те будто не торопились. У Леонардо был уже целый набор, когда его наконец надумал догонять Рафаэль. Донателло в свою очередь отставал уже от него, а Микеланджело вообще оставался беззубиком подозрительно долго. Сильно тревожило, что это могло быть признаком деградации и даже болезней, Сплинтер извёлся, пытаясь найти объяснение, почему вдруг изначально одинаковые мальчишки так рассинхронизировались. По-хорошему их бы обследовать, диагностировать — вдруг это надо лечить? Но к кому обратиться, если вся их семья оказалась изгоями общества, в котором нет места мутантам?       Дальше — хуже.       Этот рассинхрон наблюдался буквально во всём! Лео раньше крупнел, раньше пошёл, раньше заговорил. Словно рос старшим братом, хотя Сплинтер точно помнил — учёные в лаборатории не раз подчёркивали, что для чистоты эксперимента все черепашата взяты из единого выводка. А однажды отец подсмотрел, как этот «старший» сунул свою бутылочку с недопитым молоком Рафаэлю, которому вечно мало. И надо было видеть, с какой снисходительно-деловой физиономией он это сделал! Кроме того, ещё через пару недель не позволил шилохвостому Микеланджело отобрать бутылочку уже у Донателло, который к еде оказался самым равнодушным и не особо сопротивлялся грабежу.       Изначально Рафаэль уступал старшему брату не так уж сильно, но понемногу разница росла. Внимательным образом записывая малейшие признаки, следя и за прорезыванием человечьих зубов, и за количеством колец на черепашьих панцирях, Сплинтер сверялся с учебниками и по педиатрии, и по зоологии, пытаясь вычислить возраст. Но он сперва у Лео, а затем и у Рафа уже не сходился с реально прошедшим временем. Как так?       В любом случае, Рафаэль отныне стал вторым по старшинству, а Донателло вскоре третьим. Хоть он и отставал чуть-чуть от своих предполагаемых лет, но только не умом. Заговорил-то он тоже третьим, зато почти сразу сложносочинёнными предложениями.       Пропасть в развитии всё расширялась, и вот уже бедняжка Майки выглядел совсем младенцем на фоне остальных. Сплинтер был готов любить его и вечно таким, но когда Лео опередил младшего с виду года на четыре, тот вдруг решил потихоньку навёрстывать.       Загадочное явление стабилизировалось, когда Лео по прикидкам стукнуло десять, Рафу — восемь, Донни — шесть, а Майки — четыре, при том что по-настоящему со дня их совместного попадания в подземку прошло ровно семь лет. Вот с тех пор пресловутая разница между ними так и застыла на не пойми откуда взявшейся отметке в два года между каждым. Сплинтер давно отчаялся это хоть как-то объяснить и просто наслаждался, что у него с одной стороны одинаковые, а с другой всё же разные сыновья. Одинаково разные.       И лишь когда умничка Донни повзрослел до такой степени, что как настоящий вундеркинд смог в подростковые годы провести целый букет сложных исследований, то подтвердил — результаты совпадают с отцовскими записями. Точную причину установить так и не удалось, но предварительно это обосновалось довольно просто: да, черепашата из одного выводка, но вылупились-то они не в единую секунду? Между их появлением на свет прошли часы и даже дни, вот эти отрезки мутация и растянула потом в аж по два года. И что ты ей сделаешь, ведь мутация тот ещё феномен — её бы изучать и изучать. Кроме того, инъекции мутагена им вводили также не одновременно — и это могло дополнительно повлиять.       Что же до Сплинтера, он не рассказал сыновьям своей трагической истории, опасаясь, как бы не сгубили себя в дальнейшем в попытках отомстить папиному обидчику. Соврал, что родился простейшей крысой; всё, что знает, каким-то дивом выучил по книгам, а барсетку с деньгами вообще нашёл. Поэтому у Донателло не было объективных данных, но он всё равно с подозрением отметил — в гены Сплинтера вмешивались больше, чем в их. Что в итоге сыграло свою злую шутку: будучи с рождения ровесником Шреддера, теперь он стал старее относительно него аж лет на тридцать.       А как же, кстати, Шреддер?       Нет, Сплинтер о нём не забыл. Прячась от людей, он неоднократно летал в Японию, как только черепашат под присмотром старшего стало возможным оставить в Логове одних хотя бы на несколько дней. Но удар по врагу наносить не спешил — пока ему всё же важнее было вернуться целым и невредимым домой. Там его слишком ждали, чтобы вновь безрассудно рисковать собой. Так что, не считая собственных дел вроде посетить могилу Тэнг Шен, над которой посадил деревце магнолии, Сплинтер лишь следил за старым врагом, который увяз в делах японской части своего клана Фут и не ожидал никаких сюрпризов из прошлого.       На «сюрприз» Сплинтер решился, когда натренированные им по всевозможным боевым системам и обученные чему только можно черепашата вполне смогли бы выжить дальше самостоятельно. Вооружившись до зубов, которые теперь стали настолько смертоносны, что сами считались оружием, он подкрался немыслимо близко — сидел в личном дворе Шреддера в кустах, прошмыгнув мимо многочисленной охраны, пока враг в домашней одежде и в кои-то веки без брони беспечно играл в мяч с… какой-то девчонкой?       У Сплинтера перевернулось вверх тормашками сердце, когда девчонка весело заверещала: «Папа, папа!» Он как-то опьянело всматривался в её фарфоровое лицо. Сколько ей лет? Казалось, лишь немного младше Мивы, доживи она до сего дня. Даже казалось — похожа на Миву, похожа на Тэнг Шен… Сплинтер помотал головой, рискуя себя разоблачить, чтобы разогнать наваждение. Это всего лишь игры воспалённого горем мозга, что норовит выдать желаемое за действительное. Некогда амбициозный красавец Ороку Саки то ли женился до своих ожогов, то ли завёл родившую ему любовницу, то ли вообще удочерил сироту, но у него теперь есть дочь. «Караи», — окликнул девочку Шреддер. Имя почему-то застыло в ушах.       Сплинтер тихо ушёл.       Он не простил бывшего названого брата, испортившего целую жизнь. Но постарался об этом навсегда забыть. Не ради Шреддера, ради его ребёнка, Караи. И ради Эйприл О'Нил, припомнив, каково таким маленьким девочкам лишаться отца.       К тому же, вместо сгоревшей в одночасье прежней, судьба подарила Сплинтеру новую жизнь. И в ней у него был уже не один ребёнок, а сразу четверо. Четверо одинаково разных.       И просто безумно родных!