Моё имя будет звучать

Над Гравити Фолз разрастались грозовые тучи, предвещавшие скорый затяжной ливень. В воздухе стоял затхлый аромат приближающейся осени, которая всегда входит в свои права раньше положенного. На разбитом асфальте покоились кучки пожухлой травы, сорванной с образцовых газонов соседей не то в попытке отсрочить наступающий сезон бесконечных гроз, не то для напоминания самим себе и всем вокруг о скоротечности летнего сезона. Ранее жгучее, а ныне лишь слабо светящее, солнце укрылось в ненавязчивых объятиях вмиг потяжелевших облаков. По окну забарабанил дождь, сплетения холодных капель начали напоминать пересекающиеся речушки, коих было полно в богатом на живописные виды лесу чуть поодаль новоиспеченной обители моей семьи. Я оттянула ворот свитера, на котором красовалась лама, странным образом напоминавшая мне о событиях давно минувшего лета, которое жители нашего небольшого городка старательно игнорировали в собственных воспоминаниях, раз за разом окунаясь в водоворот бесконечных рутинных хлопот, чья вереница неизменно уносила их далеко от болезненного эпизода в общей истории. Однако я так и не смогла справиться. Все эти два года я тонула в толще бесконечных напоминаний себе о том, что, казалось, давно утекло, оставив лишь горькое послевкусие где-то в глубине груди. И каждый мой рывок вверх, на свободу, заточал меня все надежнее в длинном лабиринте вопросов, которые навсегда останутся проигнорированными. Так я часто обращалась к газетной вырезке, торжественно врученной мне Диппером далеким летом двенадцатого года. – Пасифика! – с неохотой оторвав взгляд от пробегающих по влажному газону мальчишки-почтальона, принесшего излюбленную отцовскую газету и бесчисленные письма маминых подруг, я с неудовольствием потерла разболевшиеся внезапно глаза. В дверном проеме, скрестив раздавшиеся руки с броскими красными ногтями, изогнутыми на птичий манер, стояла мама. Она сузила светлые глаза, всматриваясь в мое безучастное лицо. Мгновение молчания затянулось настолько, что я, испытав неловкость, обжегшую меня огоньком раздражения где-то в горле, спрыгнула с насиженного места. Только ступни со стуком коснулись похолодевшего пола, я ощутила, как сжалось всё нутро от зябкой прохлады. Дома в нашем квартале начинали отапливаться не слишком поздно, однако именно так, чтобы все жители могли испытать дикий холод, приносимый в позолоченной корзинке осени. И вместе с красотой цветастых крон и невыносимо долгих птичьих перелетов в места не столь мерзлые, мы и наши соседи наблюдали друг друга с вечно красными носами и насморком, характерным для гнетущей атмосферы первых школьных и рабочих будней. – Завтрак? – Ты уже сама все знаешь, – удовлетворенно кивнула мама, улыбаясь кончиками надутых губ. Потрескавшаяся помада еще сильнее иссохла, изойдясь неисчислимыми трещинами. Некогда изящные черты лица матери словно бы испортились под гнетом бедности и труда в забегаловке Сьюзан. Я недовольно поморщилась. – Отец дома? – Да, милая. И у нас есть для тебя разговор. – нахмурившись пуще прежнего, я последовала за матерью в скромную кухоньку. Не шедшая ни в какое сравнение с нашей старой исполинской столовой в стиле Барокко, нынешняя кухня нравилась мне порядком меньше прежней. Небольшой столик, рассчитанный на четверых человек, холодильник, вечно недовольно гудящий и не изобилующий разнообразным содержанием, пара кухонных тумб, начищенных до блеска коллегой мамы, готовой выполнять любую работу по дому за десятку долларов в час, ваза с увядающим разношерстным квинтетом некогда благоухавших цветов – все было настолько непривычным даже после многих месяцев, проведенных в стенах этой... хижины. – Присаживайся, дочка. – по-хозяйски рассевшись во главе крохотного обеденного стола, отец, не изменяя своим привычкам, аккуратно разрезал разогретый матерью полуфабрикат на маленькие кусочки. Я отодвинула пыльный модный журнальчик на край стола, беспристрастно рассматривая поданное “блюдо” почти с научным интересом. Котлеты, присыпанные тонким слоем панировки, явно доживали свои последние и, очевидно, не лучшие дни на краю тарелки с броской желтой каемочкой. В деревянной, взявшейся бог весть откуда, нише покоились тщательно (во что мне крайне хотелось бы верить) вымытые овощи, купленные со склада Сюзен за полцены. Я отодвинула предложенные яства подальше. – Быстрее к делу, отец, – в уши ударил ненавистный звон колокольчика, который сейчас, в декорациях не столь впечатляющих и благородных, выглядел до колик смехотворно. – Не смей говорить со мной в таком тоне, Пасифика. – О, дорогой, – мама бросила на отца красноречивый взгляд. Он прочистил горло, выпуская из рук вилку с витиеватыми узорами, имитирующими лозы винограда с вкраплениями небольших ягодок. Бережно отложив ту в сторону, он сомкнул сильные руки в замок, исподлобья вглядываясь в мое лицо. Лохматые брови почти целиком закрыли карие глаза, но даже так я смогла уловить невероятное напряжение, искрившееся по периметру темной радужки. В голове начали всплывать недавние эпизоды, когда я выказывала непослушание, игнорировала полюбившийся родителям колокольчик или вовсе сбегала из дома к особняку на долгие часы. Одна за другой картинки сменяли друг друга, увлекая меня все глубже и глубже в недры воспоминаний о ближайших неделях. – Ты скучаешь по дому? – тишину нарушила мама. – Почему ты спрашиваешь? – Потому что вижу, как два года тебя гнетет ситуация, в которой мы оказались. – Скучаю. Но принимаю все, что произошло. Что еще остается? – папа удовлетворенно кивнул. – Мы можем все исправить, дочка. – его серьезный тон не на шутку меня пугает. Однако еще ярче я ощущаю, как внутри цветет чувство, давно покрывшееся пылью на обочине прошлого. Надежда. – Исправить? Как? – она щекочет ребра, поднимаясь все выше и выше. Почти как виноградные лозы, надежда медленно оплетает каждую косточку. Я едва заметно дергаюсь, отгоняя ее. Я не хочу разочарований. Но она словно не слушается, нагоняя своим трепетом мурашек. – Одна небольшая сделка, – шепчет мама, уткнувшаяся в тарелку с уже остывшим ужином. – Соглашайтесь! – без сомнений вскрикиваю я. – Боюсь, только ты сможешь помочь им в этом, Ламочка, – за спиной я слышу знакомый голос. Лозы иссушает, скидывает в пропасть отчаяния жуткий ветер. Я медленно сглатываю, сжимая под столом кулаки до кровоточащих лунок на ладонях. Билл Шифр. *** – Что ты здесь... – Ну-ну, меньше слов, дорогая Лама, больше дела. – треугольное нечто улыбалось мне, крутя в тонких ручонках свою незамысловатую трость без намека на изящество. Билл смотрел в абсолютной тишине еще некоторое время, впиваясь единственным глазом в изрядно потрепанный временем свитер, который теперь казался до смешного карикатурным. Кажется, его не волнует замершее время, потерявшие краски предметы и застывшие лица ужаса и скорби родителей. Но еще меньше он смущен своим статусом побежденного, который был ему присвоен после Апокалипсиса. Шифр вновь оказался хозяином положения. Это меня злило больше всего. – Ты! Из-за тебя разорился отец! Родители чуть не умерли от твоих лап! – я бросилась на него в бешенстве, обуреваемая гневом и нежеланием видеть это существо в нашем новом доме. – Что ты пришел еще забрать? – Закрой рот. – треугольный ловко перехватил меня и поставил на место, заставив в самом деле замолчать. Личина геометрической фигуры начала потихоньку спадать и передо мной появился симпатичный молодой человек, вышедший будто из фильмов ревущих двадцатых: на нем безупречно сидели белоснежная блузка, черная жилетка, туго завязанный галстук, сжавший бы до посинения горло обыкновенного человека и брюки, будто выглаженные совершенно недавно заботливой женой или мамой. От неожиданности я расхохоталась, хватаясь обеими руками за живот. – Так ты пришлось покрасоваться, отродье? – я утерла слезу, брызнувшую из сощуренного глаза. Не веря себе, я вновь оглядела его с ног до головы, отмечая подобранный со вкусом стиль. Однако, вспомнив, кто он и зачем, вероятно, пришел, я пришла в себя. Отрезвленная новой волной гнева, я отошла на полшага назад. – Остроумно, белобрысая, – Билл растерянно похлопал свой торс и карманы, с раздражением оглядывая самого себя словно впервые. Он явно был зол, однако я упорно не понимала причину его крайнего недовольства. Неужели что-то заставило сменить привычный образ? – Мне пришлось перекроить личину, дабы беседа с тобой пошла легче. – О, ты мог и не стараться. Убирайся, я никогда не вступлю с тобой в сотрудничество. – Разумеется, я уберусь отсюда, но только после того, как поведаю тебе свои планы. – Пустое. Верни все как было, Шифр, и уходи прочь из моей головы. – Армагедон... Славная пора, не так ли? Твой отец очень обнадежил меня и даже приятелей, когда поставил на кон все свое состояние. Он человек предприимчивый и остро чувствующий тенденции, я знаю, – Билл потрепал папу по шевелюре, будто хвалил его за удачно сделанный пас. Меня замутило. – Поэтому теперь мы здесь? В грязной лачуге около забегаловки, где работает моя мать. – Именно. Паинсы выиграли, но то была битва, не война, – он обогнул стол и вновь вернулся ко мне, становясь на этот раз порядком ближе. – А сейчас будет розыгрыш последнего акта. – Что ты имеешь в виду? – я невольно насупилась. – Некто, чьи имена я не вправе раскрыть, вступили со мной в переговоры, в результате которых мы пришли к выводу о том, что они должны... – Заключить сделку... – я окинула мать колким взглядом с макушки до пят. Она, как и весь мир, застыла нелепой статуей, походившей на те, что по ночам в саду своими тенями пугали меня в далеком детстве, однако мне казалось, что она пуще прежнего потухла после моей догадки. – И вовлекли в это именно тебя, Лама. – Мерзко. – Признаться, я был даже удивлен выбором твоей кандидатуры... Кошки не скреблись, а обильно облегчались, на том месте, что принято называть душой. Последняя вера в родителей угасла. Я всмотрелась в лицо Шифра. – И я не могу отказать? – Ты уже сама все знаешь, – ухмыльнулся Билл. – Что в таком случае получат мои... родители? – Родители? О, так трогательно, что ты все еще переживаешь о них. Что ж, вашей семье вернется статус и богатства, это я гарантирую, Пасифика. – Я уже слышала это. – Теперь все будет иначе, Ламочка. Настанет день, когда я вновь вступлю в свои права, и ты будешь той, кто привела меня к этому. Ваша семья будет купаться в золоте, но, что самое важное, ты уже не можешь сказать “нет”. – я нахмурилась, чувствуя лишь глубинное опустошение. Все будто было в каком-то страшном сне, сошедшем с бесчисленных страниц моих навязчивых кошмаров. – Не можешь, ведь тебя связывает со мной нечто большее, чем обычная жажда статуса. – стройные потоки слез хлынули из глаз. – Тайна и долг, Нортвест. Твоя тайна и мой долг.