Ленинград

1941 год, Ленинград. Вечер 23 июня, в небольшой квартире в центре города за столом сидит совсем молодой парень, теребя в руках бумажку. Неподалеку от него стоит такая же юная девушка, отвернувшись от темноволосого, молча моет посуду, но её руки трясутся и совсем не слушаются, она даже не замечает, что трет одно и то же место на тарелке уже несколько минут. Пожевывая зубочистку, мальчишка вздыхает, тем самым прерывая их долгое и тяжелое молчание. Почти сразу девушка отрывается от своего занятия, быстро вытирает руки о клетчатое кухонное полотенце и садится за стол рядом с ним. Снова и снова видя бумажку в руках своего возлюбленного, она закрывает лицо ладонями и тяжело и прерывисто вздыхает. У обоих в голове крутятся одни и те же события: ужасные слова, от которых зашевелилась каждая клеточка тела, а внутри словно что-то рухнуло, прозвучавшие вчера из каждого репродуктора и радио. Парень откинулся на спинку стула и прикрыл глаза, откладывая в сторону бумажку — повестка. Он боялся смотреть на девушку рядом с собой, но она сама его окликнула: — Мортис? — вопрошаемый поднял глаза, — Что я буду делать? Без раздумий Мортис взял девочку за руку, поглаживая тыльную ее часть большим пальцем и придвигаясь на стуле поближе к ней, заставляя пол скрипеть. На нее было плохо смотреть: в глазах не было слез, но была такая зверская пустота, которая пробирала до дрожи, от которой хотелось выть. Парнишка придвинулся ещё ближе, снова лязгая стулом по полу, так близко, чтобы их тела соприкасались, и прижал темноволосую девушку к себе, целуя её в висок и зарываясь своим длинным носом ей в волосы. — Биби, война закончится, и я вернусь, — он сделал глубокий вдох, чувствуя, как когти отсутствия веры в собственные слова и страха закрадываются под ребра, — Ты же это знаешь. Нужно немного подождать. Мы будем вместе. Биби обвила его руку своими ручками и положила голову на плечо, не заботясь о том, чувствует ли парень то, как она мелко дрожит. Ее голова болела, а в мыслях была непонятная каша вопросов, страхов и осознания того, что их мир рухнул, окаменел. Над их головами как гром среди ясного неба раздались в один миг звуки войны, которые разрушат ещё не одну тысячу судеб. Но сейчас, в этой скромной квартире в Ленинграде были две маленькие судьбы, переплетавшиеся в одну и прижимающиеся друг к другу, словно это могло защитить их ото всех бед. — Война закончится, и мы будем вместе, поняла? — повестка, немного помятая от рук парня, лежала на столе, как жуткое напоминание о страшном будущем. Биби ничего не ответила, прижимаясь носом к шее парня. Её тонкие пальцы крепко-крепко держали руку Мортиса, словно так бы она смогла удержать его рядом с собой, чтобы завтра жизнь их не разделила. Девочка на мгновение прикрыла глаза, и перед взором, словно сны, всплыли недавние воспоминания: теплые летние дни, наполненные смехом и чистой любовью, неловкие прогулки, странные слова, ничем не озабоченные встречи, а ещё то, как на лицо Мортиса падают солнечные лучи, он смеется и жмурится, морща нос и пытаясь от них скрыться. Всё это было словно не с ними, а где-то далеко-далеко, в другом мире, который не перечеркнул вой репродуктора. Никто не хотел в это верить, но всем было ясно: война обязательно разрушит их юные, беззаботные жизни. 24 июня 1941 год. Перрон был полон людей, многие из них плакали навзрыд, рядом с почти каждой женщиной стояли совсем маленькие дети, лица которых были искажены непониманием происходящего, они испуганно жались к матерям и озирались вокруг. Словно один из этих малышей, Биби жалась к руке Мортиса, уперев глаза в землю. Она приподняла голову и время от времени оглядывала его сверху вниз, словно пытаясь убедиться, что все происходит взаправду. Ее лицо было подернуто ужасающей тоской, но стоило ей столкнуться взглядом с глазами парня, как он тут же целовал её в нос, словно его теплый поцелуй мог согреть девочку и остановить весь тот кошмар, который происходил. Мортис молчал, но он чувствовал, как всю его грудь что-то съедает изнутри, сердце бешено бьется, а глаза мелко подрагивают каждый раз, когда он слышит звук, отдаленно похожий на стук колес поезда. На мгновение кажется, что время застыло, и они остались в этом моменте ожидания разлуке навсегда. Биби жмется сильнее, стараясь почувствовать сквозь плотную ткань военной формы и сохранить в себе частичку тепла своего возлюбленного, которая будет с ней всегда-всегда, запечатлеть для себя все мгновения, которых их когда-то связывали, а сейчас были жестоко разорваны отвратительными, уродливыми руками войны. Мортис вдруг на миг ощутил, словно на его плечах не только его собственный груз, но на его плечи взвалены еще и ее страхи. Он не знает, что его ждет дальше, но он прекрасно знал, что было в его прошлом, которое сейчас уже совсем недосягаемо. Биби вздрогнула, когда вдалеке показался черный нос поезда, а доводящие до дрожи крики отчаяния, рыдания навзрыд на перроне усилились в несколько раз. Девочка начала беспорядочно озираться, прижимаясь к парню, а он резко подхватил её и прижал к себе, заставляя посмотреть на на него. Ветер от поезда тут же растрепал его волосы, выпадающие из-под военной фуражки. — Я вернусь, слышишь? — Мортис настойчиво глядел в глаза Биби, хотя делать это было крайне тяжело, — Слышишь, милая? Сердце сжалось, Биби поняла, что это — конец. Поезд уже завизжал на рельсах, тормозя, она прижалась к парню, вдыхая аромат его духов, перемешанный с запахом грязи и какого-то топлива, её глаза предательски намокли, но она оторвалась от возлюбленного, беря ручками его за лицо, чувствуя у себя под пальцами его теплые щеки. Мортис снова сжал её в своих объятиях, нежно прижался губами к губам девочки, ощущая, какие они холодные и дрожащие, её темные волосы колыхал ветер, а глаза смотрели на него так беспомощно и пусто, так просили помощи, но он не мог ничего сделать. — Я люблю, люблю тебя, слышишь? — Мортис всматривался в лицо Биби, — Слышишь? Люблю, и я вернусь, и мы будем вместе, я тебе обещаю, война скоро закончится.... Биби молчала, только слушая его ещё юный, совсем молоденький голосок, внемля каждому слову, а в горле стоял отвратительный ком, который позволил сказать только несколько горячих слов: — И я люблю тебя... Я не уеду из Ленинграда, — неожиданно выпалила она. Уткнувшись губами в висок девочки, они так и стояли на перроне, пока поезд не прекратил выбивать искры из рельс в остановке. Как только тамбур открылся, люди повалили ближе к поезду, и времени медлить больше не было. Мортис совсем немного отстранился от Биби, продолжая смотреть на нее. Сердце рвалось наружу: ее безобразный образ, искаженный болью и горечью, словно горечью от утраты — но нужно было держаться. Он плавно оторвал руку девочки от себя и взял в свою, покрывая мелкими поцелуями почти каждый миллиметр её холодной кожи, а после отпустил, но уверенно пробормотал, пряча в голосе страх и болезненную тревогу: — Я вернусь, слышишь? И я люблю тебя, всё будет нормально, будь сильной, ясно? Биби одними губами прошептала ответ, и Мортис резким движением запрыгнул в тамбур, а после почти сразу скрылся в глубине поезда. Трудно было улыбаться в такой момент, но парнишка легко и словно по-настоящему улыбнулся на миг. Но девочка увидела этот его последний взгляд: парень уже не мог прятать свои чувства внутри себя, и на его лице слишком четко отпечатался весь траур происходящего. Лето 1941. В Ленинграде было ещё тихо, но большое количество оставшихся детей и женщин, стариков, спешили покинуть город, эвакуированные в более безопасные на данный момент места, бросая все свои вещи. Многие из них, узнавая, что их муж, брат или отец погибли на фронте, не медля отправлялись туда же. С Биби по соседству жил не пожилой, а ещё средних лет мужчина, который сумел сделать себе справку об инвалидности и ещё собрал каких-то документов, лишь бы не попасть на передовую. Он правда хромал на одну ногу и почти ничего не видел на один глаз, но Биби, иногда встречая его на лестничной клетке, смотрела на него весьма оценивающе и внутри себя подавляла отвратительные и злые мысли о том, почему он может прохлаждаться в городе, когда, в принципе, вполне годится для службы в каких-нибудь тыловых войсках, а ее мальчик должен быть там, в блиндаже, при каждой удобной возможности стараться написать ей письма, едва способный шевелить деревянными от холода пальцами, но усердно выцарапывать четкие слова на бумаге. По его письмам было видно, что дела не очень хороши, но Мортис старался не жаловаться изредка дописывая в конце: "Здесь все очень плохо. Но со мной все хорошо", больше уделяя внимания тому, что он скучал по девочке, и она не могла не сказать о себе того же. Конечно, Биби скучала ещё сильнее. Середина июля 1941. Естественно, Мортис не стал ничего писать девочке о том, что его подстрелили в плечо. Ощущения были, словно это произошло сейчас: сначала не понимаешь, что произошло, а после горячая, пронизывающая все тело боль, словно в место попадания тыкают раскаленной железной конструкцией. Парень схватился за плечо, пуля прошла на вылет, но устоял на ногах, боевые товарищи, заметив это и то, что он растерялся и потерял бдительность, быстро оттащили его из-под огня, а после, решением полевого госпиталя, отправили в настоящий госпиталь под Ленинградом. Закинув ногу на ногу и удобно расположившись на скрипучей жесткой кровати, Мортису было намного удобнее писать письма. Он сгладил все углы, стараясь как можно невзначай рассказать о случившемся, и в конце дописал заветные пару строчек, которые уж точно должны были обрадовать хотя бы немного Биби: "Я в госпитале, но ты не переживай. Я вымолил у командира части после выписки на пару дней отпуск домой по ранению. Скоро увидимся." 12 августа 1941 год. — О-ой, Биби, аккуратнее, у меня плечо только-только затянулось. Девочка поспешно отцепилась от парня. Она закрыла входную дверь, он стянул с себя военную куртку, но тут же Мортис сам подхватил её на руки, прижимаясь губами ко лбу Биби, резко вдыхая знакомый аромат её странноватых духов, и прикрыл глаза, прошептав тихо-тихо: — Я так соскучился по тебе... Парень гладил Биби по спине, стараясь притупить боль в плече от своих резких действий, ведь сейчас ничего важнее этой темноволосой девчонки в мире не было. В один момент словно закончилась война, словно больше не было того ужаса, словно больше не нужно было возвращаться на фронт. Мортис прижимал её к себе, не желая больше отпускать ни на секунду. Все несколько дней отпуска Мортиса они провели вдвоем, почти не выбираясь из дома. Ленинград ещё не осаждали, но звуки выстрелов и взрывов доносились все громче и все чаще, заставляя Биби беспокойно озираться в сторону окна. Тепло дома после долгих походов по промерзлым окопам ощущалось особенно приятно, наконец-то Мортис смог отдохнуть без угрозы для жизни и, конечно, рядом со своей возлюбленной. Лежа на кровати, Мортис прижался к груди девочки, она плавно гладила его спутанные темные волосы, зарываясь в них пальчиками на макушке, а второй рукой поглаживала его плечо, прижимая парнишку ближе к себе. Он только тихонько прикрыл глаза, слабо придерживая Биби за талию, наслаждаясь каждым её прикосновением к себе, по которым так скучал почти два месяца. — Биби, лучше уезжай из Ленинграда, — Мортис озабоченно пробормотал, — Там всё плохо. Скоро фашистские войска будут здесь, — он умоляюще глядел в лицо девочке, — Лучше уезжай. Биби ничего не ответила. В её голове пролетели мысли о том, что здесь она родилась, здесь познакомилась со своим парнем, здесь они провели свои недолгие счастливые годы и, если такова будет судьба, здесь она и умрет. — Я люблю тебя... — с губ девочки трепетно сорвались три слова, а после она добавила, — Как твое плечо? — девочка положила руку, которая доселе была запутанной в волосах парня, на его раненое плечо. Мортис приподнял голову и широко улыбнулся, глядя на Биби с каким-то сладким упоением, полностью погружаясь в их единение друг с другом, никто из них не смог признаться и разрушить идиллию тем, что, на самом деле, все мысли были заняты переживанием о том, что завтра Мортису нужно будет вернуться в часть. — И я тебя люблю... — парнишка уверенно отозвался, — А плечо ничего... до свадьбы заживет. Биби склонила голову, снова погладила темноволосого мальчишку по макушке и рассмеялась, глядя в его янтарные глазки. — До какой ещё свадьбы? Мортис приподнялся на локтях, немного прищурившись, потому что плечо снова стрельнуло в спину. Он оглядел лицо девочки, поочередно переводя взгляд сначала на её глазки, потом на её губы, щеки, черты лица, немного вздернутые в удивлении бровки и помедлил с ответом. Девочка сильно похудела и осунулась, но оставалась такой же красивой и самой чудесной для парня. Он улыбнулся и почти неслышно проговорил. — До нашей свадьбы. Война закончится, и мы сразу распишемся. Сразу же. Хочешь? Биби прикрыла глазки и поджала губки, уверенно покивав головой. С её губ сорвались несколько трогательных слов: "Конечно хочу". Мортис расплылся в улыбке и дотянулся до её губок, тепло целуя. И это был последний день, когда они были друг с другом. Мортис снова вернулся на фронт, а 8 сентября началась блокада. Биби сидела за столом, который мелко трясся из раза в раз, когда снаряды дробили ни в чем не повинную землю будущего города-героя. Девочка в холодных и потных руках держала ручку, выцарапывая на бумаге слова, молча молясь о том, что ещё не все было перекрыто, и короткое письмо дойдет до фронта. Она закончила на словах: "Продовольственные склады разбомбили. Скоро еды не будет вообще. Я боюсь уезжать, они всех убивают. Я останусь здесь, люблю тебя, береги себя". Девочка отправилась работать на фабрику, с утра до ночи занимаясь ужасной и тяжелой работой. Она возвращалась домой почти бегом, кутаясь в свою легкую курточку, спотыкаясь об обломки и грязь. Каждый день она проверяла с надеждой почтовый ящик, надеясь увидеть хоть одну весточку от Мортиса, но каждый раз там было пусто. Биби все это списывала на то, что сейчас блокада, не то что письма, людей вызволить из города не могут, поэтому старалась сохранять спокойствие, хотя сердце рвалось наружу, почти не замедляя бешеный ритм. 3 октября 1941 год. На лестничной клетке Биби столкнулась с соседом, который вытряхивал свой почтовый ящик. Мужчина разгреб кучу писем оттуда, кажись, не заглядывая туда ещё со времен, когда Ленинград на осаждали, а потом окликнул Биби. — Ой, дорогуша, постой, это походу тебе письмо, опять они всё напутали... Он протянул странный конверт, который девочка опасливо приняла. Сначала её сердце радостно затрепетало, ведь это, должно быть, письмо от её возлюбленного, но конверт не был похож на все остальные доселе, почерк на нем был не похож на неаккуратный почерк Мортиса, а сам он был треугольной формы... Биби прочитала то, что на нем было написано, всего одна строчка, но ее сердце почти разорвалось, она попятилась и начала задыхаться, не веря своим глазам, ведь парню не было даже двадцати... Голова закружилась, вмиг стала горячей, а все остальное тело пронзил ледяной ужас, она оперлась на холодную облезлую стену парадной, и чуть не выронила конверт, на котором было написано: "Извещение по форме №4". Похоронка. Конец осени 1941 года. Времена тогда были тяжелые, штабные писари работали в любых условиях, а могли даже водки налакаться, своими бессовестными руками хороня живых людей. В общем, похоронка та была ошибочная, Мортис был здоровее всех здоровых, старался только не беспокоить лишний раз свое плечо. До него почти сразу дошла новость о блокаде города, сердце неприятно сжалось, чувствуя что-то нехорошее. Последнее письмо от Биби, дошедшее до него, было с вестью о том, что взорвали склады с продовольствием. Парень стиснул в руках клочок бумаги и нахмурился. Он догадывался, что все его очерки уходят в пустоту, потому что город под натиском, но ежедневно, иногда несколько раз на дню, строчил письма, в каждом из которых обещал Биби, что все будет нормально, с Ленинграда скоро снимут осаду, она вытерпит и скоро они будут вместе, но больше ни одного письма так и не получил от девочки. А Биби тем временем, с тех пор, как получила похоронку, ночью не смогла сомкнуть глаз ни на мгновение, а утром с трудом поднялась с кровати рано, собрала нужные вещи и оставшиеся гроши денег, которые были на черный день, и сбежала из дома добровольцем на фронт. В пучину сражения ее, конечно, не взяли, но Биби устроили на обучение связисткой. Прямо в тылу ее быстро обучили азбуке Морзе, обращению с оружием. Трудностей была куча: обстрелы, заминированные поля, где каждый неосторожный шаг мог стоить жизни, элементарные бытовые вещи. Питались связисты как попало, скудным пайком. Очень часто Биби задумывалась о том, что она не хочет продолжать это всё, потому что у войны конца и края не было, но каждый раз в строй её возвращали глаза Мортиса, которые вставали перед взором, она вспоминала, как он смотрел на нее и просил оставаться сильной. Биби свернулась калачиком в блиндаже, подстелив одну шинель на землю, а второй накрывшись сверху. Звуки выстрелов прекратились буквально на десяток минут, и у нее получилось заснуть, но сны у девочки всегда были одинаковые — как они снова вместе с Мортисом, а войны больше нет. Единственное место, где Биби могла позволить себе показать эмоции, это её грезы. Только там она могла плакать и прижиматься к Мортису, просить, чтобы он вытащил её из этого кошмара. Биби встрепенулась и резко проснулась, потому что звук разорвавшегося снаряда раздался прямо над ухом. Мысль о том, что у Мортиса отняли жизнь просто так, а ведь у них могла бы быть семья, он мог бы стать отцом, они могли бы жить ещё долго и счастливо вместе, Биби просто выводила из себя до дрожи в коленях. Девчонка не осталась в блокадном Ленинграде только потому, что ей ужасно хотелось отомстить за нечестно забранную возможность счастливо жить у её парня. Ей было больше нечего терять, у нее никого не осталось в городе. Она обещала не уезжать только Мортису, но, как она думала, его больше не было, значит выбор у нее тоже отсутствовал. На Мортиса снова свалилась груда пыли и грязи от осколков разлетевшегося вдребезги снаряда неподалеку, он вжался в землю у себя за спиной и крепче стиснул автомат, чувствуя, как грязь скатывается по плечам его военной куртки и какая же холодная почва, на которой он сидит. От Биби больше не пришло ни одного письма. Конца блокады тоже не было видно, наоборот — было такое ощущение, что кольцо, в котором был Ленинград, ещё плотнее сжимается вокруг него. "Как она там сейчас? Совсем одна..." Мортис тряхнул головой, чтобы отогнать тревожащие его мысли, и потихоньку выглянул из окопа. Недавно в их часть привезли новый штаб связистов, потому что связи с другими командованиями не было совсем, что отягощало ситуацию. Мортис иногда думал о том, что было бы, если бы война не началась. Эти раздумья съедали его изнутри каждую ночь, но вдруг снова раздался взрыв, и на парня свалилась ещё одна отвратительная, удушающая масса грязи, перемешанная непонятно с чем. Когда все затихло, он снова выглянул из окопа: несколько парнишек тащили кого-то раненного, рассмотрев силуэт получше, Мортис заметил, что это была девушка. Ее сапожки безжизненно волочились по земле, а голова, которую он увидел на долю секунды, обвисла, словно пристыженно утыкая глаза в развороченную землю. Мортис убрал слипшиеся и мокрые волосы от лица и всмотрелся в силуэт получше: худенькое тело, темные спутанные волосы, которые он увидел всего на долю секунды, до боли в сердце показались ему похожими на Биби. Он мотнул головой, но солдаты уже утащили девушку от открытого огня, и больше Мортис её не видел, списав произошедшее на то, что он слишком сильно заскучал, и ему просто показалось. Лето 1945 года. Мортис добрался до Ленинграда, демобилизованный, и с приятным чувством на сердце от предвкушения встречи со своей возлюбленной, которую не видел четыре года, уже уверенно шагал по знакомой улице. От Биби даже после снятия блокады не пришло ни единого письма, но парень продолжал слать их, словно разговаривая с пустотой, выкладывая на бумагу все свои переживания, слова любви и ситуацию на фронте в общих чертах. Идя по разгромленной улице, от которой не осталось и следа от былой культуры, темноволосый мальчишка был уверен, что сейчас, когда он зайдет домой, а там его встретит его Биби, пусть немного похудевшая, то все проблемы обязательно исчезнут навсегда. Все было, как они и хотели — война окончена. А Ленинград обязательно восстановят. И они снова прогуляются по его живым улицам, вспоминая только в ночных кошмарах, какими страшными были эти четыре года. Жилой дом был, по правде говоря, в плачевном состоянии. Взбежав по сыплющейся лестнице на второй этаж, Мортис утер пот со лба, потому что летнее солнце палило, как никогда раньше, набрал воздух в грудь и постучал в дверь их квартиры. Он простоял так пару секунд, а после постучал снова. Ответа не было, парень прислушался — такое ощущение, что там вообще никого не было. Мортис постучал снова, но соседнюю дверь вдруг открыл тот мужчина, живущий по соседству, видимо, услышавший, что кто-то есть на лестничной клетке. Парень даже не узнал его: он сильно постарел и ещё сильнее похудел, больше похожий на скелета, чем на человека. Мужчина, который до войны был пусть и хромым, но выглядевшим здраво, сейчас больше походил на старика. — Ой, Мортис, это ты? — парень поздоровался, удивленный такой реакцией на себя, — Ой-ой-ой, какие дела.... Мужчина покачал головой разочарованно. Мортис склонил голову и спросил: — А Биби где? Вышла куда-то? Они смотрели друг на друга как-то странно, но тут мужчина подхватил парнишку за локоть и похлопал по плечу, разворачивая в сторону своей квартиры. — Пойдем-ка ты ко мне... Есть мне что тебе рассказать... Мортис нахмурил бровки, но послушно вошел в квартиру, отряхивая на пороге свою военную форму и снимая фуражку. Усадив Мортиса за стол, мужчина начал шариться в шкафу, достал что-то, но, сев, положил бумажки на стол и накрыл их руками, чтобы парень раньше времени не увидел, что это такое. Он тихо вздохнул, глядя в окно, из которого лился солнечный свет. — Мортис, дело было так... В сорок первом году, когда началась блокада, Биби твоя пошла работать на фабрику. Склады уже тогда разбомбили, но еда ещё была, — парень взволнованно слушал собеседника, — Осенью ей тогда пришла похоронка на тебя, — внутри у него все оборвалось, — Ну, ты знаешь, как оно у вас там бывало... — мужчина помолчал, — Биби собралась и уехала на фронт за тобой. Не знаю, кем уж она там устроилась... Связисткой, радисткой... В полевой госпиталь, не знаю... Больше ничего не знаю. Мортис опустил глаза, утыкаясь ими в пыльный деревянный стол. Его сердце разорвалось, внутри все свело, а от былой радости не осталось и следа. В голове закрутилась куча вопросов: "Где она сейчас? Как её искать?". Парнишка вспомнил её милое личико, которое до войны было даже с щечками, и в его душу закралось чувство вины. Биби была совсем не создана для войны, но попала туда, по факту, только из-за него. Он представил, как она своими тонкими трясущимися ручками прижимает к себе винтовку, сидя где-то в блиндаже, или сидит в холодном штабе, передает сообщения командованию. Она же была создана совсем не для этого. Из транса Мортиса вывел голос визави: — Долго вестей никаких не было... А тут в один день выхожу из квартиры, за хлебом, понимаешь, а в вашем почтовом ящике торчит письмо какое-то. Я забрал... В общем, Мортис, держи, даже открывать не стал. Он протянул парню конверт треугольной формы, на котором было написано "Извещение по форме №4". Мортис тихонько открыл его и прочитал все, что там было написано, а после отложил конверт в сторону и закрыл лицо руками, прижимая к глазам и носу помятую фуражку, уперся локтями в деревянный стол и уронил голову на него же, зарываясь пальцами в свои волосы, которые Биби так бережно гладила в их последнюю встречу. Лето 1951 год, Москва. Мортис шел по Ленинским горам, краем глаза поглядывая на недавно возведенное главное здание МГУ имени Ломоносова. После ужасного известия, которое он получил после возвращения с фронта, парнишка незамедлительно перебрался в Москву, потому что оставаться в Ленинграде было пыткой. Там каждая улочка напоминала ему о Биби и о их жизни до войны. Мортис за эти шесть лет после окончания войны так и не смог обратить внимание на какую-то другую девушку, с ним было слишком много мыслей: он помнил все письма, которые он написал Биби, лежа в окопах, сидя в блиндаже, помнил, как она смеялась в сорок первом, когда он вернулся в отпуск по ранению, помнил, как она целовала каждый миллиметр его лица, как просила, шепотом, неслышно плача, чтобы он остался. Мортис помнил и слова о том, как девочка, после ошибочной похоронки на него сбежала на фронт. Он чувствовал внутри себя вину за это. Если бы не это отвратительное, чудовищное стечение обстоятельств, возможно, они бы сейчас были вместе. И если бы Мортис смог уговорить её уехать из Ленинграда ещё до начала блокады, возможно, они были бы сейчас вместе. Жизнь текла получше. Конечно, эхо войны было везде, но разве весело бегающие дети, рожденные после войны, за которыми следит их папа, вернувшийся с фронта, это эхо войны? Разве то, как люди пытаются забыть весь ужас, произошедший совсем недавно, пытаются жить дальше, это эхо войны? Мортис спотыкнулся об собственные ноги, как всегда ему способствовала неуклюжесть, и остановился, глядя вокруг себя. Ему чего-то захотелось, и он заприметил небольшую палатку поодаль, где красовалась надпись "Мороженое". Поспешив туда, на полпути Мортис оторопело остановился. Где-то в середине очереди стояла молоденькая девушка в симпатичном молочном платье с воротничком, переминалась с ноги на ногу, недовольно морща носик в ожидании. Ее короткие темные волосы трепал ветер, и Мортис знал, что в её глазках сейчас весело отражаются искорками солнечные лучи. Что-то потянуло девушку повернуть голову в его сторону, и она также замерла на месте, не веря своим глазам. Они сделали несколько шагов навстречу друг другу, и уже через пару мгновений Мортис крепко обнял её, прижимаясь губами к теплому лбу, а она в ответ стиснула его тело в своих ручках, утыкаясь носом в шею.