A minuite of weakness

После бесконечных, солено-тошнотворных допросов кружилась голова. В ней подобно пчелам роились множество бесполезных мыслей и чувств, беспрядочно ударяясь о стенки черепа со свинцовой болью. Нереальные, воздушно-сладкие крупицы радости тонули в водопаде безнадежности расплавленной стали, с едким шипением растворяясь и исчезая, будто бы их и не было вовсе никогда.   Эс с мнимой силой надавили на пульсирующие виски. Усталость свалилась на надзирателя бесповортным десятитонным булыжником - наполненный уверенностью в пурпурном исполнении работы он и не заметил, как все его существо треснуло на миллион осколков, раздробив опорную веру скелета. При еще одном неверном шаге в звенящую пустоту Эс рассыплется на тысячу неправильно-неровных кусочков.   Но нет. Эс глубоко вздохнули, выдыхая из легких осевшую металлическую пыль. Они со всем по-своему, с неугасающим блеском прямолинейности, справляются. Разве что есть такие заключенные, от которых этот блеск становится наконечником точно выпущенной стрелы. Одна мысль словно отделилась от массы других. Они знали, что это заключенный, что с протечения песка второго допроса больше других плывущих фигур вызывал судорожное дыхание и сжатие слоившихся губ надзирателя. Не хотелось направлять мысли в его сторону, но они, вовсе не слушаясь, продолжали проливаться нескочаемым потоком.   Харука Сакурай. Парнишка, на первый взгляд приметный, разве что, манерой кисло-сладко запинаться. Весь Харука был сладкий. Словно пропитанный сахаром как его любимая сладкая вата, эфирный и нежный. Иногда его сладость смелела настолько, что своей приторностью горчила на языке, заставляя кисти бледных рук белого мела дрожать в треснувшем непонимании.   А эта горечь побуждает сознание выворачивать все свои потаенные глубины ради самых тонких, самых заточенных и острых лезвий неприкрытой злости чистого металла. Они глубоко заседают в молочной коже сладкого, заставляя того, сжимая синеющие пальцы на тонкой шее, рыдать, плеваться раскаленным кипятком яда, все еще такого сладкого, что Эса тошнит. От Номера Один или от самого себя, холодного, как чертова статуя..     Нет. Нет нет нет. Ни об одном из сказанных заключенному слов Эс не жалели. Они вправду считали Сакурая идиотом, и не только потому, что он по щелчку звенящего сигнала готов был расстаться с жизнью, просто как сбросив пылинку с рукава чресчур яркой рубашки. Чтож, а если бы жалели, то тут же взяли запачканное в крови лезвие правды обратно, выводя его из под пломбирной кожи легко-легко.   Но что-то было не так. Помимо обычной усталости, придавливаешей к земле стволом гниющего многолетнего дерева, появилось что-то еще. Эс совсем не винит себя ни в одной секунде собственных действий, и они будут повторять эту мантру зыбучих песков тысячу и один раз, их единственную уверенность, чтобы унять плеск чего-то неизвестного, пугающего, сладкого. Тем не менее, луч солнца из-за туч затуманенного разума неожиданно дал осознать, что Эс не боится этого чувства. Они пойдут и покончат с ним, с его неопознанностью прямо сейчас, как делали всегда.   Знакомый паттерн отпечатавшихся следами на памяти действий заставил Эса подняться с чуть не сросшегося с ним за пару часов потрепанного, кожанно-грубого в пошиве кресла. Быстрым, но размеренным действием кислородного осознания кисть бледной руки в просветлевших пятнах потянулась за шляпой. Едва висящей на крючке она казалась до смешного нелепой, пузырясь, стекающей вниз своей тяжестью, но на голове в податливом отражения она смотрелась как раз, заставляя ощутить всю свою важность, неопровержимым айсбергом сухого льда выставляя ее, свое превосходство в недосягаемости для всех. Эс не надели шляпы.   Шаги мягкого металла застыли перед преградой двери. "001" - было выведено неумолимой рукой на ее шершавой поверхности плывущей решетки. Цифра "один" чуть завалилась набок.   Три равномерных, ненастойчивых стука остались витать слагаемой тяжестью вокруг надзирателя. Ни самого тихого звука сухого отклика не последовало за ненавязчивым движением. Эс уже начинали ставить под острое без промахов сомнение всю эту моментую затею. Вот пришли они к Номеру Один, вот стоят, проваливаясь в ровные прямоугольные плитки пола, а дальше что? Что вообще они хотели сделать?   Ком соленой слюны сомнений исчезает где-то в горле, когда Эс поворотом удивительно легко скользящего ключа убирает преграду застывшей материи с собственной дороги и мягко проходит внутрь.   Сгущающееся пространство комнаты было освещено лишь одиноким ночником. Несмотря на то, что только он один распространял мягкие, почти по-живому теплые пятнышки света, этого было больше, чем желто-достаточно для изгнания поглощающего чувства ночного изогнутого леса. Несколько тихих шагов движущегося мрамора хватило, чтобы предмет ощущения неприметных лесных ягод очутился в совсем неподходящей для него исступленно-черной перчатке. Эс с осторожностью небесной звезды повертели в руках формированное тепло. Как-то Харука словами пушистого полосатого леденца просил о нем, и почему-то Эс принесли вещицу почти сразу.   Не задумываясь о шелестящем ветре собственного движения, Эс поднесли частичку света к лежащему в не умевшем согревать объятии одеяла спящему. Харука действительно спал: чуть слышно было дыхание сладости утреннего воздуха, вместе с ним едва заметно падали пряди синих-синих волос. Сакурай спал как-то смешно, незащищенно: он будто бы приобнимал пелену кислорода, словно там чего-то не хватало. Эс невольно представили себе, как тот обнимает нежностью тумана дождя какую-нибудь уродливую плюшевую игрушку с грустными глазами мягкого зефира пластилина. Смотря на такую, привычная мысль секущей остроты напоминает о ее глупости, но облачко на грани подсознания почему-то хочет погладить ее по голове невесомостью мотылька и прижать к себе. Тепло-тепло.   Эс падающим осенним листом присели на край кровати, не отрывая взгяда плавленной монеты от сжавшегося на ней парнишки. Они бледно не понимали, почему сейчас сидят на смятом уголке матраса, почему их рука готова дать Сакураю очередную пощечину звона бьющегося стекла, и почему заместо этого  аккуратной бабочкой они слегка гладят Харуку по волосам, шелковистым, как мягкая гладь моря где-то далеко-далеко. Они волнистым чувством едва ощутимой воды струились между пальцев Эса.   - Надзирате..ль... Эс..?   Мягкий голос с легкой хрипотцой имбиря прошиб Эса шипучим током. Голос не сломал кокона, незаметно обвившего тонкий воздух вокруг в плещущиеся пять минут времени. Прозрачно-наоборот он обхватил надзирателя шелковей, чем прежде.   Поблескивающие теплом ночника глаза Эса встретили другие, еще объятые паутиной сна и удивлением шелестящего ночного тумана облаков. Мягким стеклом плавленной карамели сна Эс впервые разглядел видение чужих глаз настолько близко. Необьятный, напевающий тихую мелодию нежности океан неясного голубого света волновал глубину радужки водного цветка. Если присмотреться, то мимолетным движением волн в нем покажется плеск разноцветных рыбок. - Надзиратель..? Вопрос сахарного крема повторился вновь, возвращая Эса из объятий моря пузырьков всплесков. - Ч-что вы делаете здесь?.. Вам нужно избавиться от меня?   Харука выжиданием наводнения поднес потрескавшуюся глазурь кожи руки ко рту, слегка прикусывая мастику ногтей. Ждать истечения пришлось недолго: совсем мягкий удар прервал движение. Удар не из осколков битого стекла, а из бинтово-пушистой ваты. - Что за бред ты говоришь. Глупости. Ты думаешь, что мы просто так избавляемся от собственных заключенных?   Стальной оттенок голоса после пары часов тошнотворно-давящей тишины был теперь мягко-ванильным кексом. А в ответ только легкий смешок скользнул по молочным губам. - Прости-прости. Ха-ха, п-понимаешь, я всегда говорю глупости.   У 001 волной незапекшихся вишневых ран появилась привычка выплескивать слова с неровной быстротой растворенного металлической ложкой сахара. - Тогда.. тогда зачем ты, зачем вы пришли? Е-если я могу задавать такой вопрос..   И еще хлопать быстро-быстро крыльями пушистых ресниц, волнуя пузырьки глазной грани.   Эс, кажется, еще не видели цитрусово-голубого бутона ответа, призрачно проросшего вопросом за стеной капели в их груди. Но ванильно-лимонный свет тепла разлился пульсом к каждой клеточке сетей тела, приоткрывая бутон неосторожным движением о него шершавой ладони Харуки. - Потому что мне было страшно.   Вот так. Простым движением легкости сбросить груз в пропасть темноты сгущенных стен камеры и не вспоминать о нем убаюкивающее никогда десяти секунд. По неопровержимой стали оболочки ручейком побежали трещины. - Я... Я видел заключенных 003 и 006 на их грани жизни и смерти. Я не думал, что все так получится.. Или что я не смогу тогда что-то сделать. А ты..   Харука легкостью ночного светлячка придвинулся ближе. Он впитывал губкой розоватого морского дна каждое скользнувшее слово, погружая Эса зефирно-падающими объятиями струй в невозвратную сладость сомкнувшихся волн. - А ты.. Ты напугал меня обещанием самоубийства. Моя задача - воцарить справедливость и вынести правильные вердикты. Но.. я не хочу, чтобы кто-то из-за этого пострадал.   Эс мнется, сжимая бесформенной латунной резью ткань элегантной грубости пошива. Красная дорожка назад тянущих воронкой вглубь кровавых луж отрезана мятой лезвия кондитерского ножа. Обратного пути в кокон хрупкого налета твердости алюминия нет. - ..Пострадал вновь. А в особенности ты.   Облака мармеладной прозрачности распустившегося живым чувством бутона подсказывали сахарной ниточкой, что так правильно. Что темнота молочной луны цветом сладкой ваты сохранит невесомые пушинки секрета, слетевшего с губ слоеного теста.   Харука оранжево смотрит из под придавившей пены проткнутого неведения плюша глубины падения. Нежные слезы ломкого сиропа сорванной земляники покатились каплями воздушного дождя по щекам. - Аааа.. Надзиратель, вы так беспокоитесь обо мне.. Я никогда не представлял, что вам будет так важно что-то сказанное мной.. Я снова доставляю проблемы окружающим меня.. Извиняюсь, н-немного..   Дрожащей сладостью кислоты липких конфетных шариков пальцы мелодией шелкового платка обхватили запястье тонкой бесформенности доступности конфетного стекла. Но всхлипы хрупкостью разбиваются о заплесневелую стену слепоты. - Но.. я дал обещание Муу отдать свою жизнь. Я хочу его сдержать, правда-правда, это очень важно.. Если вы простите Муу, то все будет в порядке! - Я..   Объятая браслетом зефирного плена рука незаметно дрожит волнением зеркала озера. - Я.. не знаю, прощу я или нет. - Не знаете, Надзиратель? Разве можно не знать.. своих мыслей?   Эс сглотнули тошноту густой горечи карамели. Паутина сахарных сетей оплела склоненную пронзительно пищащей пустотой голову. - Мои решения часто и не мои вовсе.   Взгляд захлестывающих невесомых волн извинения скользнул приливом белого шоколада по плывущему в мутных стеклах глаз лицу. - А-а? Это значит, что решение простить меня тоже не было вашим?   Незаметным всплеском для самого себя, Харука еще сильнее сжал запястье миндального силуэта, мягкостью выглядывающего из тьмы синевы теней нектаром нежного света слабого ночника. - Нет!   Слово каплей горячего шоколада на млечный путь звездочек кожи руки персиково обожгло теплом плюшевого пуха. Уверенность в нем появилась всего на вспышку блестнувшего света желтой неизвестности одной секунды, но Эс легкогостью ветерка знали, что это вправу так.   Плеском розовых медуз опустилась пелена тишины белой глазури двух минут. О зеркале пастели реальности нитью напоминала только мелодия тишины дыхания обоих. - Харука.. - Д-да? - Почему ты так легко можешь отдать.. даже больше, почему ты хочешь отдать свою жизнь ради Муу просто так? Немой вопрос фруктовым стеклом застыл в черной дыре зрачка небесных глаз. Эс крылом ночного мотылька придвинулись еще-еще ближе, надеждой бледно-розового рассвета заглядывая в глубь озера пузырьков чужого взгляда. - П-потому что тогда я буду полезен Муу! Ради того, чтобы быть полезным мальчиком, на которого обращают внимание, скажи мне, разве ради этого не логично сделать все, даже умереть??    И снова гипсово-тошнотворная горечь. Застилает глаза белыми комьями картонного снега, бледным киселем забиваясь в рот, легкие, сердце треснутой оболочки стекла. Эс сквозь пленку смотрит на Харуку, эфиром ночного воздуха выдыхая пыль из альвеол. - Харука..   Отвратитильно. Противно. Страшно. Дрожью призрака бабочки дождя Эс кладут руку на оболочку ломкого крема щеки Сакурая, а тот только оранжево вздыхает на тепло солнечного зайчика черники прикосновения. - Не говори.. такого..   Под тяжестью гипсокартона натянутого воздуха тупой головной боли шепота иступленным сахаром просьбы Эса почти не слышно. - ..А? ..Не говорить? Я не п-понимаю, Эс, ты ведь- Мармеладом мятного одуванчика Харуку захлестывали волны прилива сахарного янтаря волнения. Еще десять морских звезд ненужности слов хотели бы исчезнуть в мякоти воздуха, но поцелуй Эса мягким нажатием зефирного очертания губ прервал их.  Вот так. Просто. Воздушно. Хорошо. Розоватый лепесток цветка прохлады недоумения раскрыл глаза газированных пузырьков небесного дождя Харуки и тут же нежностью крыльев прикрыл их снова, ближе, ближе к прикосновению. Парнишка образа ночного моря обвил надзирателя тающим медом горячих рук, прижимаясь всем бесформенным воспоминанием белого облака тела. Слышно было мелодию шепота биения только-только раскрывшегося бутона сердца надзирателя. Медь его оболочки выплавленного стекла утонула в нежности водопада глаз Харуки и уже никогда не вернется обратно. Эс немного отклонили голову набивки сладкой ваты назад, дыша частотой тяжести захлестнувшего окена обжигающей внутренности карамели чувств. - Хаа.. Х-харука, я не знаю- Клубок зефира мыслей так и не становится нитью реальности слов, ведь в этот раз уже сердце Эса чуть не разрывается на части моментом неожиданности погружения с головой в волны тепла горячего шоколада поцелуя. Эс сжимает надтреснутой карамелью объятий Харуку, утаскивая его за собой, на дно океана чувста выше воздушно-желтых облаков пушистого сахара сна. Оба бесконечностью мяты бледно-голубых объятий тонут в нем, лопая на секунды разгоревшегося ничто пузыри их маленькой реальности, вынырнув, вдыхают рваный воздух и снова тонут в море перскового пломбира прикосновений друг-друга.   Эс упали на мастику реальности простыни белого шума, увлекая объятиями перламутра коралла Харуку за собой. Мягкие мысли потока ручейка желейных шариков обвалакивали голову, сглаживая дыхание пеленой рассвета. Это минута их неприкрытой, ветренной слабости воздушных листьев тишины, когда можно было одуванчиком солнечного тепла касания чужой кожи дать своим чувствам раскрыться едва слышным шепотом. - Не исчезай, останься.. Пожалуйста, ты мне нужен.. Харука..   Всхлипом шелеста дыхания Эс уткнулись в ваниль молочного крема кожи плеча Сакурая. Прикрыв подернутые мелодией бледно-голубой пленки глаза, они прижались еще ближе, приобняв Харуку в ответ на сладкое навсегда прикосновения схожести шелка чужих рук, накрывая друг-друга тонким-тонким призраком безопасности сна. - Ну конечно.. Эс.