по ночам

— Знаете, Кириллов, вам нельзя больше не спать по ночам. Шатов мог бы даже подумать, что Кириллов и вовсе никогда ночью не ложился, если бы сам не видел того несколько раз спящим. Всегда – почти что случайно, насколько вообще можно случайно увидеть спящим человека, с которым проводишь каждый день и час.  Но с Кирилловым, конечно, всё было возможно. Шатов всегда засыпал легко. Не всегда сразу, но это чаще не по своей воле – порой они оба долго не смыкали глаз, и говорили, говорили, говорили. Мысли бурлили внутри, стремглав бежали наружу, и никак не дали бы успокоиться, пока все не были бы озвучены. Лишь только потом, с пустой головой, Шатов мог заснуть – едва стоило этой голове коснуться любой горизонтальной поверхности. Но бодрствующий Кириллов был почти что константой – таким его видел Шатов, когда засыпал, и когда просыпался утром. Впору было бы подумать, что тот не спит вовсе. Это было бы крайне нерационально, и другой человек может, специально бы остался не спать, только лишь бы понять, спит Кириллов или нет, но Шатов, можно сказать, принимал товарища любым – с какой угодно возможностью и невозможностью. Так бы он и не узнал вовсе, спит Кириллов или нет, но иногда Шатова все же будила редкая мошка, севшая на лицо, и он просыпался глубокой ночью, смотрел через своё правое плечо и видел спящего Кириллова. Спал тот, если честно, довольно жутко. Так, что хотелось немедленно найти зеркальце, и поднести к носу. И все бы ничего, но ночь и мрак развивали мнительность. Не помогала спокойствию и всё чаще возникающая у них в разговорах тема смерти.  В первый раз, увидев его таким, Шатов сам перестал дышать, прислушиваясь, но мошки вокруг и то подавали больше признаков жизни. Зеркальца у Шатова не было,  поэтому, покусав губы, он приложился ухом к груди Кириллова. Услышав ровный стук чужого сердца, Шатов отринул и постарался поскорее уснуть, усиленно игнорируя громкий бой своего собственного. Кириллов, кажется, тогда не проснулся… Шатову кошмары снились не часто, но если и снились, то Кириллов был их частым гостем. Тревога за него протекала из сознания в подсознание, оттуда – в сны. В них из ночи в ночь менялись только обстоятельства, единственной константой оставался лишь Кириллов – неизменно мертвый под конец. Те ночи, когда он просыпался от кошмара, и видел перед собой неподвижного – спящего! о чем всегда словно забывал разум – Кириллова были страшнее всего. Ужас переходил из сна в реальность, становился ощутимее. В этом страхе было мало рационального – едва ли Кириллову грозила такая тихая смерть (Шатов уже привык думать об этом как о чём-то неминуемом, хотя бы из уважения к другу). Столь увлеченный огнестрельным оружием, он точно не выберет яд, да и не уйдёт так вдруг. Но даже воспоминания о таких ночах меркли по сравнению с другой, о которой Шатов и вовсе старался не думать. В ту ночь, вновь еле сбежав из своего кошмара, Шатов проснулся к чужому. Кириллов рядом вздыхал, хмурился, даже дергался во сне. И, что сильнее всего поразило Шатова, что врезалось ему в память на долгое время вперед – так это то, что первым делом он испытал облегчение. Совесть сразу же уколола его, но сложно было побороть этот порыв, это ликующее "жив!", что так некстати пронеслось в голове при взгляде на страдающего от кошмара Кириллова.  Придя в себя, Шатов потревожил его за плечо, и тот очень скоро проснулся, открыл глаза, и словно ничуть не удивился, посмотрев на Шатова – так легко сморгнул сон.  Шатов смотрел на него пристально несколько секунд, а потом, повинуясь порыву, крепко обнял его. Слишком много чувств в нём тогда смешались, и радость, и стыд за свои мысли. Шатову и за порыв этот его тоже стало стыдно, он отстранился, повернулся на бок и постарался заснуть.