Лгунья

Он смотрит на меня со страдальческим выражением лица, сипит: «Мой ангел», в бессилии опускает сухую горячую руку на одеяло. Я чуть сжимаю ладонь в ответ: совсем легонько — малейшее давление провоцирует боль. Распоряжаюсь послать за Валло. Приказываю приготовить горячую воду и полотенца. Король снова шепчет мое имя, и я бы многое отдала, чтобы не слышать лихорадочного воззвания умирающего к возлюбленной. Больные люди часто несносны, но Людовик и будучи здоровым не отличался ни терпением, ни смелостью, а потому сейчас разве что не скулит, как напуганный щенок. Я сажусь рядом, переплетаю свои тонкие пальцы с его — распухшими, изуродованными недугом. Последний оставляет печать на искаженном от страха лице, на трясущихся руках, покрытых картой пигментных пятен, на бледных, обезображенных артритом коленях. Где-то во мне еще теплится жалость к человеку, с которым я провела бок о бок столько лет. С каждым днем сострадание убывает, тает подобно воску горящей свечи. Но жене пристало быть добродетельной, мой долг быть рядом и в горе, и в радости, и я снова и снова возвращаюсь в комнату, пропахшую безнадежностью и аптечными притирками. Смотрю в лицо слугам, растягиваю губы в обманчиво спокойной улыбке. Я все еще рядом, мой король, несу знамя благочестия, играю роль скорбящей супруги, бог знает, насколько успешно. Я не отсылаю пришедших с визитами, поскольку знаю, что стоит мне остаться одной, как тихий, с легкой хрипотцой голос прошепчет мне прямо в ухо всего одно слово. В нем мой приговор, окончательный и бесповоротный. Лгунья. Я слышу его уже больше пятнадцати лет, и, казалось бы, должна привыкнуть, но каждый раз шепот опаляет меня огнем: так грешники мучаются в аду, бесплодно и безнадежно прося о помиловании. Поначалу мне хотелось кричать, призвать мага, чародея, да хоть ту же Тринетт, не погибни она в очистительном пламени, но потом я поняла — все не имеет смысла, в глубине души я согласна со своим обвинителем. Это мой крест, и мне его нести до конца, пора принять неизбежное со смирением прилежной католички, которой я никогда не была. Мою жизнь едва ли можно считать чередой горестей. Было хорошее, дни, когда я чувствовала… не счастье, нет. Удовлетворение. Осознание того, что я поступила верно, что я не просчиталась. В первый раз, когда мне принесли мое дитя. Во второй, когда я отпустила Жюли. — Видишь, — говорю я своему отражению в зеркале, — во мне осталось что-то хорошее. Я не совсем пропащий человек. Жюли мечтала о свободе, и она ее получила, теперь она была вольна в своих поступках и желаниях. Я кривлю душой: мне не хотелось замечать набрякших век и покрасневших глаз моей служанки. Я считала, что оказываю ей честь. Но она, мерзавка, почему-то начала плакать и говорить о преданности и желании остаться со мной, дескать, она могла бы мне еще пригодиться, и так искренне ко мне привязалась. Наверняка пыталась выпросить прибавку к жалованью. Я не дрогнула, в некоторых вопросах нужно оставаться непреклонной. — Я была к ней добра, — шепчу я зеркалу. За моей спиной, ухмыляясь, встает тень Александра. — Это все равно что быть доброй к собаке, которую собираются усыпить, — говорит он, растворяясь в сумерках. — Куда ей идти после вас, Рене? Никто не возьмет себе в дом служанку, впавшую в немилость жены короля. Последние слова он словно выплевывает мне под ноги, в них одно сплошное презрение. Возможно, Александр прав. Мне хочется лечь в постель и никогда больше не подниматься. Закрыть глаза, свернуться калачиком, как котенок, зарыться в одеяло и уснуть навсегда. Мое имя уже вписано в историю Франции, пусть вместо чернил использована кровь. Мне больше не к чему стремиться. Почему-то никто не предупредил, что на вершине холодно и одиноко. Иногда во снах меня навещают Лу и Мария Терезия, сидят в изголовье постели, таращат пустые глазницы. Их визиты еще можно вынести. Их, но не его. Что бы я ни сделала, я подспудно жду одобрения, ловлю себя на мысли: а что бы сказал Александр? Но он мертв, кости, должно быть, давно истлели, превратились в пыль. Александр мертв — это я его убила. Не сама, конечно, мне бы не хватило ни сил, ни умений. Память рисует пасмурный вечер с тенями по стенам. — Это все вы, — говорю я, задыхаясь, — вы убили королеву… Король мне поверил. Кто бы не поверил женщине с отчаянием в голосе и заплаканными глазами? Моя искренность не выглядела фальшивкой, ведь я сама прониклась придумкой. Вот он главный секрет — быть уверенной в своей лжи. Александр сгинул в Бастилии, хотя иногда мне чудится, что он никуда не исчез — его дух витает над Версалем, и стоит лишь обернуться, чтобы увидеть знакомый темно-серый камзол. — Это игра воображения, — убеждаю я себя. — Я его уничтожила. И себя заодно, там, в комнате, где до сих пор чувствуется легкий аромат ванили и корицы. Тогда мне казалось, что я хорошо все придумала. Я ошибалась. На вершине пусто и холодно, и мне нужен союзник. Людовик умирает, и как бы не старался Валло, мы все, включая Луи, понимаем, что дни короля-солнца сочтены: Версаль погружается во тьму. В садах не журчат фонтаны, кусты не стригут, ступени на галереях давно раскрошились. Наше время уходит, и мне хочется, чтобы Александр вернулся из небытия и забрал меня с собой. Как бы я хотела все изменить. Мария Стюарт как-то сказала: «Мой конец — мое начало», но что с нею в итоге сталось? На гобелене в моей комнате кто-то вышил ее слова и восстающего из пепла феникса. Моя мать была искусной вышивальщицей. Жаль, что она так рано меня покинула. Я слышу шаги, они все приближаются, и между двумя вдохами дверь распахивается. Служанка, одна из новеньких, чье имя мне пока не довелось выучить. Да и стоит ли теперь? — Мадам, — говорит она и опускает очи долу. Все понятно без слов. Я иду прощаться, в последний раз сжимаю холодные пальцы. Оглядываю осиротевшие покои и притихших придворных — черную тучу растрепанных птиц, что только и ждут возможности выклевать мне глаза. Они растерзают меня еще до того, как тело Людовика остынет. Кто я теперь? Вдова без права притязаний, птичка в клетке, пойманная в силки собственной глупости и самонадеянности. Александр здесь же, отделяется от толпы, встает рядом. Шепчет: «Оно того стоило, моя милая лгунья?» И ответов для него у меня нет.