Забвение

      Злой рок.       Жизнь — это всегда так. Жизнь — сплошная карма, истязания, и боль-боль-боль, боль нескончаемая. Жизнь вся переливается люминесцентными цветами ламп, ненастоящими, обманными, помпезными, от которых глаза исступлённо жгут.       Ллойд думал, что справится. Обычное его испытание. Но нет.       Это было не то. Это было словно его проволокли всем телом по рельсам железной дороги, и тот молчал, ничего не говорил, да и вряд ли поймут. Паренёк. Паренёк-совсем мальчишка, на которого зелёную маску нацепили и сказали подставлять шею из раза в раз. Паренёк, почти мальчишка, нелюбимый сын родителей. Паренёк — почти мальчишка, что избрала сама судьба.       Паренёк, почти мальчишка, что раз за разом из разбитых стёклышек бутылки собирал слово «свет», не давай погаснуть тому, что внутри его годами хранилось.       Паренёк, почти мальчишка, что получил удары ножом один за другим по спине меж позвонков.       Харуми.       Ллойд помнит её невысокой, мускулистой, но тощей, со сдвинутой набок чёлкой. Та Харуми сладко улыбалась, голос — с трелью сравнимый, чистая, нежная, непорочная, с мягким изгибом коралловых губ в улыбке и звёздочками в голубых глазах. Ллойд помнит её как Руми и привычкой нервно покусывать губу, Ллойд помнит её честной, недостойной этого мира Принцессой. Ангелом во плоти, что кормила голодных, пока они шли меж улочек Ниндзяго-Сити.       Харуми говорит много, не повышая голос со спокойного, равномерного тона. Девочка, с небом в глазах и сталью внутри.       Харуми говорит, что всегда хотела быть здесь с ним. Ллойд верит, что это судьба свела их, и что когда они найдут эти Маски, то заточат в хранилище, что она станет Императрицей, станет его Ян. Ллойд по-настоящему верит, что удача наконец улыбнулась ему. Впервые в жизни.       Так он не ошибался ещё никогда.       Харуми Молчаливая — губы у неё тёмно-алые, волосы распущенные струятся по спине, чёлка прикрывает брови, и глаза. Чёрные. И злые.       Харуми Молчаливая — хлёсткая, грубая, без грамма сожаления на лице, когда слова ранят хуже чем какие-либо ранения острой катаной, что прижимают к его груди. Молчаливая — обезумлена слепящем горем, своей целью, следующая за своими идеалами на корячках, Молчаливая, что кровью Братству верна.       Молчаливая, что не роняет слёз, Молчаливая, что говорит о том, что их жизни не имеют значения. Молчаливая, говорящая, что больнее удара в сердце ничего не бывает сильнее.       Харуми, в которой он всё видит маленькую девочку Руми с серыми косичками и детской добротой. Харуми, которую он пытается вернуть на путь нужный, на что получает лишь прикрытый ладонью рот и гортанный хохот, после отпущенное: «Какой же ты смешной».       Харуми говорит, что любит, и Ллойд верит, верит напрасно, ведь есть Братство и есть долг. И есть клятва, которую она принесла во тьме помещений.       Харуми говорит что любит, вновь зажимая практически в угол, клинок к горлу приставляя.       Ллойд так искренне её не понимает, ведь её цель — его уничтожить, но раз за разом упускает она его, в плену же, головы не поднимая просит лишь о том, чтоб он жил.       Харуми говорит, чтоб он жил.       Ллойд пытается уговорить, на что ещё раз получает речь о ненависти к нему, из-за мёртвых родителей, из-за жизни с нелюбимой семьёй. Харуми говорит — то тихо, то громко, и всё в ней — надрывное, припадочное в судорогах и трескучее такое, что вот-вот треснет.       Харуми говорит: выживи.       Харуми говорит: я скоро умру. Но не плачь обо мне.       Возможно предчувствовала она. Возможно знала на самом деле.       Харуми спастись даже не пыталась — семья даже не повод был, ведь её смерть — само по себе следствие. Карма над судьбой её была слишком сильна.       Харуми спастись не пытается — улыбается лишь уголком губ, когда испускает тихое «Руми», держа ослабевшую Скайлор на руках. Ллойд думает, что должен быть там. Ллойд чуть ли не молит, чтоб она его с собой забрала — но если она и слышит, то не слушает точно.       Ведь есть Братство.       И есть долг.       И у Ллойда он появился — долг выжить.       Он видит её впервые, когда приходит к Ультре. Та смотрит так, что чуть ли не разочарованно, не гневно даже. Он смотрит так, словно дай волю, он бы погиб прямо здесь.       Ультра молчит, хоть потоки её бреда лились вечно и всегда на поле боя. Ультра молчит, но когда за шкирку её поднимают, вдруг кричит ему, когда тот одной ногой уже вышел из допросной.       — Она, блять, жизнь свою отдала, лишь бы ты жил! Так что, будь так добр, не просри её!       Ллойд оборачивается, когда дыхание прерывается и ладони дверь сжимают до онемения.       Он видит её в конце коридора. Она стояла у окна, и лучи словно проходили её насквозь. Она видит его, она не улыбается, лишь челюсти сжимает и руки в карманы чёрных джинс засовывает, открывая дверь куда-то к выходу.       Ллойд теряет её из виду. И её найти не может больше.       Она приходит к нему, когда Коул сгинул в полной черноте лап Они. Она прижимается к стене лопатками, глаз не сводит и Ллойд голову поднимает, тихо тря пальцами нос.       — Пришла позлорадствовать?       — Боже упаси. — фыркает та, склоняя голову к плечу. И молчит. А Ллойд… Ллойд тоже молчит, на блондинку смотреть — больно до невыносимости, когда та подходит, легко за прядь волос хватая, дёргая на себя, снова отходя, словно проходя по кругу от нечего делать. — Ну и что ты расселся?       — А что мне делать, мать твою? Я не Бог, я не могу ручкой помахать и уложить армию Они! — кричит ей и она в лице не меняется, лишь резко хватает какую-то бутылку с полки, отправляя в стену прямо над его головой. Осколки стекла сыпятся на него, и Ллойда чуть дёргает, когда плечи её приподнимаются от исступленного гнева.       — Да что ты говоришь! — говорит она, когда он глаза даже на неё не поднимает. Это призрак? Галлюцинация? Слишком точно всё. — Скажи-ка мне, зайчик, нахрена я тогда с крыши сигала? Нахрена я подвела твоего папашу, может стоило бороться за своё, раз ты такой нюня что сейчас сидишь сопли распускаешь? Да каждый из нас теряли всё что только можно, и ты сейчас мне говоришь что что-то не можешь? Убила бы за такие слова! Так что будь так добр, возьми себя за яйца, вытри сопли и если и умрёшь, то под мечом врага на поле боя!       Харуми говорит, что их жизнь — ничто в свете цели. Харуми сжимает кулаки, когда Ллойд слёзы глотает, бьётся затылком о деревянное покрытие, поднимаясь на ноги.       Она приходит в третий раз, когда Зейн теряется в портале вместе со свитком.       Ллойд сидит на подоконнике, бровью даже не ведёт, когда чуть ли не слышит холодок в его комнате. Харуми стоит в трёх шагах, сложив руки на груди, буровя его тяжёлым взглядом.       — Что ты такое? — спрашивает он, поворачиваясь к ней лицом. Его возлюбленная вздыхает, делая несколько шаркающих шажков к окну, всматриваясь вдаль.       — Это я.       — Это не можешь быть ты.       — Но это я. Как хочешь, так и понимай, баран.       Ллойд усмехается, откидывая голову.       — Твоя сила вызывает меня. Ищет защиту.       — Хреновая защита из тебя какая-та.       — Уж какая есть.       Они молчат. У Харуми глаза голубые, небо, океан, но больные. Постоянная, фантомная боль в них заключена, а в длинных пальцах — сила неуёмная, мраморная. Ллойд знал — семя, в земле заключённое с детства не водой, грязью поливали, и сорняк вырос, что теперь мир его отравлял.       — Что, опять будешь говорить, чтоб я вытер сопли и шёл защищать город? — хлёстко выплёвывает он. Девушка усмехается тонкими губами, которые когда-то оставили влажный след на его щеке.       — Нет, не скажу.       — Что тогда?       — Ничего. Я просто тут. Мне нечего сказать тебе, Ллойд. — говорит Харуми, касаясь локтями подоконника.       — Тогда уходи. — резко обрывает парень, чувствуя, как в груди начинает жечь. — Уходи! Пошла вон!       — Успокойся. — холодно отзывается она, даже не чувствуя надвигающейся угрозы.       — Уходи, блять, и больше не возвращайся! — Ллойд соскочил с подоконника, резко хватая за одежды той, чуть ли не отрывая от пола. В её глаза — пустота зияющая, всё что можно, но не страх. Словно она знала. Словно она знала, что вред причинить он ей не сможет. Не хватит духу. — Вали из моей жизни! Ты — предатель! Ты предала меня! Ты предала нас всех! Идиотка, ненавижу тебя!       Его голос заполнял всю комнату целиком, стеклянным эхом отлетая от нефритовых стен. Таким ломком, что вот-вот оборвётся, утонет во мгле, сорвётся в пропасть, не успев схватится за кочки-выступы.       Он об стену головой хотел убиться, лишь не видеть ничего. Смертей близких. Новых опасностей и новых ответственностей. Ллойд не мог выносить всё это.       Ллойд просто… Боялся.       Её руки легли ему на ладони, когда глаза-омуты всмотрелись в его. Невинная принцесса, оказавшаяся первоклассным бойцом. Девушка — почти девочка, кою предал собственный кумир. Девушка — почти девочка, которую усыновили за умение молчать. Девочка, чью жизнь сломанность в корне обрубила, превращая в Голодные Игры.       Он по глазам её видит — не переломить её дух с устоями ничем. Девушка, почти девочка, что с восторгом прольёт свою кровь ради спасения других, и голос её — не дрожит никак, голос с его сливается и Ллойд знал — смерть он готов встретить. Но только с ней. Плечом к плечу.       И сражаться тоже. С фантомным присутствием за своей спиной.       Харуми вздыхает тихонечко, осторожно кладя ладонь ему на щеку, проводя большим пальцем по скуле, губы изгибает — мелко-мелко. Кожа у неё — лилейная, нежная, местами мозолистая, как полотно чисто-белое. И холодное.       — Тебе раскрыты тайны всех душ кроме своей. — шепчет она. Ллойд глаза прикрывает, руку вытягивает — коснуться её пытается, да вот только пальцы его сквозь тело проходят, оставляя лишь бледную тень за собой, да отблеск слабой улыбки.       Ллойд любил её. Пока она была ему другом, когда предала его, когда она стала злейшим врагом его, любил, когда скребя сердцем назвал сестрой.       У этой жизни на всех есть планы — расскажи о своих Богу — посмеётся только с них. На каждого уготовлен свой жребий, и Харуми изначально знала свой — умереть. И Ллойд принял свой — принять, ждать, в груди под сердцем хранить всё.       Химеры окружают, стискивая всё сильнее. Но Ллойду нравится — он всё из себя вытаскивает, им подпитку обеспечивая, сам истончаясь до крайности. Кай говорит — люби, встречайся, ногтями в плечи вцепляется — с силой встряхивает, его от Ллойдиного нежелания жить тошнит. Он говорит, что он жив. Ллойд говорит, что зато она нет.       Ллойд знает свой жребий. И сам рискует в Химеру обратиться — в живой памятник неживого.        Она приходит в последний раз, когда он лежит на кровати пластом после обещания того, что больше не будет воевать. Сопротивление не сдаётся, значит он никогда достоин не был этого Сопротивления.       Она приходит в последний раз, когда опирается в колени, нагибаясь к нему лицом. Он — невольно подгибает ноги под себя и смотрит чуть ли не жалостно.       Помоги мне. Помоги мне, помоги!       — Здравствуй, Грини.       Ллойд молчит, лишь моргает влажными глазами.       — Зачем ты пришла?       — Напомнить тебе. — отвечает она, вынимая руки из карманов. — Про то, что ты забыл.       Он перевернулся, блекло улыбаясь. Зелёный, мать вашу, Ниндзя. Хоть он этого и не просил никогда.       — Где твой меч, Ллойд?       — Я откуда знаю-то. Валяется там где-то. — отвечает он, смотря в потолок.       Нет. Хватит с него.       — Что ты устроил? Ты серьёзно вот так вот хочешь всё бросить и уйти?       — Да, и ты мне не помешаешь. — бросает ей Гармадон. Когда вдруг она сделала несколько шагов вперёд, резко хватая за плечи, встряхивая.       — Приди в себя, Гармадон! Ты нужен людям! Ты нужен городу!       — Смертей выносить я больше не могу. — Окаменело говорит он, качая головой. Блондинка резко встряхнула того за одежду, когда тот подаётся вперёд, обхватывая за талию, пряча лицо в её плечо. Всё было пустым — лишь фантомный, ужасающий холод. Девушка стирала слёзы льющиеся из его глаз, когда его затрясло. — Защищать я не могу больше.       — Ты нужен людям. Детям. Семьям. Разуй глаза! — Та взяла его за подбородок, поворачивая в сторону. — Вот что ты можешь спасти, понимаешь?       — Я слаб… Не надо, забери, забери меня с собой! Ну пожалуйста!       Его выжигало. Эта боль — кокаин в его мозгу, раковая опухоль, с которой он не справлялся. Он не мог спасти никого из них. Его семья погибала, еле спасаясь раз за разом.       Но на этот раз… они не смогли.       Ллойд вперёд подаётся, солёными губами холодные целуя, бедра чужие прижимая к себе, голову склоняя к плечу, после лбом в ключицу утыкаясь. Соль. Соль и слюна.       — Ты силён как никогда прежде. Вставай! — та вновь схватила его за плечи, пытаясь поднять. — Чёрт возьми, поднимись с колен, солдат! Встань!       Сражаться за жизнь.       Спиной к её спине.       Харуми говорит ему — «брат». «Брат», когда ловкие руки удерживают в нём жизнь. «Брат», когда она смотрела на него с вершины здания. Харуми говорит — «брат», когда он на ней, когда он в ней.       Ллойд говорит — не уходи. Харуми смотрит пронзительно, долго, говорит — время поджимает. Ллойд молит — останься, помоги мне, тяжёлая обувь стучит по лестницам здания, когда тень белого всё маячит перед глазами.       Ллойд выбегает на улицу, и слёзы на щеках его — высыхают досуха, пленку образуя.       Но есть Братство.       Но есть долг.       Ллойд говорит, что жизнь его значения не имеет перед светом целей, сжимая рукоять катаны.       Но есть Братство.       Но есть долг.       Ллойд говорит, головы не поднимая: скоро я умру. Но не плачь обо мне.