Серый Стамбул

      С этими новыми реформами и Мустафа Кемалем-пашой у власти город, потерявший титул столицы, беспрерывно трясло. Как можно было перевести столицу в Анкару? Что такое Анкара по сравнению с Константинополем? За стенами и минаретами мечетей столицы двух империй — Византийской и Османской тысячелетия истории. А что такое Анкара? Городишко в нескольких часах езды, мусорный, с дикими жителями, вышедшими из-под контроля женщинами. В Константинополе (у Ришада-эфенди просто язык не поворачивался оскорблять родной город его новым названием: Стамбул) хотя бы люди остались приличными. Конечно, и здесь не обошлось без золотой молодежи.       Вот, например, её яркий пример — Гюзаль-ага*, хотя, она, разумеется, хочет чтобы её именовали не иначе, как Гюзаль Чалханоглу. Что за дурацкая идея ввести фамилии? Они не Европа, не эти христианские варвары, в кровопролитной войне с которыми Турция потеряла половину своих территорий! Что делает этот чокнутый паша? Его дело воевать! Вот дело Решада-эфенди всю жизнь было ловить и сажать преступников, и он лично вырвет язык любому, кто посмеет обратиться к нему «мистер Йылдыз», как принято у варваров, а не по званию, как принято в нормальном обществе.       Едва бывший паша, ныне именуемый президентом, ввел первую реформу: изменил гражданские права женщин, разрешив во-первых носить брюки и не носить яшмак и ферадже**, во-вторых водить транспорт и голосовать на выборах (ага, естественно они все будут голосовать за него, а их в Турции численно больше чем мужчин!), как эта бесстыдница Гюзаль, все обязанности которой в конторе сводились к варке кофе и подаче чая, тотчас мало того, что платок сняла и носит свои лохмы распущенными, так еще и подала документы на должность младшего следователя! Возмутительно! Безумие! Женщина! Следователь! Нет! Вульгарно выглядящая как западная варварша женщина — младший следователь. Его помощница.       Решад, успевший жениться до реформ, положительно разрывался между двумя своими семьями и ненавистью к новой реальности. Ему уже пятьдесят, он слишком стар для этого исторического времени! Ах, лучше бы он умер вместе с Абдул-Хмидом II в Салонниках. Но, чёртовы президентские сошки всё обставили так, что его даже не включили в состав конвоя султана. Решад бы непременно организовал бы для своего султана все, что тот бы ни попросил: от поездки в Чираган до разгона младотурков.       «Много ли добились?», беззвучно вопрошал Решад, хотя никого из младотурков*** уже не не было в живых. «Единение и прогресс» позаботились о том, чтобы конкуренции у них не было. Отличное единение. А какой прогресс! — Сэр! Мистер Йылдыз! — разбил спокойный поток мыслей следователя звонкий девичий голос.       Решад и не заметил, что уже подошел к полицейскому управлению, более того, как уже вошел в строгое и уютное в своей старомодности здание Мудюрлюу****, и не успел он пройти и двух шагов, как досужая девчонка с вызывающе живыми чёрными глазами, которые даже в уютном чёрно-белом мире, умудрялись сверкать так ярко, что Решад сразу понял: они какого-то другого цвета. Того самого: синего, зеленого, жёлтого. Ему неизвестного. Этот факт заставлял почтенного эфенди держаться от помощницы на расстоянии. Очень не хватала привычного салымлюка*****, имевшегося во дворцах Топ Капе и Дома Баче. Вот там, в былые нормальные времена, женщины знали свое место! — Я, кажется, объяснял, как ко мне обращаться Гюзаль-ага? — с подчеркнутым ледяным спокойствием осведомился главный следователь, глядя на свою помощницу.       Бойкая девушка кивнула, рассыпая по плечам и груди тяжелые толстые кудри. — Объясняли, сэр! Но ведь эти обращения отменили указом президента. Ладно, не важно! Когда-нибудь вы перестанете противиться прогрессу и сдадитесь. А я нашла связь! Взгляните! Афет Ататюрк видели в последний раз в квартале Нишанташи, помните? Там квартирует старшая дочь свергнутого султана, Шадийе Османоглу.       При слове «свергнутого» Решад дёрнулся так, будто его наотмашь ударили по лицу. Как смеет эта соплячка так спокойно говорить об этом? Так, будто её это не касается? Да она даже не сознает, насколько великим был этот человек! Какие катастрофы он мог предотвратить, не пойди на уступки и не позволь младотурецкому правительству сделать в начале конституционную монархию, а потом потопить великое государство османов. — Решад-эфенди? — девушка удивленно протянула руку, чтобы коснуться плеча начальника. — Все хорошо? Вы так смотрите?       Недостаточно быстро отшатнувшийся Решад зажмурился, распахнул глаз, но кошмар не исчез. Тысячи, десятки тысяч вокруг него взрывались своими красками. — Не может быть, — ошарашено прошептал эфенди, не в силах сделать и шага.       Нет. Просто нет. Он не хочет. Он не может существовать в этом жутком новом мире. Верните ему старый, черно-белый, привычный, где султан самодержавно правил, где женщины жили отдельно от мужчин и не имели права выходить на улицу без мужей и старший братьев, если не были королевской крови, а если были, то и вовсе покидать пределы дворца. — Что не может быть? — нахмурилась девушка. — Почему вы так упорно не хотите обратить внимание на версию, что девочку украли монархисты? Сторонников трона полно в Стамбуле, а девчонка была общительная, не робкого десятка. Почему не думаете, что кто-то вот такой же раздутый ретроград, как вы, вывел её на эмоции, нарочно спровоцировав, схватил и увез её, чтобы потом шантажировать господина Ататюрка? — Да потому что это бред! Мы благородные люди, в отличии от вас, поколения анархистов! — взорвался Решад, не столько в гневе, сколько в панике от происходящего.       Его коснулась самая ненавистная ему женщина на земле, и мир изменился окончательно, а он этого совсем не желал. Любовь, цветной мир, это все сказки для поэтов, а вот Решад всегда предпочитал жить в реальном мире. И вот теперь эта насмешница разрушала последнее, на чем он еще держался, его прекрасный чёрно-белый мир. — Вы благородные люди? — ярко-синие, как морские глубины, через которые веками торговые суда доставляли наложниц для султана, глаза Гюзаль потемнели от гнева. — Да вы не считаете женщин за людей! А мы вообще-то продолжаем род! Вы навязали нам платки, одежды до пят, а сами молитесь в центре мечети, куда нам даже ходу нет!       Тонкие, молочно-белые ладони девушки, словно выточенные из мрамора, сами собой сложились в кулаки, вынуждая Решада ухмыльнуться: — Хотите подраться, Гюзаль-ага? Валяйте, будете первой женщиной, продержавшейся на полицейской службе неделю. С вашим опытом работы по заварке чая выйдет месяц.       Ногти девушки побелели: так сильно она сжала пальцы.       «Давай, давай, ударь меня», мысленно поддразнил Решад младшего офицера сыскной полиции. «Подтверди, что тебе здесь не место».       Увы, Чалханоглу не оправдала его надежд. Сделав несколько вдохов и выдохов, девушка гордо выпрямилась, взглянула на него с вызовом. — Я иду говорить с госпожой Османоглу. Даже если она ничего не знает, она даст мне контакты самых рьяных людей из ваших. А вы, мистер Йылдыз, — нарочно выделила она интонацией новое обращение. — Оставайтесь и лелейте старый мир сколько угодно.       Решад вздрогнул. Так она тоже увидела цветной мир? Он едва поборол порыв дотронуться до её плеча, развернуть к себе. Нет. Он не проявит подобной слабости. Напротив, он найдет Афет быстрее нее, покажет ей, что монархисты, его поколение, лучшее, что осталось у Родины, а вот такие как она, как новое правительство, сулят лишь разрушение. Может быть даже, если он найдет Афет в здравии и вернет её бывшему паше, тот выслушает его? Может, если в нем осталась хоть капля любви к Родине, еще не поздно остановиться? Ведь они летят под откос, неужели это видит один Решад? — Гюзаль-ага! Стойте! — нагнал он помощницу уже на улице. — Я пойду с вами. Не уверен, что вас можно отпускать одну к свидетелям.       Гюзаль не ответила. Должно быть, решила, что лучшее оружие против мужчины — игнорирование. Женщины. — Гюзаль-ага, — попытал счастья Решад снова. — Вы верите в цвета?       На этот раз сработало. Девушка изогнула бровь, взглядывая на него. — Какие еще цвета? — хмыкнула она.       Решад нащупал в кармане круглые часы, сжал их. — Синий, зеленый, желтый, оранжевый, фиолетовый, пурпур, сиреневый, розовый, оранжевый, золотой, голубой, — перечислял он все, что его окружает в этом жутком враждебном ему мире. — Ты веришь в них? В их существование? — Решад нервно поглаживал часы по мере своей речи. Гюзаль все больше хмурилась. Чего-чего а подобной романтики она от шефа никак не ждала. С другой стороны, кем еще быть монархисту как не мечтателем? — Ну-у, наверное верю, — спустя пару минут произнесла Гюзаль. — Ведь слова, их обозначающие зачем-то придумали. А раз придумали, значит, они должны быть. — Ты… — Решад снова сжал часы. — Ты хотела бы их увидеть сама?       Она снова пожала плечами. — Наверное, шеф. Я не знаю. Если увижу, справлюсь. Не увижу, тоже справлюсь. «Так ты не видишь?», захотелось вскричать Решаду то ли с торжеством, то ли наоборот, с ужасом. Вслух же эфенди произнес: — Совсем не романтично для юной девушки. — То есть теперь я должна быть романтичной? — ухмыльнулась Гюзаль. — Шеф, да поймите наконец, ибо чем раньше вы это поймете, тем лучше пойдет наше расследование, что время, когда девушки сидели в гаремах, разучивая танцы и игру на лютне ушло. Я не девушка из гарема, я полицейский. Я мыслю рациональными категориями, шеф. Если я начну мыслить романтическими, задумываться о цветах, пользы от меня будет немного. — Гюзаль резко замолчала, ощутив прикосновение к своему плечу. Покосилась на руку озадаченно. Та не исчезла, лишь сжала её плечо крепче. — Что вы делаете, шеф? — Ты их не видишь? — Кого я не вижу? — Цветов. — Нет, шеф. Все чёрно-белое. Как и всегда. Зато я вижу, что мы пришли в Нишанташи. — Гюзаль кивнула на фешенебельный район. — Дом принцессы прямо напротив городской полиции. Идем? — Идем, — кивнул Решад.       Что ж, так даже лучше. Лучше ей не знать, что её глаза синие. И Босфор, мимо которого они сейчас идут, тоже синий. Что лодки белые, а рыба — серебристая. Что её кожа белая, но не такая белая как лодки, а такая белая как колонны дворца Домма Баче, стоящего прямо на Босфоре. Что её веснушки, покрывающие её кожу, золотые, как купола церкви святой Софии. Что… Нет, лучше ей ничего не знать. Лучше ей не знать, как это больно — быть свидетелем разрушения всего, во что верил. Он мужчина, он создан защищать женщину. Так что он защитит Гюзаль и её мир, потому что защитить собственный не смог.