Как оказалось

Как оказалось, вот он её happy end. Вот так сидеть на полу у входа в стерильную зону и смотреть как твой собственный сын борется за жизнь не в силах ничего сделать. Время тянется словно патока, с каждой секундой растягивая напряжённые нервы. И в один момент всё рухнуло, всё перестало быть важным. Плевать, сколько пациентов ты спасла, сколько на свете благодарных матерей, новых жизней, надежды, светлых мгновений, радости, если ничего из этого тебе не достанется. Ничего из этого не спасёт твоего сына. От болезни, которая не лечится. От болезни, с которой не живут. Из года в год она слышала, каким замечательным специалистом стала, как замечательно состоялась в жизни, как замечательно у неё всё получается. Не получается. Матери нормальной вот совсем не получается. Никак. И кто вообще сказал, что такой непутёвой, как она можно доверить детей. Да она же даже с собственной жизнью разобраться не смогла, так кто же с выше решил доверить ей чужую, Мишенькину? И раз за разом сквозь всю боль и мысли в голове словно заевшая пластинка на игле вращалось «За что?» Времени теперь бесконечно много. Уходить не было сил. Вокруг никого. Лазарев опять ревнует, опять обижен, опять раздавлен. Для него это снова слишком. Он не придёт. Больше нет. Для Базанова она предатель, она наврала, она вечно оставляла в ожидании, она, она, она… «А мне потом снова собирать твои сопли под дверью?». А ты никогда и не собирал, ты вот именно что сидел за дверью, слыша, как рыдает женщина, и ничего не сделал. Ни-че-го. Вот так они и остались. У Мишки только она. У неё только Мишка. Может быть ещё сто мгновений спустя она наконец поймёт, за что… Чья-то рука коснулась плеча, отрывая её от прочного панорамного стекла, что сейчас отгораживало от самого дорогого человека. Наташа вздрогнула, слегка поворачивая голову, и тут же поморщилась от искры боли, пронзившей затёкшую шею. Колмогоров. Ну конечно, кто ж ещё. Снова всё катится к чёрту. Снова он. Да сволочь, мерзавец, лжец, прохвост и много чего ещё. Просто он как-то всё никуда не деется, вечно крутится где-то поблизости и появляется из ниоткуда, когда всё хреново, ещё с самого универа. И вот даже сейчас, должен быть в своей проклятой Москве, а тут опять как чёрт из табакерки. — Наташа, ты как? Я примчался, как только узнал — он опустился на пол рядом, оставив поцелуй в волосах. За годы это стало таким привычным, что сейчас ни один из них не обратил внимания. — Мне очень жаль. — Я только понять не могу, чего ты хочешь, а? Как я? У моего сына лейкемия, сам как думаешь? Или подсказать?! — взорвавшись, толкнула его в грудь Бахметьева, вскакивая на ноги. — Знаешь что, иди к чёрту, Юр! — к горлу снова подкатил ком, слёзы застряли где-то под диафрагмой, не давая вздохнуть, она зарылась пальцами в волосы, слегка царапая кожу головы, чтобы привести организм в чувства, но перед глазами внезапно начало темнеть. Последним, что отпечаталось в памяти был взволнованный крик Колмогорова. *** Он осторожно ногой открывает дверь кабинета, а затем, в очередной раз похвалив себя за решение поставить сюда диван, аккуратно опускает на него свою Наташу. Через пару минут нашатырь начинает действовать, и она приходит в себя… — Что за…? Где я? — оглядываясь вокруг невнятно спрашивает Наталья, а потом взгляд фокусируется на сидящем возле неё Колмогорове, и все вопросы тут же отпадают. — Ответь-ка мне лучше на другой вопрос, Наташенька, когда ты последний раз что-нибудь ела? — он аккуратно убирает за ухо упавший на её бледное лицо локон, с искренним беспокойством глядя в глаза. — Я не могу, Юр. Миша, он… — на глазах снова навернулись слёзы. Нужно было сдержаться, она же сильная, она со всем справится. Хотя кого ради? Здесь только она и Колмогоров, а Юра её слёзы видел уже не раз… В этот раз всё решили за неё, когда он притянул Наташку к себе, сильными руками обнимая за плечи. Бахметьева наконец не выдержала и громко разрыдалась, вцепляясь руками в ткань дорогой рубашки. Мужчина лишь терпеливо поглаживал её по волосам, нашёптывая на ухо всякие глупости, и она постепенно успокаивалась. Истерика стихла, и только плечи всё ещё нервно вздрагивали, а она так и сидела, спрятавшись от всего в кольце его рук. Да, они часто ругались, часами могли препираться, о работе, о личном, об абстрактном, у них в сущности могло быть миллион причин для этого. Но он никогда не сбегал. Слушал все её оскорбления, отвечал на все остроты и аргументы, видел все эмоции, протесты, слёзы, психи, но не сбегал. Они ругались, потом дожидался, пока Наташа успокоится, вытирал слёзы, и если нужно было идти, только тогда, убедившись, что она в порядке, уходил. Когда она выписывала на листочек минусы и плюсы, она сказала себе, что с ним было больше всего ссор. Только вот с ним у неё было всего вообще «больше всего»… Неизвестно, сколько они так просидели, может десять минут, полчаса, а может больше, пока в дверь кабинета не постучали. — Да, войдите, — безразлично ответил Колмогоров, а Наташа к своему удивлению даже не нашла в себе сил отлипнут от него, так и оставшись в его объятиях. — Наталья Владимировна, я Вас везде искала. Пришли результаты анализа, который Вы… — медсестра не успела закончить, как была бесцеремонно прервана. — А те анализы, которые я просил? — прикрикнув на бедную девушку, вмешался Колмогоров. — Буду готовы через пару часов, Юрий Алексеевич. Как только закончат, я сразу… — Почему так долго, чёрт возьми? За что я вам всем зарплату плачу! — он поднялся с дивана, делая несколько шагов в её сторону, отчего медсестра вся сжалась, вздрогнув. — Я сразу же Вам принесу… — уже шепотом закончила девушка и, оставив конверт на столе, тут же выскочила из кабинета. — Дурдом какой-то! Не больница, а чёрти что! Будь мы у меня в Москве, я бы уже… — мерея шагами кабинет, ворчал Колмогоров, пытаясь развязать галстук. Наташа устала вздохнула. Юра, когда нервничает становится нетерпим к людям ещё больше, чем в любой другой день. И ни медсестра, ни галстук тут совершенно ни причём. Просто сегодня ужасный день. Самый чёрный за долгие годы. И напряжение витает в воздухе словно пары бензина: кажется, его точно также можно поджигать. Ещё минуту и в стены полетит что-то стеклянное. Бахметьева встала с дивана и подошла к нему, положив руки на грудь. — Столько лет прошло, а Вы, Юрий Алексеевич так и не научились управляться с галстуком. Неужели это сложнее чем скальпель, а? — Она убрала его нервно теребящие ткань руки, и осторожно развязала галстук. — Чёртова удавка, — он тут же отшвырнул ненужную тряпку в сторону. — Юра, поехали домой… — тихо попросила девушка, глядя ему в глаза. — Наташа… — тяжело вздохнув начал было Колмогоров, представив себе во что выльется эта ситуация. — Я знаю, что нужна ему, нужна Мишке, но меня всё равно не пустят, а он… я… не могу смотреть, как он совсем один, ему плохо, а я ничего не могу сделать — она тороплива тараторила, бегая глазами по комнате, всё больше запинаясь. — Наташенька… — вновь попытался что-то сказать мужчина, но она не останавливалась. — Я чувствую себя абсолютно виноватой, и я отвратительная мать, но я… я… я так устала — голос задрожал, а на глазах навернулись слёзы. — Наташ, я бы отвёз тебя куда угодно, но смею напомнить, что прямо сейчас в твоей квартире мы рискуем наткнуться на Лазарева, с которым вы так бурно спорили о чём-то не так давно, а учитывая, что привезу тебя я, вряд ли он будет очень рад нас видеть. И у меня нет ключей от твоей квартиры. — А от твоей? — тихо спросила она в ответ, встречаясь с непонимающим взглядом, — От твоей квартиры у тебя есть ключи? — Колмогоров только кивнул, взяв со стола ключи от кабинета и неожиданно доставая из шкафа её пальто. — Надень, на улице холодно, ты заболеешь, — накидывая верхнюю одежду ей на плечи, он, приобняв Бахметьеву, направился к двери. *** Он проснулся от того, что спящая на его груди Наташа беспокойно заворочалась. Она уснула в дороге, и Колмогоров не решился будить измученную стрессом девушку, он перенёс её в квартиру и уложил на диван, устроившись рядом с ней. Неизвестно, сколько прошло времени, но на улице уже зажигались фонари. Бахметьева продолжала вертеться, плечи начали мелко вздрагивать, заставляя его встревожиться. — Миша… — надрывно произнесла во сне Наташа, заставляя Юру в серьёз заволноваться. Что бы ей не снилось, вряд ли это стоит продолжать. — Наташа, — он потряс её за плечо, но она не просыпалась, — Наташка, ты меня слышишь? Проснись! — он поднялся с дивана, опускаясь на пол напротив неё, и сильнее встряхнул. Наташа, задыхаясь, подскочила. По щекам неконтролируемо текли горячие солёные слёзы, а с губ постоянно срывалось «Мишенька». — Ш-ш-ш-ш-ш… Это был сон, страшный сон, милая — Колмогоров притянул её к себе, обнимая и позволяя выплакаться у него на груди. — Я ужасная мать! Я его заразила этой дрянью, а теперь не знаю, смогу ли вылечить! Он… Он никогда меня не простит! Я… — голос сорвался, уступая место неконтролируемой истерики, маленькие кулачки сжались от злости, впиваясь ногтями в ладони, и бесконтрольно колотили его в грудь, чтобы хоть как-то выместить всю ту злость, которая разрывала изнутри. — Наташа, хорошая моя, ты ни в чём не виновата, это чёртова мутация, сбой в работе механизма. Ты и сама это знаешь, у тебя по генетике была пятёрка. — успокаивающе шептал Юра, крепче прижимая к себе и поглаживая по спине. — Что если я не подойду? Нужна идеальная совместимость, а у нас в стране система трансплантации почти не работает. — девушка зажмурилась, продолжая всхлипывать. — Я не открыла тот конверт. А что, если я подошла, и мы уже сейчас могли бы что-то сделать. А я сижу и реву тут. Я ничего не сделала чтобы уберечь собственного сына, господи… — Наташка, я видел результаты, посмотрел сразу как было готово, сидел прямо там и битый час прождал в лаборатории. Ты не подходишь. Мне жаль. — она прикусила губу до крови, пытаясь взять себя в руки, но рыдания с новой силой рвались из груди. — Если он умрёт я больше не смогу. Можно он будет жить. Господи забери меня! Меня забери! Пусть я сдохну, если тогда он будет жить! — ноги подкосились, и девушка просто повисла на руках Колмогорова, едва не падая на пол. — Заберите меня! Убейте! Это я! Я должна умереть! Я должна умереть… — Он держал. Крепко. И, наверное, только возможность за него держаться не давала воплотить всё сказанное в истерическом припадке в жизнь. Колмогоров усадил её на диван и через минуту вернулся из кухни со стаканом воды, поднося к Наташиным губам, потому что рука, протянутая к стеклу, ужасно предательски дрожала. Пару глотков воды, и слёзы понемногу начали отступать, оставляя ему только тяжело дышащую и совершенно разбитую Наташу Бахметьеву. Он склеит заново, ему не привыкать. — Ты должна держаться, Наташ, твой мальчик выйдет после пересадки и ему нужна будет мама, — успокаивающе поглаживая по спине, сказал мужчина. — Это сейчас шутка такая? Как, скажи мне? Мой сын изолирован в больничной палате, я не могу коснуться его, он даже не видит меня. Как по-твоему я должна держаться, когда у меня не осталось ни одной его вещи, — нервно стряхнув его руки с себя, вспыхнула Бахметьева, вскакивая с дивана. Всё внутри переворачивалось с каждым произнесённым вслух словом. Колмогоров лишь молча спокойно вышел из комнаты. Она снова одна. Почему так? Почему мужчины всё время уходят, оставляя её одну со всем разбираться? Почему никто не хочет понять, насколько ей тяжело? — Юра… — не в силах остаться наедине со своими мыслями, справиться с одиночеством, кричит Наташа, и голос предательски дрожит. Однако Колмогоров возвращается в комнату уже через пару минут как ни в чём не бывало, растерянно взглянув на Наташу. — Натуль, ты чего? Я здесь. Вот, держи — он протягивает Бахметьевой затасканную погрызенную погремушку. — Но как? Юра, откуда? Это же Мишкина любимая, — девушка тут же прижимает игрушку сына к груди, шокировано глядя на Колмогорова. — Я хотел послать образцы в лабораторию на анализ. Ты ведь совсем отказывалась даже говорить со мной, а я… Мне просто хотелось чего-то… — ответ выходил слегка бессвязным, потому как только сейчас к ему пришло осознание, что он сам до конца не понимает, чего хотел добиться. — Хотел? И что? Что же тебя остановило, а? — не желая вновь быть обманутой, запутаться в клубке интриг, ощетинилась Бахметьева, сделав шаг назад. — Понял, что мне всё равно. — спокойно начал Колмогоров, но был прерван эмоциональной Наташей. — Вот так просто? Ты какой раз зовёшь меня к себе, успокаиваешь, а тебе всё равно — истерически засмеялась девушка, разводя руками. — Наташа — перебил её мужчина, желая закончить фразу, чтобы она хоть раз перестала передёргивать. — Нет, вот оно… Всё же оказывается до безумия просто… А мне, подумать только, понадобилось 12 лет — высмеивая казалось бы саму себя, не унималась Наташа — Дай мне договорить наконец! — не выдержав прервал истерический бред Колмогоров — Мне всё равно чей Мишка сын. Я сделаю всё, чтобы он жил, был здоров и счастлив. Чтобы вы оба были счастливы. Я найду донора, я достану эту чёртову квоту, и мы спасём твоего мальчика. И плевать я хотел чей он сын. Это понятно? — девушка замолчала и лишь растерянно кивнула в ответ. Сейчас она как никогда узнавала того Юру, который был с ней рядом двенадцать лет. Да, они могли спорить, ругаться, часами вести медицинские дискуссии, но, когда ситуация доходила до критической точки, он брал всё в свои руки. В такие моменты никто не смел перечить Колмогорову. Он здесь царь и бог. И каждый это понимал без слов. Именно в этого мужчину она когда-то влюбилась. С этим человеком ей хотелось остаться сейчас в самый тяжёлый момент. — Можно я поживу у тебя? — прежде, чем она успела подумать головой, слова сами сорвались с языка, заставляя решительного Юрия Алексеевича вмиг растерять всю решительность. — Я… Ты сейчас серьёзно? — не желая верить в то, что Бахметьева действительно этого хочет, переспросил мужчина. — Да. Я ведь никогда с тобой не жила, так ведь? А значит я могу на это рассчитывать, правильно? Да, я считаю у меня есть право на такую наглость. Я задержусь. — Что? Да-да, конечно, я буду только рад, Наташ. Просто я не ожидал, что ты действительно примешь такое решение. Это стало приятной неожиданностью. — наконец отойдя от ступора, торопливо заверил её Колмогоров. — Прекрасно, тогда, я думаю, начать стоит с того, чтобы наконец снять больничную форму. Помнишь, у тебя где-то была такая безразмерная кофта со смешным принтом… — она по-хозяйски открыла шкаф, перебирая вещи на полке, а он на мгновение замер, пытаясь убедить себя, что это наяву. «…это когда она борщи варит, а он занавески вешает» невольно мелькнуло у него в голове, но Колмогоров тут же прогнал эти мысли, возвращаясь в реальность. *** За окном была уже поздняя ночь, по телевизору фоном шла какая-то сопливая мелодрама, в которую он не вникал. Наташа растянулась на диване, положив голову ему на колени и время от времени стирая с лица слёзы, появление которых было вызвано ни то тяжёлой судьбой героев, ни то её собственной. Колмогоров лишь поглаживал её по волосам. Это нормально. Ей это нужно, слишком много всего произошло за последние сутки. Постепенно Наташа уснула у него на коленях, и сам он тоже уже начинал дремать, как вдруг их обоих вырвал из пелены сна громкий раздражающий звон телефона. Юра вскочил, схватив со стола мобильник. Колмогоров разительно менялся в лице от сонного до серьёзно-мрачного, а после радостного. Наташа в течение нескольких минут напряжённо наблюдала за мужчиной, которого знала так давно, но совершенно не узнавала. Наконец он с облегчением засмеялся, вызвав её непонимание. — Наташа! Наташка, теперь всё будет хорошо, слышишь, теперь всё будет хорошо, солнышко моё. — он подхватил девушку на руки, прижимая к себе, а потом, закружившись по комнате, вместе с ней рухнул на диван. — Юр, Юра, что происходит? — немного испуганно с непониманием спросила Бахметьева. — Мне звонили из больницы. Мы нашли для Мишки донора! Он будет жить, Натусь! — она смотрела ему в глаза неотрывно несколько минут, а потом зарыдала. Громко, надрывно, неистово как ребёнок. Так же как плакал Мишка, когда мама задерживалась на работе. Колмогоров лишь, улыбаясь, прижимал её крепче к себе и успокаивающе гладил шелковистые волосы.