Поцелованный солнцем

— Придурок. Рука немного горит после удара. Ещё немного горит совесть, но её я быстро тушу, притаптывая для верности ногой. Да, я каждый божий день обрабатываю тебе ссадины и ушибы. А ты каждый божий день стараешься принести мне новые. Но это совсем не мешает мне отвесить тебе в процессе подзатыльник, Деку. Лёгенько так, для профилактики. Не бережёшься на практике, так хотя бы за языком следи. Раздражает уже эта твоя заевшая пластинка: «Шрамы же красят мужчину, да?» Натурально придурок! — Зачем ты просишь меня прийти, если опять голову прячешь, как страус, и бубнишь там какие-то извинения и отмазки? Будто мне это всё надо, будто я тебя заставляю! — Нет, совсем нет! Ну вот. Узнаю Деку. Стоит только поддеть тебя — тут же голос звенит, грудь колесом, подбородок вверх. Картина маслом. Только вот затёкшая спина от резких движений хрустит в нескольких местах. Смущённо кряхтишь следом, потирая поясницу. Поделом. Нечего дергаться. Предвидя такой исход, загодя отстраняюсь от тебя подальше, упираясь ладонью в пол. В другой руке сжимаю ватную палочку покрепче и заношу над головой, чтобы ты ненароком не отправил её в полёт. Мне не жалко, возьму ещё. Но вот комната пострадает. Ладно комната, но вот попади хоть одна капля йода на коллекцию фигурок Всемогущего или, не дай бог, стыренный из кабинета Ночноглаза лимитированный плакат... Что там я — ты сам себя угробишь в ту же секунду. Оно мне надо? Выжидаю. Поворачиваешь голову, потирая затылок. Смотришь на меня своими большими глазами и лыбишься. Стесняешься, и от того лыбишься шире. А я, как бы ни дулась, не могу противостоять этому обезоруживающему обаянию. Понимаю это в моменте, когда уже нежно улыбаюсь в ответ, засмотревшись в изумрудные глаза. В их наружных уголках собираются миловидные морщинки, а яркая радужка задорно блестит... Стоп. Стоп-стоп-стоп. Тихо покашливаю и снова хмурю брови. Стоп! Я на такое не ведусь, Деку, не зазнавайся! Я не побегу за тобой, только когда ты пальцем поманишь… Киваю — «разворачивайся». А ты упрямо продолжаешь смотреть. — Мне наоборот кажется, что это я тебя заставляю помогать. — Да знаю я, Деку, знаю. Но зачем-то снова невербально поддерживаю твоё заблуждение: по-дурацки дую на чёлку, прилипшую к вспотевшему лбу, глаза закатываю, бью тебя… Ничего не могу с этим поделать! Только надеюсь, что ты окажешься умнее меня. Надеюсь, что сам допрёшь: всё не так, как ты говоришь. В корне не так. — Спасибо тебе, Сан-чан. — Вкрадчивый шёпот заставляет вздрогнуть. Едва удерживаюсь на своей шаткой опоре, а ты уже успеваешь развернуться обратно, делая вид, что ничего не говорил. Поддаюсь. Ничего так ничего. В конце концов, я всё равно не нахожу, что ответить. Видимо, всё-таки побегу… Толкаясь одной рукой, придвигаюсь ближе, в позе йога почти касаясь тебя коленями. Поднося свежую ватку, уже окрашенную в ядреный розовый цвет, намечаю масштаб работ. Подытожив, тяжко вздыхаю. Веду взглядом по заметно напрягшимся плечам. Былая красивая осанка тает на глазах, и ты снова ёжишься от моих кряхтений. Неужели непонятно, что не хотела бы — не занималась бы всем этим?! Поною чуть-чуть — и доделаю. Не всегда люди грустят из-за тебя, придурок. Иногда люди грустят, потому что… Просто потому что! Я вот грущу, потому что ненавижу твои свежие раны. Они говорят о том, что тебе больно. Я этого не выношу. Но в какой-то момент ты приходишь с ними ко мне. Почему — не знаю. И почему не могу отказать, тоже не знаю. Ты приходишь и доверяешь свою боль. Мне, худшей наследнице врачебной династии, которая выбирает бить плохих ребят, а не зашивать их. Склейка — сижу, зашиваю и молчу в тряпочку… В своё оправдание скажу, что ты не из плохих ребят. Я от своих слов не отказываюсь, просто для баланса иногда тебя подпинываю. Что я там говорила?.. Для профилактики, точно. Не для собственного успокоения, будто веду себя как-то иначе рядом с тобой и слишком легко откликаюсь на твои просьбы. Совсем не для этого. Не-а. Я ненавижу твои свежие раны. Но шрамы тебя действительно красят. Но я до конца своих дней — слышишь, до самого конца! — буду это отрицать. Чтоб ты хоть немного думал головой и не рвался на передовую зарабатывать новые. Ты и без всяких злодеев отлично справляешься с тем, чтобы калечить себя. Я бы даже сказала, ты номер один в этом. Ага, даже Бакуго потеснил! Не знаю, как тебе намекнуть, что не надо быть номером один во всяких отстойных списках вроде этого, чтобы однажды занять топовую позицию в рейтинге героев. Как тебе придётся эта мысль, Деку? Или тебе хоть из кожи вон лезь нужно быть первым абсолютно везде? «Из кожи вон», кстати, очень про тебя. Вон, аж плечо порвал, пока лез. Придурок. Я ненавижу твои свежие раны. Но шрамы тебя действительно красят. Они — трофеи твоих побед. И часто это победы над самим собой. Они — напоминание, что ты не сдаёшься. Что пока на широкой спине остаётся живое местечко, ты будешь пробовать снова и снова. Я иногда представляю, как много чертей в твоей голове водится. И дрожь берёт от мысли, что и половину не осознаю. Не знаю, с чем ты каждый день борешься, превозмогая себя. Не знаю, какая дьявольская сила толкает тебя вперёд, когда ноги не справляются сами. И не смею спрашивать. А мысли гложут. Ты и сам демон, Деку. Маленький упёртый демонёнок — скачешь с одного моего плеча на другое, чтоб не смахнула, и всё шепчешь что-то неразборчивое. Как и полноразмерная твоя версия. Версия в облике человека, ещё в образе такого милого парня, чтобы никто даже не посмел задуматься, какая чертовщина за ним скрывается! Почему на меня возлагаешь эту ношу? Что ты всем этим хочешь сказать?.. Обвожу побледневшие рыжие линии вдоль позвоночника, вновь наполняя их цветом. Чувствую себя художником какого-нибудь комикса о супергерое. Комикса о тебе. Хочу показать тебя читателю во всей красе: подчеркнуть каждый изгиб, очертить каждую выразительную линию. Свет из окна ложится неровно, тенями красиво огибая одну за одной неровность на теле. Поднимаюсь к выразительным лопаткам. Ставлю точку слева, над остью. Не дрогнув, веду строго вниз. Что-то не так… Повторяю с правой стороны. Усиливаю нажим. Продолжаешь смирно сидеть. Тебе не щекотно. Ты не чувствуешь. Настолько занят болью, что другим ощущениям тяжело пробиться сквозь неё и добраться до головы. — Всё в порядке? — Замечаешь, что я сбиваюсь. Или слишком громко думаю. Ты себя видел? Конечно, не в порядке. — Здесь? — спрашиваю, мягко тычась где-то около подостной мышцы. — Чуть левее. Двигаюсь к большой круглой. Наконец реагируешь, приподнимая левое плечо и медленно опуская его обратно. Сдавленно угукаешь. Гребец хренов! На мой тяжелый вздох тихо хихикаешь, подрагивая плечами. А мне тут не до смеха. Но уголки губ против воли ползут вверх. Предатели! А ты, Деку, вообще читер. Знаешь ведь, что невозможно злиться с улыбкой на лице. Невозможно злиться на того, кто заставляет улыбаться. Делаю горизонтальные линии длиннее с обеих сторон. Рука пьяно ездит, изгибаясь в локте, повторяя каждый бугор и каждую впадину по пути от одного бока к другому. А это я ещё стараюсь! Ты будто в оптическую иллюзию меня погружаешь. Чувствую ведь, что веду ровно. А как ты сладко потянешься с хрустом, как пойдут перекатываться мышцы — стройная геометрия плывёт перед глазами. Всё плывет. И я тоже. Терпеливо выжидаешь, изучая потолок, пока я внаглую пялюсь. Забыв, с какой стороны оставила пузырёк с йодом и зачем он мне вообще. Пялюсь на крепкую шею, прикрытую растрепавшимися кудрями цвета полыни. Пялюсь на широкие плечи, пялюсь на выступающие позвонки и молюсь, что ты не повернёшься. Потому что даже тогда я глаз не отведу. Свихнусь и проглочу язык от стыда, но остановиться не смогу. Деку, твоя Сан-чан сходит с ума… Снова беру ватку. Снова смачиваю йодом. Утопаю в несвязных мыслях. Я помогаю тебе уже не второй и не третий раз, поэтому тело действует само. Нехотя я доверяюсь ему, потому что голова гудит от вороха невыраженных чувств, но в то же время она совершенно пустая, неспособная ничего контролировать. Нахожу себя рисующей ровный кружок в одной из рыжих клеток под лопаткой. Улыбаюсь мечтательно. Когда-то мы действительно играли на твоей спине в крестики-нолики. Но откуда-то взявшийся мандраж я тоже сдержать не могу. Потому что начинала я всегда с крестика. Вижу, как ты напрягаешься, обращая всё своё внимание в тактильные ощущения. Наверное, боль мешает чувствовать меня как раньше. Да и сама я что-то не то делаю… Что я делаю? Перед глазами будто включают кино от первого лица. В главных ролях я. Но не я. Я и та я, что выводит вокруг кружка коротенькие линии, — разные люди. Я не знаю, что я делаю. Ну, та я, которая рисует. Вижу титры. В музыкальном сопровождении одна строчка: «Деку». Отчётливо слышу, как крутятся шестерёнки в твоей голове. — Что это значит? А я не знаю! Я тоже это кино первый раз смотрю, Деку! И пока внутренний голос бьётся в истерике, та, вторая я, выдаёт: — Что солнце любит тебя. Ты вздрагиваешь. Я этот этап пропускаю — сразу ощущаю холодный пот, выступивший по всей спине. Сразу готовлюсь под землю провалиться. С опозданием прикусываю язык. Вот тебе и невыраженные чувства. Доневыражалась. Прорвало. Что теперь делать? Как выруливать, когда ты уже поворачиваешься ко мне? И не головой, а всем телом, отталкиваясь от пола ладонями? Хочешь увидеть. Хочешь избежать недопонимания. А я вот его очень хочу достигнуть! Сильно-сильно. Вот прямо чтобы японский перестать понимать сию же секунду. Скрещиваю за спиной пальцы, вдруг сработает? Вдруг у меня всегда была скрытая причуда джина? — А?.. — Провал. Ты гений, Деку. Умеешь выражаться так, что и языка знать не надо. Солнце. Додумалась нарисовать солнце… Как выкручиваться — не додумалась. Боюсь, но глаза поднимаю. Боюсь, поэтому смотрю на переносицу — лишь бы не встретиться взглядами. А сделать это очень просто. Ты же, блин, смотришь… Смотришь в упор, и я в сантиметре от того, чтобы попасться в эту ловушку. Встряхиваю голову — «приди в себя»! Никто не приходит. Бегу от изумруда. От широко распахнутых глаз, от тонких изогнутых бровей, от непослушных кудрей, от пластыря на правой щеке — какого-то черта тоже наполовину зелёного! Как раз под ним нахожу веснушки. Прячусь в рыжем. Мне он, как видишь, привычнее. Я вижу его каждый день в зеркале, в окне на рассвете, на твоей спине… Чёрт! Не туда. Рыжий. Сосредоточиться на нём и включить голову. Проще простого. Веснушки. Много, чёрт подери, веснушек. Честно, я не… Ладно, я считала. Но в последний раз сбилась. И в позапрошлый тоже. Рыжий. Рыжий – это рассвет. Солнце… Бинго! — Ну, так говорят… Веснушки, когда солнце… — шепчу еле слышно, сдаваясь и роняя голову. Стыдоба. Только что сама жаловалась на твой бубнёж, а теперь заразилась. Сейчас, сейчас. Сейчас скажу — и уйду. И станет полегче. Только не смей додумывать. Это не будет сложно, поэтому, пожалуйста, не надо… — У тех, кого целует солнце, появляются веснушки. Вот. Говорят так. Выдыхаю. А ты — нет. Легче не становится. — О, правда? Слышу лёгкий взмах волос — наверное, задираешь голову в раздумьях. Не думай, Деку, умоляю… Да, я весь вечер прошу тебя об обратном, но сейчас не надо! — Угу. Какой-то бред получается. Хотя так и правда говорят. Не помню, рассказывала ли я тебе об этом раньше. Нет, точно нет, постеснялась бы! А сейчас варианта получше не было. «У тех, кого целует солнце, появляются веснушки». Зачем-то мысленно произношу ещё раз. Проверка на убедительность? Ноль из десяти, Санджи, ноль! Только это, оказывается, не я повторяю. Это ты. Проговариваешь мои слова вслух так медленно, так вкрадчиво, что аж дрожь берёт! Улыбаешься. Слышу, чёрт подери, как улыбаешься… — Хочешь это проверить, Сан-чан?