Почти о том, как прекрасна природа Австралии

— О Боже… Чейз, кто тебя избил? Тринадцать хмурится, когда Чейз вваливается в кабинет, прижимая вату к переносице. Над губами и на подбородке у него краснеют засохшие дорожки крови, рубашка заляпана. Чейз не тормозит, бросая сумку на свободный стул, плетётся к кофемашине и сходу готовит себе кружку. — Это ведь не Хаус вовремя подставил трость и сделал тебе подножку? — проверяет очевидность Тауб — на всякий случай, чтобы быть готовым к похожей подлянке. Форман поджимает губы, так как хотел спросить то же самое, а потому просто оборачивается на друга и буравит его взглядом. Чейз закатывает глаза. — Лужа. Выходил из машины — поскользнулся. Лаконичным ответом он не отделается — прекрасно знал всегда и знает теперь, что все они переняли у Хауса эту ущербную привычку совать нос в чужие дела. Но, по крайней мере, пока делает вид, что давится горячим кофе, он может придумать более подробную и изобретательную версию для своего начальника, который скорее про пациента забудет, чем про его разбитый нос. Форман тем временем невпечатлённо поднимает брови. — Ты не видел, что там лужа, пока парковался? — спрашивает с присущим ему неизменным скептицизмом — и этим долбаным снисхождением, что ли, — Чейз не знает, что его всё-таки больше бесит, и поэтому он без зазрения совести игнорирует вопрос. День этот, без сомнения, не задался с самого начала. — Ты переспал с девушкой, у которой есть парень? — не оставляет попыток дознаться до правды Тауб, поставив оба локтя на стол и оперевшись в ладони щеками, отчего его голос звучит несколько приглушённо. — Или с замужней? Тогда пожинай плоды, — тихо усмехается. Чейз вздыхает с такой силой, будто мирится со всей паршивостью этого мира, а Тринадцать смотрит на Тауба очень выразительно. — У кого что болит, — бросает она спокойно, лениво ему подмигивая, и у него дёргается глаз будто бы ей в ответ, но на самом деле он просто сдерживается, чтобы не разразиться оправданиями. Чейз медленно мотает головой и переворачивает вату, прикладывая вновь прохладной стороной. Больно, чёрт возьми. — Я знаю тебя и думаю, что тебе хватило ума (или слабоумия) не давать сдачи, — продолжает Тринадцать, двигая стул, чтобы лучше видеть лицо Чейза. — Но скажи: это хоть за дело? Она не верит ни в лужу, ни в теорию Тауба, ни в то, что Чейз в конце концов выложит им правду. И Форман не верит тоже. Это хорошо, потому что в таком случае донимать Чейза будут лишь один придурочный калека и его подпевала-коротышка. Это хорошо. Против двоих он выстоит. Возможно. Однако… Там был грёбаный Уилсон, который всё видел, а это всегда означает, что Хаус узнает первым. Нет ни шанса, что не узнает. В Уилсоне порой не остаётся ни капли его тактичности — обычно адекватной, но по-хаусовски раздражающей, — в частности и особенно, когда дело любым образом касается его би-эф-эф. Но, с другой стороны, как Чейз сейчас думает… С другой стороны, — Чейз думает, — какого чёрта Уилсон вообще делал в гардеробной в то время?!.. И был чрезмерно приветлив, держал руки за спиной… подбежал к Чейзу с аптечкой так, будто был наготове… Будто дежурил там всё ут-… — Ненавижу, — бурчит Чейз себе под нос и оглядывает коллег с наимрачнейшим выражением, останавливаясь на Таубе. — Почему твой первый вопрос был про Хауса? Скотина. Сволочь. Последняя задница. А Чейз уже было надеялся, что Вселенная очистилась… Тауб удивлённо поднимает брови, но тут же хмурится настороженно. — Потому что мы, к сожалению, сосуществуем с Хаусом в одной реальности?.. Он смотрит на Чейза всё ещё не понимающе, но Тринадцать, разочарованная, откидывается назад. Что ж, хотя бы равновесие Силы восстановлено. Да чтоб его… — Он всё-таки? — Тринадцать ждёт подтверждения, потому что босс в её глазах вот-вот упадёт ниже плинтуса: нанесение вреда здоровью никак не выглядит простительной шалостью. — Хаус опять тебя избил? — прознённый «озарением» вклинивается Форман — его хлебом не корми, дай понегодовать с каждого действия (вздоха, чего уж) Хауса. — Я иду к Кадди. Первый порыв Чейза — схватить его за рукав — остановить: прямой вины Хауса нет, да и отпираться тот будет до фиолетового в крапинку цвета, мол, Чейз — сам дурак, не удосужившийся сперва посмотреть, прежде чем кинуться в свой шкафчик. А некоторое обстоятельство вроде того, что полку в шкафчике переставили выше, свидетельствует лишь о проявлении заботы со стороны начальства по отношению к подчинённым, чтобы те не наклонялись лишний раз (и нет совершенно ничего такого в том, что подобная замена была произведена только у Чейза). Чейз просто знает (все знают), насколько подвешен у Хауса язык и что он способен уболтать не только Кадди. Чейз просто не хочет разбирательств, не хочет слушать пререкания и занудство Формана. Но в данный момент Чейз просто считает Хауса нецензурным ублюдком и ненавидит его. Поэтому он не останавливает разозлённого Формана. Однако разозлённый Форман сам останавливается, когда из-за стеклянной стены доносятся громкие голоса — те самые, от которых хочется бежать напрочь из больницы, когда они вдвоём и, в особенности, когда они спорят, когда один из них — да-мать-вашу-Хаус, а второй — пошёл-к-дьяволу-Уилсон. Тауб и Тринадцать, будто сговорившись, скрепляют пальцы в замок и опускают головы (чтобы вдруг случайно не расплыться в улыбке из-за лица Формана, когда Хаус (а тот сделает это непременно) размажет его своим словесным поносом и заткнёт за пояс так, что мама не горюй). Вот неразлучная парочка появляется в поле зрения; Уилсон выглядит раздосадованным, Хаус от чего-то рьяно открещивается, и они проносятся мимо первой двери почти стремительно. Форман не успевает сделать шаг, как Уилсон всё же открывает дверь к ним, высовывается слегка, ища глаза Чейза, и хмуро произносит: — Ради Бога, прости — я ставил на то, что ты заметишь эту чёртову полку. И возвращается без крика орать на Хауса — тот самым любезным образом ждёт, пока он на несколько минут успокоит свою совесть. Форман всё ещё стоит. Глаза Тауба, кажется, округлены до невозможности, хотя он думал, что привык, что в области их и соседнего с ним кабинетов нормы морали и этики в принципе не существуют. Чейз в прострации. Тринадцать тянется через стол похлопать его по плечу. — Да-да, мы тоже ненавидим их обоих, — говорит она нараспев, прекрасно понимая и наслаждаясь тем, что это нисколько не звучит как утешение. Это факт. Они жили с этим несколько лет, выживают сейчас и проживут ещё некоторое время, пока Смерть Больницы и Её Лучший Друг не поубивают друг друга. Или пока их обоих не уволит Кадди. Разумеется, не уволит. Мужчины смотрят на Тринадцать с отголоском сомнения, будто есть нечто, мешающее их безоговорочному согласию с её заявлением. Тринадцать только закатывает глаза и усмехается. — «Всеобщее уважение к Уилсону заканчивается там, где начинается его дружба с Хаусом» — да ну, это аксиома, парни, — она подмигивает ободряюще и машет кому-то за стеклом — наверное, новенькой медсестре — а Форман напрягает лоб, вспоминая, слышал ли он где-нибудь подобное выражение. — Я не говорю за себя, потому что считаю, что чтение нотаций Хаусу больше — скольки? десяти? пятнадцати?.. — лет без перерывов на обед и выходные заслуживает занесения в рекорды Гиннесса вне конкурса. Тауб тяжко вздыхает, прикрывая веки ладонью. Форман садится обратно — уже надеясь даже не на то, что они начнут новое дело, а просто на то, что он сам сегодня не сбежит с работы ещё до полудня. Чейз отнимает от лица ставшую бесполезной вату и, тщательно целясь, запускает её в любимую кружку их горячо обожаемого босса. Тот, к слову, почти заканчивает собачиться с Уилсоном и в ответ на очередную возмущённую реплику вроде «да ты на полку больше денег потратил, чем то, на сколько мы вообще договаривались!» весело вопит так, что весь этаж, возможно, слышит: — ЗАТО ТЕПЕРЬ У МЕНЯ НАКОНЕЦ-ТО ЕСТЬ ПОВОД НАЗЫВАТЬ ЧЕЙЗА УТКОНОСОМ! Уилсон, кидая ему на стол бумажки, дуясь, уходит. Хаус скалится ему вслед, будто сегодня праздник инвалидов и в целом лучший день в его жизни, но лишь только дверь хлопает — сдвигает брови и поджимает губы. — Подпилишь ему трость? — вымученно интересуется Тауб, размышляя в тысяча четыреста сорок второй раз о том, что он здесь забыл. «Здесь» — в смысле в мире, где есть Хаус. Ну какого хрена, ну в самом деле?!.. Тринадцать мечтательно щурится, в то время как «ветераны» команды скептически переглядываются. — Не, такое было уже, — отзывается Чейз, пристально вглядываясь в своего начальника за стеклом. Тот, заметив их, корчит гримасу «Крика» с известной картины. Чейз небрежно ему салютует и потягивается, будто ничто в этом мире его больше не волнует, будто нос не напоминает о себе болью периодически, будто он не хочет просто пойти и придушить Хауса голыми руками. Нет. Нет. Он всего лишь принимает свою судьбу — и то, что он видит в этой судьбе дальше, его забавляет. Нет. Он просто догадывается до гениального, по его мнению, выхода, и его это радует. Он подождёт, пока Хаус, пролистывая список австралийских животных на Википедии, дойдёт до пауков. И уж тогда Чейз оторвётся по полной — он уверен. Не станет, конечно, заказывать их по почте из дома — Боже упаси — но Хаус не разочаруется, без сомнений. Хаус не сомневается в этом тоже и сатанински ухмыляется в другую сторону…