* * *
— Что ты делаешь? — аккуратно спросил Гарри, войдя в гостиную. Альбус сперва его не заметил, весь обложившись колдографиями, газетными вырезками, книгами и прочими вещицами из отцовской молодости. Впрочем, он и сейчас был молодым — да объестся слизнями любой, кто иначе скажет. — Я это, — он чуть смутился и закрыл альбом, который только что сосредоточенно рассматривал. — Тедди спрашивал, нет ли у нас дома чего-нибудь, что могло бы рассказать о его родителях. Он… — Я понимаю, — с грустью в голосе ответил Гарри. Множество раз он сам ловил себя на мысли, что, смотря на маленького Тедди Люпина, видел собственное отражение. И знал: огромное количество друзей, колоссальная поддержка знакомых и незнакомых людей не могут заполнить пустоту внутри. К сожалению, рассказы о погибших родителях — тоже, какими бы ни были они светлыми. — Можно я покажу ему это? — спросил Альбус и прижал к груди самый большой альбом. Его составляли после войны они с Джинни. Собирали по крупицам всё, что осталось от растерзанного войной детства. Как учителя восстанавливали Хогвартс, так ученики спасали то, что осталось им в наследство от погибших друзей и родных. Каждая колдография была аккуратно подписана и даже подкреплена незначительным, но нежно любимым воспоминанием вроде: «Первый полёт Гарри на метле», «Рон за трапезой, палец в рот не клади», «Полумна. Друг, который всегда подскажет, сколько мозгошмыгов в твоей голове и как их достать». — Оу, конечно! — улыбнулся Гарри. — И передай, чтобы чаще приходил в гости. Ему рады в любое время! — Конечно, папа. Альбус спешно ретировался, а Гарри вдохнул полной грудью установившуюся тишину. Иногда она ещё пугала неспящими во мраке призраками горя, и именно Альбус возвращал его к свету, напоминая, что тишина — есть покой. Сегодняшний день обещал быть самым обычным послевоенным днём. Полным мира, любви и доброты.* * *
Тедди вырвался из Омута памяти и буквально оцепенел. Взгляд метался то к Альбусу, то к Фреду, то к Скорпиусу, а по щекам его катились крупные слёзы: — Я… видел. Я видел! Я сидел у мамы на коленях. А ещё, кажется, ел фрукты. Их вкус остался у меня во рту. Ещё… я видел волка! Он бежал так быстро, но я не поспевал. Мне было так страшно и одиноко, холодно. Луна светила. А потом вдруг стало тепло, и я услышал папин голос. Он назвал моё имя, и оно будто бы разлилось внутри. Как это возможно? То есть… — Эй, всё в порядке, — прошептал Джордж и обнял его за плечи, встав на колено. — Это действительно потрясающе. Если честно, вы размазали меня, мальчишки. Но Гарри… Гарри это понравится. Этой скляночке нет цены. Он бережно поставил прозрачный флакон на видное место и наложил скрывающее заклятье, чтобы никто, кроме Гарри, его случайно не нашёл. Тедди всё ещё был растерян. Скорпиус закусил губу, словно силился не выдать какую-то тайну. — Не важно, как у тебя получилось это воспоминание, — сказал Альбус. — Не всё ли равно? Ты любишь их, они тебя любили. И явились сказать тебе об этом. — А я могу ещё посмотреть? — завороженно спросил Тедди. — Когда угодно, — кивнул Джордж. Взгляд его дрогнул и застыл в точке, где только что растаял под чарами флакон со сплетенными серебристыми нитями внутри. — Фредди не позволит никому плакать…* * *
Если бы у Гарри была напоминалка, она бы не просто светилась сегодня красным. Видит Фоукс, она прожгла бы ему карман своим алым заревом. Но у Гарри действительно вылетел из головы собственный День Рождения. А, быть может, он просто так сильно привык к тревогам, заботам, к чреватости любых торжеств и вообще их отсутствию в жизни, что намеренно прятался от всех, кто хотел его поздравить. Даже не стал допытываться у дочери: за что она так бесцеремонно выпроводила его с кухни, откуда доносился просто невероятный аромат свежей выпечки и специй. Время летело, как обычно: быстро и неумолимо. Гарри даже не понял, как оказался в пустом кабинете директора Хогвартса. Он любил эти стены, любил здесь молчать, глядя на спящий портрет Альбуса Дамблдора. В этом месте оживала сама память, становилась неотъемлемой частью реальности. И сколько бы ему ни говорили, что пора перестать жить прошлым, ему было важно приходить в этот храм воспоминаний, мудрости, умиротворения и покоя. Со дня гибели Альбуса Дамблдора в кабинете ничего не изменилось. Фоукс поприветствовал его взмахом огненно-красных крыльев и наклонил голову вбок, о чем-то беззвучно спрашивая. Гарри улыбнулся и поставил на стол маленькую коробочку с лимонными дольками — вчерашней кто-то угостился. Взгляд пал на флакончик с воспоминаниями. Он не был похож на остальные формой, светился ярче и манил выпустить содержимое на волю. Гарри не хотелось влезать в чужую голову, но стоило ему поднести флакон к Омуту памяти, как тот открылся сам. Чёрный туман стремительно таял, обнажая искрящийся звёздами небесный шатер. В ушах шумел ветер, и Гарри сперва отнюдь не испугало ощущение свободного полёта. Ему было легко, а далеко под ним цвело большое поле, на котором… Гарри не позволили рассмотреть. Он упал на что-то живое, покрытое перьями. Стремительное, дикое, сильное, гордое и своенравное. — Гиппогриф, — обронил Гарри и тут же ухватился за шею скакуна. «Только не выдергивай перья, он тебе спасибо за это не скажет», — прозвучало в голове предостережение Хагрида. Понять бы ещё, как их не выдёргивать. Скакун с головой орла и телом лошади нёс Гарри всё выше и дальше: над лесом, над рекой, чьи волны пели и перешептывались в лунных лучах. Гиппогриф сделал круг и, в конце концов, Гарри сумел рассмотреть гуляющих в поле двух патронусов — ланей. — Мама? — обронил Гарри. «Профессор?» — спросил его внутренний голос. Гиппогриф приземлился возле большого, но скромного дома. Гарри не хотел стучать в дверь — это всё же не его память. Только вот… — Бесконечные хождения, — за дверью раздалось знакомое ворчание, после чего щёлкнул замок. — Столько народу. Зачем столько народу? Сплошное расточительство, госпожа, бессовестное расточительство! — Кикимер? — О, именинник! Кикимер несказанно рад, — скривился эльф. — Именинник? — переспросил Гарри. — У хозяина проблемы с памятью? Неужели так рано? — спросил Кикимер, глядя в пол и побрёл к лестнице. Гарри поймал себя на мысли, что и вправду замотался. Память была не при чём, наоборот — он слишком много помнил. — Кикимер! Хватит брюзжать! Гарри оторопел, сердце пропустило удар и ухнуло вниз — на верхней ступени стоял Сириус. Так хотелось рвануться к нему и одновременно спрятаться, когда он перевёл на него с неповторимой хитринкой взгляд и подмигнул. Он же не мог его видеть, нет? А Кикимер тогда как? — Мой крестник не рад? — Сириус! — Гарри не помнил, как оказался на самом верху, как обнял, вернее, повис — ему упорно казалось, что под ногами нет никаких ступеней. — С Днём Рождения, Гарри, — прошептал Сириус на ухо. От него по-прежнему пахло пряным огневиски и табаком. — Рад, что успел поздравить тебя первым. — Сириус, что происходит? — спросил Гарри, прекрасно понимая, что ответа не получит. Но Сириус вкрадчиво произнёс: — У тебя прекрасные дети, Гарри. Иначе не могло быть. Я не имею права пропустить твой день. Альбус… Альбом с колдографиями… Сириус поманил за собой. У одной из дверей, за которой горел свет и слышались чьи-то голоса, попросил закрыть глаза. Стукнул несколько раз — условный сигнал. В воздухе повисла тишина, такая, что Гарри слышал биение собственного сердца. — Сириус, — он всё никак не мог отвести взгляда от образа, что казался почти невесомым в свете луны. — Мы никуда не уходили, Гарри, — слова мягко коснулись самой души и растворились в ней. Горло сковало в незримые тиски, они сжимались всё крепче, а изнутри будто что-то рвалось. Ему вдруг захотелось кричать, как тогда, когда он потерял Сириуса. А всё потому, что слишком давно не выпускал боль на волю. Всё потому, что из Омута памяти придётся вернуться в пустой кабинет. И Гарри с силой протолкнул ком в горле. Снова. Едва переступил порог комнаты, раздалось громогласное поздравление. Сердце в очередной раз ухнуло вниз, когда он увидел за богато накрытым столом Римуса и Тонкс, на коленях у которой сидел Тедди. Фреда и Джорджа… маму и папу. Даже Северуса и Дамблдора, что беседовали у камина. Гарри почувствовал себя вновь на первом курсе: письмо, первый билет на поезд, шоколадная лягушка, Букля… Белая сова угрожающе замахала крыльями, когда мимо неё, важно сидящей на жердочке, кто-то прошмыгнул. — Я успел! Гарри Поттеру понравится! Это тот самый торт, которым я угостил его нехорошую тётушку! — короткий вскрик, и торт чуть не плюхнулся на пол с высоты. — Гарри… Поттер… — Добби, — выдохнул Гарри и сгрёб его в охапку. — С Днём Рождения! — завороженно прошептал Добби и неохотно отстранился. Торт с зажженными свечами и на серебряном блюде приземлился к Гарри в руки. — Гарри Поттер должен загадать желание. — У меня всё есть, — помолчав, ответил он, глянув на улыбающихся Рона и Гермиону, не постаревших ни на день. — Спасибо вам. За всё. Всем вам. Эти свечи погаснут, но не вы. Гарри медленно закрыл глаза и набрал в грудь воздуха. В пелене счастливых слёз медленно таяли образы живых и ушедших, собранных в одном крохотном мире. Гарри вновь куда-то летел: медленно, но неумолимо. А, казалось, что это Хагрид несёт его на руках в колыбель. А ещё Колин. Он не видел его, но в том, что видел вспышку его камеры, был уверен.* * *
— Это было твоё воспоминание, да? Ты преобразовал его для Тедди, — сказал Альбус, когда они со Скорпиусом остались вдвоём. Праздник уже стих, практически все уснули и в окнах погас свет. — Почти, — ответил друг, не сразу повернувшись к нему лицом. — Немного видоизменил. Отец научил меня. Воздух наполнился совсем непраздничной тишиной. Она дрожала, подобно звездам, усыпавшим небо над цветущим полем. — Спасибо, Альбус, — выдохнул Скорпиус. — За что? — За то, что поддержал. Вступился, когда все называли меня сыном Волан-де-Морта. Но… Моя мама всё равно уйдёт. Я вижу, как она гаснет. Бабушка пытается уберечь меня от этих мыслей, а папа мне не врёт. Он подсказал мне, что есть возможность запечатать свои самые светлые воспоминания, дополнить, даже додумать, а после вынуть из головы и спрятать, — Скорпиус вытащил ампулу. Содержимое в ней светилось серебристым светом, — чтобы, когда случиться страшное, увидеть маму снова. Почувствовать её. Говорили, что Омут не даёт почувствовать, а я считаю — всё зависит от силы… вот здесь, — он приложил ампулу к груди. — Как думаешь, это тоже своего рода обман? Глаза Скорпиуса налились печалью. — Я считаю, это нужно всем, — ответил Альбус. — Мне тоже так кажется. — Ты думаешь… — Альбус нахмурился и подошёл ближе. — Да, скоро, — неловко улыбнулся Скорпиус. — Спасибо, что ты со мной.* * *
Гарри наблюдал из окна, как сын прощается с другом. Он не мог слышать разговора, да и не хотел. В воздухе пахло деревом и летом. Летом, которое тоже прощалось, по капле передавая права осени. Словно кто-то перевернул песочные часы, и каждая упавшая песчинка наполняла мир золотистыми осенними оттенками. В одну из похожих ночей Гарри Поттер навсегда потерял детство. И вот теперь обрёл снова. Не важно, сколько ему стукнуло сегодня. Он провёл этот день с теми, кто ему важен, и с теми, кому важен он. Пусть кто угодно вращает минутные стрелки, меняющие времена года, сыплющие серебро на волосы. Этот день для него украли у самой судьбы и сохранили в стеклянном флаконе. Он всегда будет полон.