Γυναίκες

      По всей земле фракийской бушевал огонь войны. Болгары, византийцы, русы и венгры - все смешалось в пучине кровавых боев. Византийская империя - гордая держава, потомок великого Рима, обязана выдержать пред натиском варварских племен; не должна пасть, как когда-то погиб тысячелетний город. Выстоять до последнего.       И выстояла.       Кровавые дороги опоясали всю Болгарию. Обозы, отряды воинов, как пеших, так и конных, сновали по ее просторам. Ни один холм, ни одна поляна или лес не укрылись от мелких столкновений и крупных боев. Все дальше воины князя Святослава продвигались в Болгарию, чтобы достигнуть стен великой Империи. Наглости этого северного племени, чей характер ковался посреди густых лесов, холодного воя Варяжского моря и нищей жизни диких язычников, можно было сокрушаться бесконечно. Помнили византийские военачальники и вельможи доклады разведчиков из захваченных ими земель. Как воинственный характер их причинял самые ужасные страдания людям. Лишь в Аркадиополе полчища Святославовы обратились в бегство. Жестокость еще большая смогла повергнуть в ужас русов: Варда Склир разрубил воеводу Сфенда пополам.       С этих пор войска князя отступали, а после поражения у Доростола и вовсе стали редеть на глазах, бежать с поля брани, словом, все больше разувериваться в победе. Настроение общего упадка подхватили и союзники: печенеги стали разорять земли русские, и хотя это было в обычае у них, даже самые преданные за дорогие меха и рабов кочевники отступили.       Это не могло не радовать Константина. Его царственная фигура возвышалась на коне, облаченная в крепкий позолоченный панцирь. Белая туника, вышитая у полов красным квадратным узором неловко пробивалась сквозь тугие оковы брони, золотые паникеллии защищали руки, а с плеч спадал красный сагион с узором из золотых кругов, внутри которых умелая рука ткача изобразила головы львов. Лишь треугольный шлем, что на макушке приобретал округлую форму, нелепо выглядел при всем величественном облачении его, но даже он не мог отбить у наблюдающего за Константином ощущения раболепной покорности пред человеком императора. Пребывая именно в таком внутреннем расположении смотрел на него Коин - евнух. Он стоял по правое плечо от Константина. Его исхудалая лошадь не была предназначена для войны, а потому не могла передвигаться со свитой хозяина долго, что в прочем, и не было обязательно для Коина - он был секретарем. Коин был намного выше своего хозяина, шире в плечах, черты лица его были грубее, шероховатее, что могло намекать на незнатное происхождение евнуха, хотя в улыбке его читалась опытность сановника, долго пребывавшего при дворе. Слева от воплощения, на жилистой гнедой лошади стоял военачальник и помощник воплощения - Иоанн Страдис. Жестокий в битвах, преданный сторонник императора Цимисхия и человек, чье лицо никогда не выдает истинных намерений. Прямолинейным он был лишь когда хотел; эпизоды молчаливой угрюмости у него сменялись грубой недоверчивостью. Лишь глаза - маленькие, с заостренными уголками, хитро сверкали.       Константин гордо взирал на располагавшийся у холма корпус. Организация, достойная римских легионов, прекрасная оснащенность и стальная дисциплина - Византийская империя не мог сдержать радости. Он не улыбался и громко не восхищался, но глаза - фиолетовые, словно порфир дворцов Константинополя, сверкали яркими огоньками счастья.       -Посмотрите на них, Иоанн, - Константин простер руку над головами солдат, - вот оно - могущество Ромейской державы. Малодушные люди твердили, что орды дикого народа сметут нас, а красные плащи наших вельмож обратятся кровью, что прольется по нашей земле. И что теперь? Тавроскифы бегут, словно бес от молитвы, а непокорная Фракия вновь под нашим владычеством.       Константин краем глаза следил за Иоанном. Тот лишь коротко покашливал, пытаясь закрыть лицо плащом. Воплощение усмехнулся.       - Вижу, вижу - величие нашей армии ослепляет не хуже золота.       - Главное, чтоб золото не пустело в казне, - хрипло сказал Иоанн, наконец натянув шелковую ткань до рта.       - Плевать на золото, без могущества земного и величия божественного - мы ничтожны. Вспомни, что случилось с тысячелетним Римом. Он купался в золоте...       Константин тяжело вздохнул. Пред глазами предстал лик отца - довольный, располневший и красный от вина и похоти.       - Не сравнивайте еретиков западного Рима с великодушием православного.       Голос Иоанна будто выплыл из под толстого слоя воды. Константин промолчал. Рукою он огладил ребристый панцирь на груди, под которой прятался золотой крест.       Рим принял христианство, отправлял новые обряды во славу Христа, но в душе остался тем же сладострастным патрицием, не лишенным при этом чувства собственного достоинства. Но как оно было смешно, ведь все былое величие его не отражалось вовне. Великая держава с историей на весь мир, захирела от внутренних пороков.       Воплощение нахмурился, впился взглядом в Иоанна, и сказал:       - Кем бы они не были, а они наши предки. Римская империя мой... - Константин запнулся, - предок. А с этим стоит считаться. Хотя бы для того, чтоб не повторить ошибок прошлого. Этим я и собираюсь заняться.       - Что вы имеете в виду?       Константин дернул поводья; лошадь повела его с холма вниз, в сторону противоположную от корпуса. Спутники его покорно последовали за ним, только лошадь Иоанна упрямилась из-за крутого спуска, однако седок быстро оборвал ее недовольство хлестким ударом сапог по бокам. Они вышли на дорогу у леса, возле которой располагался отряд личный войск воплощения. Это были элитные воины, те самые "бессмертные" о которых писал Геродот. Панцири их сверкали, щиты, что висели на поводьях у лошадей, были расписаны византийскими государственными знаками. Пешие воины с крепкими копьями в руках и мечах на поясах, о чем-то друг с другом переговаривались. Лишь завидев своего командира, солдаты встали в боевое расположение, ожидая указаний. Константин остановился возле крайнего в боевой очереди.       Иоанн начал подозревать неладное.       - Я хочу изгнать врагов. Полностью. До тех пор пока последняя нога их не исчезнет из фракийской земли.       Иоанн пораженно глядел на воплощение. Широкие полномочия позволяли ему совершать деяния обычным сановникам недозволительные, но сейчас поступок Константина казался военачальнику безумием.       - Вы не можете этого сделать.       Византийская империя грозно посмотрел на военачальника. Любой другой испуганно пал бы ниц и попросил прощения пред ним, но Иоанн, знаменитый вспышками прямолинейности, не желал отступать.       - Наш Император заключил договор с ними. Они теперь имеют полное право покинуть эти земли. Никто не имеет права нападать в такой момент, тем более, - Иоанн особенно выделил это слово, - когда нападают со спины.       - Наш Император, насколько мне известно, очень близок с вами и по имени и по общности опасений?       Иоанн сжал зубы до хруста.       - Если бы Иоанн Цимисхий не окропил рук своих кровью дяди и чаще прислушивался к советам того, кто чувствует каждый шаг и каждое действие человека во всей Ромее, он не позволил этим горделивым варварам уйти так просто. Вы позабыли, что они устроили в Македонии? Сколько людей ими было убито, и сколько еще людей продано в рабство? Людей, что являются моими подданными?       - Договор между нами подписан, - сказал Иоанн, - кем бы они не были, а право договора послано нам Господом. Мы должны отнестись к обязательствам с уважением прежде всего из уважения к Богу.       - Не переживайте, к нему мы уже отнеслись оскорбительно, когда взялись с этими дикарями за перо и бумагу, - Константин поскакал вперед, представая пред ликом солдат.       - Мои воины! Вы прекрасно слышали мой разговор с Иоанном, и, думаю, понимаете, что я собираюсь сделать. Неужели вы, великие сыны Империи, позволите тавроскифам ходить по нашей земле, даже в позорном состоянии проигравших, и дальше разорять ее? Неужели вы успокоитесь от мысли, что злейшие враги православия творят насилия над храмами и всем христианским народам? Идите со мной, и изгоните эту заразу!       Солдаты одобрительно закричали. Многим уже не терпелось, несмотря на приказы Императора, пуститься в погоню. Люди чувствовали воодушевление от воплощения своей родины, а Византия - небывалый подъем сил. Лишь короткие уколы отвращения отзывались глубоко в груди, и Константин знал, откуда они, но ему было все равно.

***

      Тропы, по которым отступали отряды русов, были залиты кровью. Они надеялись на добрые намерения недавних врагов, уверенные в нерушимости их договоренностей, как их тела протыкали острые копья и кололи мечи. Убежать не удавалось - быстрая кавалерия затаптывала беглецов, ломая кости в труху. До Императора доходили отдаленные вести о насилии, что учиняли византийцы, но им не придавали особого значения - слишком сильна была уверенность в ненасытном на грабежи характере русских.       Каждый день таких расправ заканчивался одинаково: уставшие от убийств и сражений, воины устраивали привал, готовили пищу и после длительных молитв ложились спать. Лишь Византия, Коин и Иоанн не спали. Первый проводил ночи в размышлении о следующем дне, второй - максимально точно описывал количество убитых и всю захваченную добычу. Лишь Иоанн, снедаемый неприязнью к поступкам Константина, сторонился разговора об этой авантюре. Страх пред покровителем императором смешался с осознанными опасениями человека военного, чье желание сражать врагов никогда не брало верх над стратегической рассудительностью. Все меньше он давал советов Константину, не присутствовал на его совете, пока вовсе не сказался больным.       Сейчас, после вечерней молитвы, Константин и Коин склонились над картой. Евнух обводил кусочком угля дороги, где они успели пройти, попутно сверяя данные из документов. Воплощение не раз желал прочитать их лично, на что Коин только виновато улыбался и протягивал ему верхние листы из стопки, а остальные постоянно прятал. Это не могло укрыться от наблюдательного воплощения.       - Коин, скажи мне, есть ли у сановников пред императором или его близкими людьми секреты?       Евнух загадочно улыбнулся.       - Повелитель, - уголки его губ едва дрогнули, - каждый в мире имеет свои секреты. Герцоги, короли, императоры - все они что-то да скрывают. Это право венценосцев и вольность прислуги.       - Слишком вольные слуги недолго остаются на своем месте.       Евнух остался недвижим.       - Повелитель, прошу простить меня за такую дерзость, но остался ли на своем месте величайший Никифор? - Константин поднялся было с места, но Коин поспешил его успокоить. - Прошу вас, не губите моей ущербной души. Вам ли не знать, сколь грубы поступки человека, чье физическое уродство не позволяет ему в полной мере быть человеком по статусу. Но хоть я и слабый и ущербный человек, но разве я говорю неправду? Многие Императоры, усеянные божьим венцом, пали из-за интриг их слуг.       - Потому что у их слуг было слишком много секретов, - сказал Константин, немного помолчав. - И все таки ты прав, но правда твоя режет мне душу. Но еще больнее мне оттого, что даже в стане самых преданных мне людей, я не могу быть уверен, что не буду погребен под саваном ваших с Иоанном секретов.       Евнух всем телом дрогнул. Страх и стыд румянцем выступили на щеках Коина.       - Повелитель, я никогда бы... - евнух тут же прервал себя, - сколько бы я не был дерзок в словах и поступках, но такого бы я точно не позволил себе, ни один, ни в сговоре с такими людьми, как Иоанн.       Византия хмыкнул, вновь усаживаясь на место. Недоверчивость во взгляде разбавлялась подозрением. Молчаливость Иоанна и странные попытки скрыть документы от его глаз, несмотря на столь красноречивые увещевания евнуха, никак не позволяли успокоится.       - Раз ты преданный слуга своего хозяина, раскрой мне тайны бумаг, евнух. У тебя есть то, что ты не желал мне показывать, отчего я подозреваю тебя. Может ли быть, что ты тайно сошелся с кем-то из людей Цимисхия и выдаешь им все сведения обо мне?       Коин вмиг расслабился. Прежний страх сменился смешливостью, а стыд испарился, словно ночной туман над морем. Стараясь сохранить уважительный вид к воплощению, он с силой прикусил щеку, чтобы не засмеяться.       Константин вновь распалился; мельчайшие движения лица евнуха для него не были закрыты. Его холеное, сытое лицо, лишенное морщин, не скрывало ямочек на щеках, которые появляются, когда человек вот-вот хочет рассмеяться. Да и способность воплощений чувствовать настроения их народов помогала раскрыть евнуха.       - Ты смеешь смеяться надо мной!?       В такой ситуации евнуху следовало пасть пред ним на колени и слезно молить о прощении, но в состоянии, близком к искреннему смеху, этот жест казался бы глумливым. Коин встал, поклонился в пол пред Константином, не обращая внимания на неприятный хруст в ногах.       - Прошу вашей вечной милости и прощения, повелитель. Да, я согрешил пред вами, скрывая некоторые вещи, но они несколько не касаются дворцовых интриг и никак не связаны с Цимисхием. Если вам угодно, я подам вам эти листы, и вы убедитесь в моей вечной преданности вам.       Константин только кивнул. Евнух поспешил к кожаной сумке, в которой с женской аккуратностью, свойственной евнухам, были сложены бумаги. Как только они были найдены, он опустился на колени и дополз до ног воплощения, выложив пред ним пожелтевшие листы. Константин отогнал евнуха рукой и принялся с интересом вчитываться в текст. Обыкновенный учет убитых и захваченной добычи, ничего особенного. Византия сорвался бы на Коина вновь, если бы не прочитал четко выведенное евнухом слово: γυναίκες       - Евнух, что это еще такое? С каких это пор воины в броне и с оружием для тебя стали женщинами?       - Именно это я пытался скрыть: не хотел смущать вашу израненную в постоянных боях душу и крепость духа, - он наконец встал на ноги. - Все так и есть - те воины были женщинами в мужском облачении. Так продолжалось бы, но смерть оборвала их оскорбительный поступок пред Богом. В армии русов оказалось много дев, облаченных в сталь и кожу.       Константин презрительно фыркнул. Ничего отвратительней женщины в мужской одежде, да еще во время войны, он не мог представить.       - Καταραμένοι βάρβαροι.       - Так и есть, повелитель. Остается лишь надеяться, что слово божие дойдет до их ушей и они не позволят впредь их женщинам так хулить божественное провидение. Аминь.       Константин перекрестился вместе с Коином.       - Женщина в броне, ха, - засмеялся Константин нервно, - и смешно, и страшно. Ничего другого я не ожидал от варваров. Но, знаешь, - он посмотрел на евнуха, - мне жаль их женщин - их мужчины учат противоречить Богу и скрывают от них пути к спасению души. Учение Христово призывает нас быть милосердными и сострадательными, но отвращение пред столь преступной крамолой скрывать невозможно. Я удивлен, с каких пор мы должны считаться со словами язычников, пускай даже мы подписываем договора с ними. Договорное право - милость Христова.       - Насколько мне известно, вы не брезговали вести дела с воплощением Руси?       - Так и есть, и ты думаешь, мне от этого не тяжко? Меня обязывает венец верного слуги императора считаться с мнением их воплощения и помнить данные обещания, но не когда их люди грабят и насильничают в моих землях.       - Эх, если бы эта красивая дикарка не была язычницей, а я не был евнухом, я осудил бы ваши слова.       - Побойся Бога, евнух, - Константин скривился отвращении и скрестил руки, - никакая красота, будь она языческая, магометанская, даже христианская, не стоит выше божьего слова.       Евнух не сказал более слова против воплощения. Поздняя ночь ознаменовала себя молочным сиянием луны. Как только ее свет добрался до земли, воплощение и евнух уже давно спали.

***

      Настигать новых врагов стало проблематично. Русы перестали передвигаться крупными ватагами, но разбились на мелкие отряды, ведь слово о враждебных византийцах уже облетело все ближайшие окрестности. Как только разведчики находили стоянку русов, а византийцы пускались в погоню, они исчезали бесследно, чтобы вновь появится неподалеку. В голову воплощения закрадывались мысли о засаде. Будто все эти перебежчики ведут их в ловушку. Но он был слишком уверен в непобедимости его людей пред разрозненными, а теперь и разделенными врагами.       Переходы по лесам изводили воинов. Лошади застревали в кореньях, спотыкались о внезапные ямки. Иоанн смог присоединится к Константину после недолгой болезни, хотя и выглядел мало заинтересованным. Он будто предугадывал предстоящие события, знал, что ожидает их через несколько часов пути, а потому уверенно вел людей, хотя и без особого внимания.       А лес все не кончался. Последней каплей стала погибель молодого воина, еще совсем юноши. Он шел в самом конце боевого порядка, изрядно сник и, кажется, даже спал в седле. Его жизнь оборвал меткий бросок боевого топора. Он рассек медный шлем и расколол череп. Перепуганная лошадь взвилась на дыбы и ускакала прочь с диким ржанием. Немедленно Константин приказал найти метателя топора, но его будто след простыл. Только мертвое тело леденело на плодородном дерне леса.       Поспешно были сооружены носилки, на которые водрузили тело. Было решено похоронить мертвеца в ближайшей деревне. Скорбящие солдаты потупили взоры, Константин, словно озлобленный жеребец, шумно выдыхал, а Иоанн, с прежним безразличием, сказал:       - Мы явно не справляемся с одним отрядом. Следует разделится: я поведу часть солдат по этой широкой тропе, благо лес там кончается, а Вы повернете направо и выйдете к поляне, там и встретимся. Что скажете?       Константин не желал отпускать Иоанна, но выбора не было. Доводы военачальника слишком разумны. С таким количеством людей и с прежней тактикой они не могли в полной мере атаковать врага, да еще теряли людей. Воплощение коротко кивнул, и несколько человек направились вперед вместе с Иоанном. Остальные же двинулись за Византией.       Как и сказано военачальником, они вышли на поляну. Казалось у нее нет конца - зеленый разнотравный ковер достигал до самого горизонта. Цепь холмов, словно горбы огромного существа, прорезали луг справа. Они были так далеко, что росшие на них деревья казались плотным ковром. Лишь короткие тени изредка бегали по листьям, создавая на этом ковре причудливый узор.       Ветер вдруг прекратился. За ним увядал пряный запах конского пота, молока и пыли. Одно мгновение этого запаха наводило ужас на славян. С этим запахом приходил дикий конский крик, человеческие завывания и вечная неволя. Один дикий народ боялся другого, еще более необузданного в своем первобытном бытие.       Константин пришел бы к этой мысли, не будь ему далек весь разнообразный мир человека за пределами Византии.       Лишь отдаленные познания, не более...       И они сыграли с ним злую шутку.       Гул отразился по земле. Трава вновь зашевелилась, но от топота тысячи копыт. Из-за горизонта, поднималось высокое облако пыли, за которым скрылись и высокие холмы, и само небо. Будто сама земля трескалась, а где-то далеко разверзлась бездна, из которой тысячи бесов стремятся ввысь, чтобы подмять под себя все вокруг. Чем ближе облако пыли становилось, тем яснее византийцы слышали протяжные крики этого народа. Они кричали в полную грудь, опустошая воздух из самой утробы; ритмичные волны этих криков растекались повсюду, просачивались под кожу, царапали душу.       - Воины! - закричал Константин, - поднять щиты! Выпустить копья!       Округлые щиты опустились на землю. Пешие воины встали стеной, в то время как кавалерия рассредоточилась по сторонам. И все же такого укрепления было явно недостаточно - враги летели на них неорганизованной стеной, словно снежная лавина. Полное отсутствие порядка восполнялось огромным количеством.       Когда они приблизились на расстоянии, позволяющем увидеть знамя или символ идущей армии, Константин увидел на древке короткое желтое полотно, на котором развевалось изображение треугольника без горизонтальной грани. Византии стало все понятно.       Это были печенеги.       Враги его врагов. Враги, что еще более опасны, ведь огромным количеством они обращают города в пустыни, а народы - в покорных рабов. О кочевниках в Империи знали лишь отчасти и лишь знать и император. Рассказы варягов и русов на торге в Константинополе пестрили самыми невероятными подробностями: от представления, что печенеги - древние демоны степей, до вполне прозаичных христианских о наказании за грехи человеческие.       Но почему же бич Божий явился к народу, что упорно сеял свет истины по миру, чье участие в войне - лишь поддержание порядка в могучей державе. Этого Константин так и не мог понять.       Тем временем печенеги стали окружать отряд. Их разномастные кони беспорядочными пятнами мелькали пред глазами воинов. Конные всадники попытались дать отпор, нанести удар мечом или кинжалом, но изворотливые покорители степи из отсутствия тяжелой брони избегали ранения, так еще умудрялись разбивать панцири и шлемы воинов кистенями. Всадники падали на землю кто замертво, а кто попадал под копыта своей или чужой лошади.       Последними защитниками Константина и его свиты из евнуха были только копейщики. Острые копья царапали ноги степных скакунов, отчего они, злясь еще больше, налетали всей массой на стоящего на земле византийца. Положение было безвыходным, ни у кого из обороняющихся не было лука, чтобы хоть сколь нибудь сократить число врагов; копья лишь раззадоривали печенегов взяться за луки. Один из них показался в руках юноши позади безумной карусели. Он уже взводил стрелу на тетиву и прицеливался в голову воплощения. Наконечник пронзил бы глаз Византии и лишил его жизни, не выхвати он щит в последнюю минуту.       Евнух у ног Византии пал на колени и начал читать молитвы. Константин, некогда уверенный в собственных силах, терял надежду так же скоро, как путник без воды в пустыне. Копья в руках солдат пошатнулись, некоторые падали изможденными; в некрепком кругу византийцев появились бреши.       Тогда и Константин пал на колени, вопрошая Бога о милости:       "Пресвятая Матерь Божия и Иисусе Христе. Да не оставите вы нас в беде, да защитите Вы рабов Ваших от смерти ужасной. Признаю гордыню свою пред провидением Вашим и призываю Вас во спасение душ грешных!"       Когда победа печенегов была неоспорима, среди оных последовала суетливая возня. Непрерывный в движении круг разомкнулся, всадники начали метаться из стороны в сторону, а множество стрел полетело в противоположенную сторону. Послышался гул военного рога, зычный, раскатистый. Такие бывают только у северного народа.       Русы!       Их простенькие доспехи и стальные шишаки замелькали в пыльном тумане за размыкающимся еще более кругом. Кочевники бросились в бегство, стоило новой грозной силе разорвать их построение. Среди русов было много потерь, но отступать они не собирались. Их лидером был необычно низкий мужчина, с длинными белоснежными волосами. Железная пластинка, что закрывала глаза воина от увечий, не позволяла получше рассмотреть его лицо, но по тонкой и изящной форме губ казалось, что либо это юноша, либо, к ужасному подтверждению доклада евнуха       Γυναίκες       Сумрачное состояние Константина выпустило его лишь когда последний печенег позорно бежал с поля боя. Кругом лежали убитые и раненные. Русы шумно праздновали победу, а может справляли тризну по погибшим боевым товарищам, Константин не мог знать наверняка. Ему и не было интересны ни дикие обряды славян на костях побежденных, ни сам исход сражения. Он искал взглядом ту или того (последние крохи надежды вопрошали, что того), чье славное оружие защитило византийцев от скорой погибели.       Ему не пришлось долго искать.       Отрок в кольчуге и сапогах явно не по размеру, окликнул Константина:       - Воевода дружины требует тебя явится к ней в шатер.       Γυναίκες... Γυναίκες...Γυναίκες?!       - К кому еще ей? Что ты говоришь, мальчишка?!       - А вы не слыхали, дяденька. Наша воевода вас к себе зазывает. Ты лучше иди, негоже пленникам поручений княжих людей не исполнять.       Византия вскипел не столько от ужасной фамильярности к себе, сколько от удручающей истины. Он не только проиграл бой дикарям из степи, что не слыхали ни о крепких каменных постройках, ни о царской власти, ни о слове божьем, но и позволил захватить себя в плен какой-то варварской девке, чьи люди обращаются с ним как с крестьянким сыном.       Замахнувшись на отрока, он подождал пока тот испугано дернется и убежит. Злоба, которой не было выхода, подогревалась унижением. Он твердо зашагал к шатру так называемого "воеводы".       Шатер был слишком прост для воеводы, и скорее соответствовал титулу бедного солдата: белая, без единого узора ткань крепко держалась на связках из нитей на палках. Голая земля не была ничем прикрыта, только пара кучек сена, прикрытых животными шкурами, указывали то ли на спальные места, то ли на скамьи. У входа в шатер были разложены короткие русские мечи, копья и топоры. Все это бедное убранство венчала та самая воевода, чье лицо теперь не скрывал опостылевший шишак.       Константину не показалось, что волосы ее были белоснежными - серебристые нити их спускались ниже плеч. Глаза сверкали голубым огнем, нос слегка был вздернут в кончике, а щеки и лоб девушки покрывали множество светло-розовых веснушек. Невинное лицо ее совершенно не могло сочетаться с бытом шатра и военным делом в целом. Доспехи и вареная кожа на руках и ногах казались уродующим нагромождением, усмешкой северных варваров над женственностью.       Но хуже становилось от того, что стояло пред ним воплощение Руси.       Константин поежился.       Девушка улыбнулась во весь рот, уселась на один из мехов и торжественно сказала:       - Ну здравствуй, гордый Константин. Не как печенеги твою кровушку попили. Так ты не стесняй тела своего, угостись медом питным, мясом, али кашей. Чем богаты, тем и рады.       - Богаты вы, как я погляжу, не особо. А что до крови моей, то более болгар и русов ее не испил никто.       Девушка засмеялась, пряча за уши непослушные пряди.       - А вот это ты зря. Кто же виноват тебе, что живешь ты на землях богатых и привольных. Мы вот, как ты говоришь, бедные, да только сталь обыкновенная золотые панцири ваши побила, и еще больше она золота нам принесет, вот увидишь.       Константин побагровел. Терпеть этот спектакль более не было ни малейшего желания, да еще в присутствии женщины.       - Достаточно с меня пустых женских речей. Можешь говорить небылицы сколько влезет, но тогда я выйду из шатра. Если хочешь сказать что-то действительно важное - говори.       Девушка нахмурилась. От былой веселости не осталось и следа. Голубые огоньки глаз сменились непроглядным ледяным взором.       - Придержи язык за зубами, грек. Ты мой пленник, а стало быть я могу делать с тобой что захочу. Ты людей моих бьешь, хотя Святослав с вами договор заключили. Перуновым огнем мы договор скрепляли, а вы - крестом. Почему тогда вы крест свой кладете на головы наши?       Она обошла грека со спины, отворила ткань, что закрывала выход из шатра и указала пальцем на русских воинов вокруг. Они выглядели расслабленными, но в руках у каждого было по топору или мечу.       - Коли хочешь идти - уходи, дорога тебе открыта. Но не думай что без крови отсюда выйдешь.       Она затворила ткань, вернулась на место, даже не обратив внимание на шокированное молчание Константина.       - Ты смеешь угрожать мне, женщина? - сипло сказал Византия.       - Да, и это не настолько ужасно как то, что творили твои люди. Я женщина, но воинов твоих одолела. Я женщина, но в плену у меня находишься ты. Я женщина, но сейчас моя фигура возвышается над твоей, грек.       - Говори что хочешь, но ты проиграла эту войну.       Девушка согласно кивнула.       - Да. Перун одарил нас договором о мире, но не одарил победой. Но даже так, Византия, лишь печенеги помешали нашей победе. Не будь их, и щит Святославов напомнил собою славу Олегову.       Константин скривился как от зубной боли. Хуже Святослава он презирал только Олега, опозорившего из златые врата в Константинополь своим языческим щитом.       Византия замолчал, перебирая в голове все возможные варианты развития диалога. Грубить ей более он не хотел, ведь не было никакой разницы, оскорбляет ли она его прибаутками или прямыми угрозами. Добиться от нее стоило прямых требований, какими бы позорными они не были. Не в первые ему торговаться с надменными славянами.       Наступив сапогом на горло гордости, Константин сказал:       - Чего угодно тебе, Бранислава?       Также резко, как гнев, расцвело на лице ее торжествующее удовольствие. Она сбросила с пояса меч, через голову освободила себя от кольчуги и расстегнула поддоспешник, оставаясь лишь в белой рубахе. Волосы ее тут же разлохматились, а взгляд приобрел дурное ликование.       Константин перекрестился. В голову забрались совершенно грязные мысли. Хуже стало еще от того, что Бранислава сняла мужское одеяния, вновь став девушкой.       - Чего пальцами сразу махаешь? Ничего я тебе не сделаю.       - Не смей предлагать мне того, чего я никогда не исполню!       - О, хитрый какой, - она задорно подмигнула, - а что ты никогда не исполнишь?       Константин запнулся. Взгляд бросился к ее оголенной шее, мягким щекам и миловидным чертам лица. Будто без кольчуги она казалась в сотни раз привлекательнее. Даже былое отвращение христианина по отношению к язычнице заглохло, отдавая в груди разочарованием к себе.       Стало еще хуже, когда вырез рубахи ее слегка приоткрыл взор на тело. Девушка без зазрения совести поправила ворот, а вот Константин испытывал теперь чувства, совсем не волновавшие его ранее. Безразличие к этой русской сменилось непрошеным для него внимательностью к самым обычным женским чертам. То ли закрытые наряды ее во время посольств, то ли слишком обыденная роль ее не давали раскрыть эти притягательные черты ранее, но с великим страхом для себя Константин обнаружил, что горит не от стыда или отвращения, а от интереса к ней.       - Ну ты чего молчишь? Эй, ты меня слышишь? - она замахала рукой пред его лицом. Жест этот отрезвил византийца.       - Того, что запрещает моя вера, - все, что сумел ответить Константин.       - А твоя вера запрещает тебе встать на колени предо мной и сказать: "Я - Константин Греческий, воплощение Греческого царства, преклоняю колено пред Вами, о могущественнейшая женщина Руси и владычица моего сердца"?       Колени Византии дрогнули. Она дьявол. Сатана в женском воплощении. Ева, что соблазнила Адама нарушить божий завет и вкусить запретного плода.       - Н-нет, но и делать этого я не буду.       Бранислава обиженно фыркнула, словно ребенок.       - Тогда я прикажу дружине раздеть тебя донага, а все твои безделушки забрать в качестве добычи.       Всеобщее поругание среди варварского народа или один миг унижения здесь, где возможно никто тебя не увидит. Это триумф лишь одной девушки, что тешит собственную гордость за счет поверженного Константина. Это нечестно.       "А то, что я совершал все это время, было честно?"       Константин вряд-ли ответит на этот вопрос. Он сумел лишь признать собственное лицемерие, что уже много.       Не противясь более, он упал на колени. Сагион кровавой рекой простерся по земле, а золотые львы на нем, казалось, испускают последний рев по уничтоженной гордости. Подняв голову к Руси, он собрал все возможные силы, дабы не сорваться в последний момент и не возмутиться своему положению.       - Я - Константин Греческий, воплощение Греческого царства, преклоняю колено пред Вами, о могущественнейшая женщина Руси и владычица моего с-сердца.       Последнее слово он выплюнул будто застрявший в горле кусок хлеба. Бранислава довольно улыбнулась, видя как грека пробирает до костей.       - Ну вот, теперь все закончилось. Ты признал мою победу. Стало быть, я теперь не проигравшая.       Византия удивленно поднял на нее взгляд.       "Она провела меня. Черт возьми, имя Елена тебе подошло бы куда больше"       - Да, хоть и не взаправду, но ты проиграл. Ты свободен, но знай: если еще раз попадешься за избиением моих людей, я вновь заставлю Иоанна привести тебя в мои руки. Ну или еще кого-нибудь, таких у вас много.       Византия весь встрепенулся. Мигом поднявшись с пола, он гневно посмотрел на Браниславу.       - Так ты приказала этому презренному псу навлечь на меня ваши дружины?!       - Не совсем. Иоанн хотел остановить твое нападение на мой народ и сговорился с нашими врагами - печенегами, - Константин с сомнением посмотрел на девушку. - Да, мы призвали их на помощь против тебя, но пока одна орда бьется за нас, другая грабит русские города, а когда ни та, ни другая не наедаются добычей, они идут грабить всех, кого видят. Твои люди попались на глаза нашим разведчикам, они же и прознали про планы Иоанна, а я лишь воспользовалась моментом разбить предателей и преподать тебе урок.       Задыхаясь от гнева, Византия хотел кинутся с самыми бранными словами на девушку, но та быстро схватила его за плечи и буквально вытолкала из шатра, бросив напоследок:       - Иди-иди, чего стоишь. И не забывай, кто тобой владеет и кому ты проиграл.       Воины снаружи внимательно глядели на грека. Многие усмехались, а кто-то откровенно смеялся. Не трудно было догадаться, что каждому из них пришло в голову.       Константин глухо зарычал, натянул сагион до лица и принялся выискивать среди лагеря остатки своих воинов.       "Не забывать, Бранислава? Ну что ты, уж я никогда не забуду" - пронеслась в голове Византии злобная мысль, когда их отряд покидал злополучную долину.

***

"Когда наступила весна, отправился Святослав к порогам. И напал на него Куря, князь печенежский, и убили Святослава, и взяли голову его, и сделали чашу из черепа, оковав его, и пили из него".

— Повесть временных лет