Все пройдет

Это их седьмое свидание, и она чувствует, что сегодня что-то может пойти не так. Он больше не краснеет и не нервничает, когда дотрагивается до её ладони и тянет за неё вверх, намекая, чтобы она взяла его под руку. Она незаметно вздыхает и делает это, с ног до головы покрываясь мурашками, потому что на сгибе локтя его кожа горячая и нежная. Он больше не нервничает, но она — да. Ей всё ещё неловко от того, что на улицах могут встретиться знакомые, а незнакомцы, взглянув на их пару, заметят разницу в возрасте и недоумённо решат, что старшая сестра и младший брат не должны держаться так близко. Она чувствует себя преступницей, сумасшедшей и какой-то грёбанной извращенкой одновременно, потому что ему всего девятнадцать и каких-то пять лет назад она впервые встретила его в средней школе, когда он едва доставал ей до плеча. Это ненормально, Рэй. Это странно. Она гипнотизирует себя уже третий месяц, втолковывая, как нерадивой ученице, почему должна всё прекратить раз и навсегда. Это ненормально. Мальчишки иногда влюблялись в своих школьных учительниц, вот это нормально. Но когда те ходили с ними на свидания — совершенно нет. Это нисколько не помогало мальчишкам переступить фазу подросткового интереса, который обязательно должен пройти. В конце концов, это только фаза. Она успокаивается, когда думает об этом, и все плоды самогипноза летят насмарку. Он ещё молод и не понимает, что его чувства — лишь игра гормонов и отголоски детских фантазий, которые он обязательно перерастёт. А раз так, то ещё один раз, ещё одна встреча, ещё одно касание его пальцев ничего не сможет изменить. Он перерастёт, а она примет это как должное и не будет убиваться. Она просто позволит ему и тем самым позволит себе. — Хочу угостить тебя мороженым, — говорит он, улыбаясь, и она улыбается тоже, потому что он такой трогательный и красивый, что тянет в груди. Его чувства искренние, она ругает себя за это, но нежится, купается в них и тянется к ним, как к солнцу, потому что знает, что вряд ли когда-нибудь сможет испытать такие же. Её время наивной, сладкой, первой влюблённости давно прошло. Они гуляют по парку, и он внимательно слушает её рассказы про школу, бейсбольный клуб и ребят, которые попадаются ей на глаза по работе скаута. Он шутит и подкалывает её, она деланно сердится, и все идеально. Может быть, ей кажется так, потому что она тоже влюблена. Но в её любви не только воздушные замки и бесконечная нежность, но и печальный серый реализм. Когда она одна, она разгребает всё теплое и мягкое и вытаскивает его на первый план, а когда с ним — прячет в самый дальний угол. Они кормят уток, опираясь локтями на железную ограду небольшого прудика, болтают обо всём на свете, и она придвигается к нему вплотную, так, что их руки касаются друг друга, и кладёт голову ему на плечо. Это уютно и романтично, она прикрывает глаза, стараясь впитать каждую секунду происходящего. — Ты так вкусно пахнешь, — тихо говорит он, касаясь носом и губами её волос. Сейчас он нервничает, она не видит, но чувствует это. — Я очень счастлив, Рэй. Она сглатывает. Она так хочет его поцеловать. В голове на повторе снова крутится: «Это ненормально, Рэй, это ненормально», но потом приходит спасительное «всё пройдет», и она облегчённо соглашается с мыслью. Сейчас она готова согласиться со всем, что позволит ей повернуться к нему и потянуться вверх, чтобы их губы встретились. Это второй их поцелуй. Первый был на шестом свидании и он был гораздо откровеннее, но за ним не последовало ничего. Она не пригласила его к себе, а он будто совершенно на это не рассчитывал — только поцеловал её ещё один раз и быстро ушёл. Тогда она была зла. На себя. За то, что немного злилась на него, и за то, что действительно ждала и хотела продолжения. В тот вечер она не испытала ни капли сомнения, когда легла в постель с мыслями, будто сейчас он рядом с ней, и это его, а не её пальцы внутри. Потом был холодный душ, немного слёз и чувство вины, но на утро прошло всё, кроме старательно приглушенного желания. Она думает о том случае, когда он легко приобнимает её за плечи и его крепкое тело греет её сквозь тонкие слои одежды, думает всё время, что они продолжают гулять. Она говорит с ним, но то и дело засматривается на грудь и бицепсы, обтянутые футболкой, на кончики пальцев, на губы, на линию челюсти, на ямку между ключицами. Она одёргивает себя и молит, лишь бы он не заметил этих долгих взглядов. Потому что одно дело пойти на поводу и уступить несколько свиданий, даже пару поцелуев, а другое — довести всё до постели. Это будет практически непоправимо. Ещё она знает, что он тоже думает об этом. Не может не думать, ведь он молод и влюблён, но он никогда не переходит черту. Не делает неприличных намёков, не трогает её так, чтобы был повод одёрнуть. Она не уверена, что стала бы. А может быть, стала бы, потому что в ней ещё теплятся крохи адекватности, которые держат её на плаву. Часы прогулки текут незаметно, и тёплый яркий закат сменяется свежими сумерками. На улицах зажигаются фонари, маленькие ресторанчики включают музыку погромче, рабочий день подходит к концу и Токио накрывает шумным вечером пятницы, посреди которого она чувствует себя неуютно. Слишком много возможностей нарваться на тех, кто знает их обоих. — Я провожу тебя, — говорит он, хотя ещё рано, и если бы она так не дёргалась, они могли побыть вместе ещё. Эта мысль, полная сожаления, бьётся в голове в такт с ударами сердца, до тех пор, пока они не доходят до её дома. — Не хочешь зайти? — спрашивает она, не просто обещая себе, а точно зная, что ничего особенного не будет. Они поболтают, может быть, закажут еду и посмотрят какой-нибудь бейсбольный матч. Он кивает, старательно скрывая нервозность за шутками и улыбками, но это нисколько не помогает, и она начинает нервничать следом, словно ей тоже всего девятнадцать. Они заходят в квартиру, она кладёт ключи и сумочку на полку, отвечает на один из ничего не значащих вопросов, затем пытается нащупать выключатель, но медлит, потому что вдруг остро чувствует его присутствие позади. Секунды растягиваются до бесконечности, тишина звенит и все звуки кажутся слишком громкими, а слова лишними. Между их телами ничтожное расстояние, его дыхание касается кончика её уха, и ему стоит сделать лишь полшага вперёд, чтобы вжаться в неё. Ну давай, давай же… Всё неправильно и ненормально, но она ждёт, держа подрагивающие пальцы на выключателе и тихо стонет, когда он делает эти полшага. Он горячо выдыхает ей в затылок, трется носом о волосы, и она откидывает голову ему на плечо, подставляя шею. Она зажмуривается, потому что ей невыносимо хорошо в его руках. Он касается её так, будто не знает, можно ли всерьёз. Будто она хрупкая, а он может сделать ей больно или неприятно. Неужели он неопытен?.. Нет, не может быть. Он так красив и харизматичен, нет ни единого шанса, что в его жизни ни разу не было близости. Были и другие девушки, другие неловкие объятия в темноте, другие поцелуи. На самом деле она не сделает ничего непоправимого, если сегодня разделит с ним удовольствие, потому что через какое-то время в его памяти оно смешается с тем, предыдущим, а затем и с будущим, и всё забудется и пройдёт. Всё пройдёт. Когда она кладёт ладонь на его руку, он прижимается горячими губами к её шее, и она забывает как дышать. Тело горит, мысли путаются, и она едва может себя контролировать. Как же давно она не испытывала такого оглушительного возбуждения. Она так хочет его. Всё это неправильно. Она ужасная. Он так хорош. — Рэй, Рэй, Рэйрэйрэй… — рычит он ей на ухо, когда они оказываются на полу. Он между её разведённых ног, тяжёлый и обжигающий, немного неловкий, но обезоруживающий в своей страсти. Она задирает подол платья и стягивает на бок бельё, пока он звенит пряжкой ремня. Это ужасно. Она просто ужа… — …Ахх, — он толкается внутрь, и становится всё равно. За одно мгновение из неё выметает всё, кроме чистого, кристального удовольствия. Нет больше повторяющихся, как заевшая пластинка, самообвинений, сожалений, страхов, ничего. Он двигается в ней, и каждый толчок поднимает волну наслаждения, и каждая следующая волна оказывается выше предыдущей и откатывается всё медленнее, пока они не сливаются в одно огромное цунами, которое накрывает её с головой и заставляет кончить так сильно как, кажется, никогда в жизни. Она захлёбывается стоном, выгибаясь на полу, сжав его бока коленями. — Рэй, я люблю тебя, — загнанно шепчет он ей на ухо, и она обнимает его за спину, прижимая к себе так крепко, как только возможно. — Я люблю тебя. Хочу быть с тобой… Она не отвечает вслух, но в глубине души просит, чтобы он остался на подольше. Не навсегда, но ещё на два свидания в солнечном парке, на один нежный поцелуй у ограды пруда с утками. Она знает, что потом всё обязательно закончится, но сейчас думает — пожалуйста, это неправильно, но, пожалуйста, пусть это продлится ещё немного. — Рэй, я… — хрипит он. — Только не в меня, — выдавливает она, хотя от одной мысли, что он мог бы остаться внутри до конца, низ живота наполняется огнём. Он выходит за секунду до того как со стоном проливается на её сбившееся на талии платье. — Прости, — беспомощно просит он, придерживая себя рукой и пытаясь не упустить ни капли между пальцами. — Прости, я тебя испачкал… — Это не важно, — она едва может дышать от мешанины переполняющих чувств. Ей очень хорошо, она всё ещё дрожит от пережитого физического и эмоционального удовольствия, но реальность постепенно проясняется и становится очевидно, какая же она дура. Дура, дура, дура. Она старше, на ней ответственность за всё произошедшее. Зачем она поддалась искушению и усложнила всё ещё сильнее? Не только для себя, но и для него. — Нам следовало сделать это в презервативе, — слабым голосом шепчет она и кусает пересохшие губы. — Ммм, — соглашается он. — Но знаешь, за меня можешь не беспокоиться. Если честно… если честно, это мой первый раз. Она берёт его горящее лицо в свои ладони и старается разглядеть выражение в полнейшей темноте. — Не может быть. Миюки Казуя, о тебе ведь мечтают толпы девушек. Как это возможно? — Ты поверишь, если я скажу, что хранил себя для тебя? — А ты хранил? — Выходит, что да, — усмехается он и осторожно опускается на неё сверху, пряча лицо в растрепавшихся волосах. — И теперь тебе придётся взять на себя ответственность за лишение меня девственности. По интонации понятно, что он шутит, но ей не до шуток. Она смотрит в тёмный потолок, пропуская между пальцами его короткие волосы на затылке, слушает его сбившееся дыхание, наслаждается тяжестью и теплом его тела и приказывает себе не сметь проронить ни слезинки. Нос щиплет, но она сдерживается, думая, что если разревётся, то его первый раз — скомканный, торопливый, начавшийся и закончившийся на полу узкого коридора — будет ещё хуже. Ей хочется плакать, потому что эмоциональная разрядка была невероятной силы и ещё потому, что ей обидно за них обоих. Он заслуживал большего, чем она ему только что дала, а ей стоило включить голову и перестать витать в розовых облаках, потому что чем больше она это делает сейчас, тем сложнее ей будет справляться потом. Он делает глубокий выдох и скатывается с неё на бок, затем приподнимается на локте, и она видит очертания улыбки на его губах. Он кажется счастливым, и от этого ещё сильнее щемит в груди. Она поднимает руку и медленно, как завороженная, проводит кончиками пальцев по его подбородку, скуле, носу, берётся за оправу очков и стягивает их. Она впервые трогает его лицо и, наверное, в первый раз видит без очков. Без них он тоже очень красивый. И сейчас так даже лучше, потому что если она не сдержится, он не разглядит ее слёз. — Что ты делаешь со мной, — в её горле ком, а голос почти не слышен, но ему хватает и шёпота. — Люблю тебя, — звучит очень простой и честный ответ, хотя ей он совершенно не нужен.