***
«...мы злодеи. а злодеями
становятся не от хорошей жизни. »
клеймо неприятно саднит кожу вот уже на протяжении нескольких десятков, если не сотен лет. хоть его и не видно, но уродливый шрам всё же есть и он поражает сердце которое было столь бесчувственным, что порой казалось, что оно не бьётся вообще. или хотелось казаться. у реджины оно чёрное вдоль и поперек словно окунули в чернозем смешанный с сажей и нет в нём ни единого проблеска красного, как у хороших людей. но реджина никогда не была плохой и жестокой какой её считают невинные и трусливые, содрогаясь лишь от мыслей, как свергнуть деспотичную королеву и одновременно с этим боясь гнева её, что навлечет беду сравнимо с божьей карой. они сделали её такой и расплачиваются за собственные несмываемые грехи. жестокую и кровожадную до боли королеву боялись многие, но возразить и встать против воли её могли лишь единицы с которыми она вела нескончаемые кровопролитные войны жертвами которыми становились даже дорогие ей люди, но страха и сожаления было невозможно разглядеть за тёмной радужкой глаз, что были нацелены на человека, что сидел напротив на неё и портил поверхность подлокотника кресла, оставляя на нём неглубокие, но заметные царапины собственным крюком подобно коту, что точит когти о диван и бесстыдно ухмыляется при всё этом, играя с хозяйкой в гляделки. такую наглость она бы точно не простила, сию же секунду отсекая пакостнику руки с помощью магии или вовсе убив, но сейчас она только щурится и лицо её выражает лишь недовольство с намеком на то, чтобы тот прекратил портить мебель в её же доме. — мне конечно нравятся твои красноречивые взгляды, красавица, но в данной ситуации ты меня им готова убить. — стоит только в привычной манере отозваться и поднять обе руки над столом в сдающимся жесте и вальяжно рессесться в кресле, всё также не прерывая зрительного контакта. реджине никогда не нравились те, что противостоят и посягают на её зону комфорта благодаря "любящей" покойной матушке, что была одной из первых, кто как либо старался всё испортить, прикрываясь желанием благополучия. ей не нравился крюк и объяснять это даже не нужно было, но его она почему то не отталкивала, не выпускала свои острые ядовитые шипы словно цветущая роза. она не знает почему он здесь или хочет думать, что не знает, предпочитая врать самой себе, что она позвала его лишь для продумывания, как осуществить свои будущие злодеяния. ей хочется в это верить, но пират не был дураком, чтобы верить в это и тоску смертную в чужих безрадостных глазах он смог точно разглядеть. не то, чтобы её раньше не было, но сколько бы он не смотрел в них, то видел лишь горящий азарт, что откровенно пробирали до самых мурашек по спине, заставляя его нервно ёжиться. это был первый раз когда он видел столько горькой озлобленности в одной даме, что прямо сейчас разливает по стеклянным стаканам виски, безмолвно предлагая выпить. ему же даже слов не понадобится лишних, чтобы согласиться. — если я убиваю тебя взглядом, то ты либо норовишь съесть меня или. — или что? она замолкает, тем самым обрывая фразу и поднимая взор с наполненного стекла, сразу понимая, что это значит. хмурое выражение сменяется неуверенностью когда она чувствует на себе этот "щенячий" взгляд который точно не свойственен такому человеку. и на секунду ощущает полную беззащитность, понимая как быстро раскусили её, дав понять, что за игрой в деспотию прячется желание просто побыть с кем-то, кто поймет её без лишних разъяснений. крюк же видя быструю смену эмоций на женском лице несдержанно бросает смешок перед тем, как залпом осушить стакан. — проницательный мудак. — так она зовёт его сразу и резко, после того как понимает, что дальше врать не получится. тем более самой себе. только кривится в своём стиле и делает глоток, игнорируя то, как алкоголь не меньше клейма злыдни жжет изнутри горло. в воздухе висит тишина, но точно не полная неловкости, а только потому что реджине на удивление сложно признаться прямо не только раннее названному мудаку, но и себе. — мы сейчас вместе не только ведь потому что нас обоих ненавидят и мы хотим отомстить, верно? — очевидный риторический вопрос на который ответа не требуется, потому что они понимают его, но реджине почему то хочется сострить, плюнуть ядом, лишь бы избавиться от мерзкого ощущения беззащитности, которое испытывала когда была лишена своей магии. это злит. или не злит. непонятно и запутано отчего меняется поза и вот она уже согнувшись, опирается локтями на колени, а пальцы зарываются и сжимают до боли чёрные волосы у самых корней. бесконечная обида, горечь, желание отомстить белоснежке и всем тем, кто связан с ней и при этом остаться у власти как можно дольше — вся эта чернь убивает изнутри, зарывая глубоко и надолго все чувства, кроме отрицательных, что заполнили её душу до краёв. на фоне этого отчаянная жажда любви становится бредом сумасшедшего в который не верит никто. чего уж скрывать, сама не верит, но с каждой секундой, что она проводит рядом с ним заставляет эту веру трещать по швам и трескаться как хрупкий хрусталь. — любовь равносильна смерти. она убивает и вызывает одни страдания. — её ответ гром среди ясного неба и надвигающийся шторм которого не бояться только опытные моряки. одним из них он являлся и страх ему не внушали ни шторм, не королева, что могла запросто вырвать его сердце из груди одним только движением руки, да сжать в пальцах, принося тем самым невыносимую смертельную боль. опасность и её последствия капитана не пугали, а мысленная перспектива того, что ему когда-нибудь да удастся трахнуть саму смерть не лишает его прежнего энтузиазма, предавая только больше уверенности. он криво ухмыляется на чужие слова о том, что любовь убивает и в эту же секунду понимает, что с госпожой "всеобщее зло" он имеет гораздо больше общего чем могло показаться раньше. угнетающую тишину разбавляют тяжёлый вздох и нервное постукивание женского каблука об пол. он видит это, видит как тяжело даются диалоги и как карии глаза избегают встречи, прячась за длинными подкрученными ресницами. даёт ей время на одиночное размышление, неторопливо потягивая определенно дорогой и хороший алкоголь вместо привычного рома. хорошими людьми пиратов не называют, но со своими внутренними злыми тараканами он не наседал на нее, допивая и перемещаясь по комнате словно призрак, в пару движений сокращая расстояние до непозволительного и присаживаясь рядом с женщиной, кладя здоровую руку на изящную спину. — если любовь страдание, то я буду мазохист. — эти слова врезаются под кожу, под самый плотный ее слой и заставляют на мгновение оцепенеть словно от жуткой боли и раскрыть глаза так широко, что на них могут выступить слезы. но королевы никогда не плачут. особенно реджина, что многие года заставляла плакать других, упиваясь этой болью. злость сменяется на непонимание, а непонимание сменяется на желание взвыть от того, что в груди щемит и в ту же секунду взгляд раннее полный ненависти и жестокости приобретает искру мимолётной надежды, что растворяется во тьме. вновь смотрит долго, но уже без прежнего презрения и брови заламываются в печальной гримасе — неприступную королеву раскусили, оставив безоружной, но вместо того, чтобы убить позволяют опустить голову на плечо и шумно выдохнуть, прижавшись к тому к кому бы она изначально бы и на метр не подошла. затуманенный негативом разум притупляет все позитивные чувства, которые она и сама искореняет, порицая одно лишь их существование. это приносит боль, но ещё больше приносит боль принятие. принятие того, что душа спустя столько времени смогла неожиданно проникнуться к человеку которого хотелось вовсе к себе не подпускать, держа на расстояние словно больного самой страшной болезнью. и он был болен, но ни чумой и никакой другой хворью, а не менее убийственной харизмой и безумной энергетикой, что не встречалась ни в одном мужчине, что были на её пути. это настораживало, но ещё больше пугала мысль, что этим чарам можно было поддаться совсем незаметно, если их обладатель окажется чересчур близко. киллиан джонс дамский сердцеед, но своё сердце миллс держала под замком, не позволяя никому даже взглянуть на него и беспощадно пробивала грудные клетки, вылёргивая наружу драгоценный орган каждого кого хотела сделать бездушной марионеткой и не могла терпеть, что дон жуан в лице однорукого моряка рискнул посягнуть на её самое сокровенное и сердце его оказалось в женских руках не только метафорически, но и физически. реджина хотела подчинять и внушать авторитет, но под её гнетом он прогибался лишь с удовольствием, разжигая огонь тем, что такому как он по нраву сильные и властные женщины. и она злилась ещё сильнее когда спелся с её матерью, навлекая на и без того несчастный городок ещё большую опасность. ярость и обида переполняли как никогда, а готовность рвать и метать была уже на подходе, как и желание раздавить чужое сердце в пыль. они цапались при любом удобном случае подобно кошке с собакой, но с каждым таким разом всё чаще приходило смирение и понимание того, что они точно не находятся по разные стороны баррикад и в каком смысле очень даже похожи. неугомонная буря превратилась в штиль, но признаться себе, что нравилось находиться рядом просто потому что — никак не было сил и не заметила, как всё это сошло к тому, что происходит сейчас и собственная макушка покоится на чужом плече, а в груди впервые за столь долгий срок не ощущается бездонной пустоты. — я лишаю людей сердец, но своё тебе отдала сама того не понимая.