Невдупленыш

Оркестр разлинованной бумаги, недовольного журчания старого ноута и целой одной едва пишущей ручки играл монотонную симфонию съехавшей к хуям крыши. Снег за окном блестел и переливался, кучкуясь плотными творожными хлопьями. Кабинеты в Министерстве хорошо отапливались, но, несмотря на это, холод расхаживал вокруг, выбирая бочок по сочнее, чтобы укусить. Терцо горбился над доками, надеясь на чудо. Им оказалась молодая сестра греха с рыжими, совсем солнечными кудряшками. Ингер, кажется? Если допустить, что её зубы были напечатаны в таймс нью роман кегль двенадцать, то два верхних клычка были восемнадцатой верданой. Густое, спутанное каре до плеч и покрасневшие с мороза наперчённые веснушками щёки. Рыжая хитрюшка что-то мямлила и всё ворошилась вокруг плетёной корзинки, сверкая ехидной улыбкой. Такие искринки, как известно, ни к чему хорошему не приводят. — Папа, представляете, кого мы с Ифритом нашли? Терцо хватило на смешок — лёгкое вздрагивание плеч. Надеюсь, там не молдавские беженцы, как в прошлый раз. Новой находкой, по её словам, был замёрзший пушистик, найденный у дверей аббатства, заныканный под обедневшим лысым кустом роз. Зашуганный и холодный комочек шерсти поджался под присыпанной сверху снежной шапочкой. Как можно было пройти мимо этого малыша? Видимо, никак, раз сейчас воодушевлённая волонтёрка гринписа Ингер тыкала в него корзиной. — Замечательно, caro, очень рад, что у тебя такое доброе сердце, а мне то он зачем? — Ну, у него глазки ваши. С минорным вздохом, отдающим усталостью, папа потянул руку в плетёнку, приподнимая тонкий слой ткани, который должен был спрятать малыша от посторонних глаз. Пушистый засранец под марлевым платком, как позже выяснилось, лохматый и сонный — был точной его копией. Он смотрел на Терцо глазками, бусинками. Один зелёный, второй серенький. — Я же говорю, вы похожи! Курносая Ингер в чём-то была права. Пятнистое чудо и в правду напоминало его самого. Котёнок зевнул, обнажив клычки, и накрылся хвостом, дёргая струнками усиками. Сестра греха вновь прикрыла корзинку, смотря из-под густых бровей щенячьими глазами. Так убедительно, по спаниэльски, будто сейчас за спиной завиляет резвый хвост. Ещё голову так в бок склоняет, хоть сейчас протянись и погладь за ушком. — Папа, ну пожалуйста, он такой хорошенький, а нам в кельях животных держать нельзя! Говорят, нет силы сильней на свете, чем женские мольбы. Кто бы так не говорил (если говорил вообще), Терцо охотно верил. Ребячьему торжеству, запрятавшемуся в ямочках щёк, вряд ли можно было противостоять, да и не хотелось особо. Квартира всё равно давным-давно пустая и холодная. Морозильная камера в магазине у автозаправки и Терцо в ней, поросшая льдом пачка полуфабрикатов. Так хоть будет повод возвращаться пораньше, пушистик много места не займёт, а уровень тепла поднимет. — Так уж и быть, возьму твою зверушку, только больше мне никого не тащи. Счастью молоденькой девчушки не было конца. Ну вот и что ему с ним теперь делать? Пятнистого малыша — в ходе долгих и невероятно серьёзных рассуждений с Омегой — было решено назвать Бутхауд — в честь художника. Но по итогу, что первый, что второй звали мелкого просто пушистый засранец. Проснувшись, невдупленыш удивительно быстро раздуплился и начал осваивать свои новые владения, не особо хорошо ориентируясь в пространстве. Обнюхивал углы, врезался с разбегу в стены и пытался взобраться вверх по занавеске, неудачно шлепаясь обратно вниз. Встанет на четыре лапки, пропищит и полезет обратно. К пополнению в семье Терцо, очевидно, не был готов, потому ни игрушек, ни когтеточки в доме не было. Зато была дорогущая итальянская мебель, которая пришлась кисе по вкусу. В первые пол часа Бутхауд был высушен, согрет и накормлен. В зоомагазин по дороге заехать так и не удалось, пришлось довольствоваться тем, что есть в холодильнике. Конечно, перед этим перегуглив 28 раз, что можно котам, а что нет. В министерстве не разрешалось держать животных, пробыв там большую половину своей жизни, Терцо не обзавелся навыками ухода за зверушками, которые сейчас бы очень пригодились. Котик хоть и миленький, но глупенький. Голова размером чуть больше крышки от заварочного чайника, наверно, особо много вместить и не могла. Стоило только отвернуться, и пушистый засранец вошёл в режим гонщика формулы один. Умные мысли преследовали Бутхауд, но Бутхауд быстрее. Не успел Терцо убрать тарелку с пола, как пушистик на всех скоростях, что ему позволяли коротенькие лапки, побежал куда-то в сторону спальни, попутно паркуря по шкафам. Полтора килограмма массы, сто двадцать кошачьих сил. Кровать, тумбочка, изголовье, полка и бабам. К счастью, золотая статуэтка «грэмми», встретившись с паркетом, не сломалась, но звук всё равно был страшный. Все хрупкие и потенциально опасные, для чрезмерно энергичного клубочка, предметы пришлось спрятать подальше. Как можно выше, так что сам Терцо со своим ростом до них не доставал. Занавески тоже нужно было поднять и сложить на подоконники, пока они не получили панковское обновление имиджа. Половина гостиной была расхуячена Бутхаудом в первые 30 минут, остальное пока Папа работал. Хоть с поста его сняли и от должности формально освободили, хлопот меньше не стало. Даже наоборот. Бумажной волокиты стало на порядок больше, настолько, что разбирать её завалы приходилось вне рабочее время до самой ночи. Клавиатура тихо кликала под пальцами, щелкая, как клювики маленьких птичек. Отчёт за крайний месяц Терцо откладывал до последнего, всё обещая себе взяться за него, но так и не поднимал руки. Сейчас же совесть сложила ему руки за спиной и поставила раком, тыкнув мордой в дедлайн. К третьему часу ночи Папа уже сам не понимал, чем он вообще занимается, задумываясь о смене жизненных приоритетов. С одной стороны, кажется, осталось совсем немножко, с другой стороны времени поспать ещё меньше. Подкинуть монетку? Прислушаться к логике? Говорят, у людей на плечах сидит ангел и демон, у Терцо на обоих чёрт патлатый. Однако беседа с внутренними бесами длилась не долго, как настоящий доблестный герой, щедрый друг и товарищ, а так же незаменимый советник — Бутхауд уже его опередил, прекратив все раздумья, приземлением на клавиатуру его ноута. — Месье мелкий засранец, будьте добры подвинуть свою пушистую попу. Двигаться он никак не хотел, что, собственно, свойственно всем котам. Пришлось идти на крайние меры и осторожно подтолкнуть его ладонью, о чём Папа позже пожалел. Бутхауд издал высокий, возмущённый мявк и переминул лапы, потыкав на всё, что только можно, снеся к хуям собачим вообще всё. Ещё чуть-чуть и у Терцо задергается глаз. — Вот ж, сука. Голос скрипел на зубах, словно каждое слово обваляли в песке. Побеждено и обезврежено, он побрёл спать, отказавшись дальше воевать с повреждённым файлом. Взгляд его, беспокойный и непредсказуемый, как муха, кружил по комнате, взмывал, пикировал на панно, оттуда на потолок и снова вниз. Не спится. Было тихо и холодно, как в морге, а за окном каждый звук амортизировал блестящий, словно присыпанный глиттером, снег. Глаза всё сверлили потолок, выжидая, когда, наконец, посыплется штукатурка. Он ворочился во все стороны, то укрываясь, то пытаясь распутать кокон из одеяла. Примятый под телом матрас ещё не прогрелся и жалился, как на игло-укалывании. Мысленно Терцо уже писал свой некролог. Сатанинская звезда металла замёрз насмерть в собственной постели, потому что к своему почётному возрасту так и не нашёл того, кто согреет его. Бутхауд и здесь не оставил его одного. Побесоёбив ещё маленько, пробежавшись от одного угла до второго раз восемь, пушистик порядком подустал и решил наведать кожаного, что не сильно обрадовало второго. — Ну что ещё, солнышко? Что ещё? Поел блять, попил, поспал. Что ты хочешь? Чтоб я конников отхуярил для тебя? Покатать тебя по дому? Никак не отреагировав на претензии, он запрыгнул к хозяину и устроился на груди поудобнее, лениво размахивая хвостом. Терцо глубоко вздохнул. Кися немного переставил лапки, вцепился в ткань майки, будто старый собирался сбросить его с себя или, наоборот, прямо сейчас вместе с ним в таком же положении прыгать с парашютом. Посопел и ткнулся в него носом, выпрашивая ласки, едва дотягиваясь мордочкой до крупной, увитой венами ладони с родинкой у большого пальца. Слегка неуверенно Терцо прикрыл глаза и положил руку сам. Ладонь, чуть примяв жёсткие ушки, широко и ощутимо легла на макушку, скользя по шее и спинке. Бутхауд зажмурился и весь вытянулся, как ребристая часть трубочки. Тихо мурлыкал, ложась на сердце. Последняя мысль, которую Терцо поймал, прежде чем обезволено опуститься в сон, как снежинки опускаются на землю: «Пушистого засранца оставляем, чтобы не упустить это ощущение успокоения, то успокоение, что приходит так редко и растворяется в тревогах так скоро».