Эхо прошлого

      — Знаешь, я уже начинаю привыкать.       — К чему?       — К тому, что мы не там, где должны быть. В другом времени. В другом… мире. В мире, где кентавры и амазонки почти вымерли, где богов осталось всего ничего, где наша дочь выросла.       Под шум копыт молоденькой и крепкой Арго Второй Габриэль тихонько вздохнула, стараясь подавить в себе печаль. Заметившая это Зена отвернулась, надеясь не смутить её, хоть и сама ощутила тот неприятный холодок в сердце, когда то екнуло при мысли об оставленном времени. Словно она вновь оказалась в ледяном гробу. Взгляд сказительницы потускнел в точности как потускнели глаза Зены. Обе подумали об одном и том же. Об Арго. Об энергичном веселом Джоксере. О Геракле с Иолаем. О своей крохе, за двадцать пять лет выросшей сильной опасной воительницей. Они думали о каждом из них, об оставленных в том времени, и лично Зене хотелось взвыть.       Но что она, что Габриэль — они сдержались.       — А я никогда не привыкну, — призналась Зена. — Особенно когда узнала, что мамы больше нет. Она и так была немолода, само собой, и за двадцать пять лет в любом случае умерла бы. Но… Все равно.       Зена подумала о любящем мамином взгляде, и ей стало больно, точно её резанули ножом, а потом вбили в рану кол, так, на случай, если пущенная кровь не убьет. И тут же память, будь она неладна, потянула в другое время, откуда её вытянуло слезами смерти и льдом, и она увидела свою мать привязанной к позорному столбу, уже обложенному сухой соломой. Картина страшной расправы была такой реальной, что Зена хотела бы соскочить с коня, достать верный кнут и с воплем броситься на выручку, шагнуть прямиком в пламя, и не важно, покроется ли она вся волдырями, сгорит ли до костей — лишь бы успеть вытащить мать.       Габриэль, заметившая изменения в её поведении, ощутив напряжение в мышцах, погладила воительницу по плечу, но ничего не сказала. Её касание когда-то могло отправить Зену в нирвану, вернуть в мир солнечного сияния и греческого лета, да только сейчас, когда в носу стоял запах гари, а перед глазами стояло измученное мамино лицо, она только больше вязла в трясине своих горестей.       — Как? Как ты смогла? — прошептала она.       Габриэль прикрыла веки, размяла ноги, свисавшие с лошадиного крупа.       — Я просто смирилась с тем, что дороги назад нет, и мы упустили многие годы, за которые могли бы помочь нашим семьям. Я бы спасла своих родителей и племянницу, а ты свою мать. Мы бы могли присутствовать на свадьбе Джоксера и вместе с ним схоронить первую Арго. Но этого не случиться, и исправить это нельзя. Зато мы можем жить настоящим, Зена. Жить для себя. Для нашей Евы… понимаешь?       Зена не ответила. Лишь когда они прошли по ручью и стали спускаться вниз по рыхлой осыпи, и вдали задребезжали, точно стекла, прозрачные хвосты дыма из труб, она открыла рот. Глаза слезились, и скупая воинская слеза катилась по щеке, когда она сказала, думая о Еве, своей милой Евушке:       — Понимаю. Жить… да, кажется, я понимаю. Жить. Просто жить.