Судьба в рассрочку

“Меня зовут Майлз Моралес. Я мертв и никогда не был Человеком Пауком.”

Простой карандаш с шуршанием оставляет линии на белой и доселе нетронутой странице скетчбука, делая заметку где-то в левом верхнем углу. Рисунки остались на пару страниц раньше, перед глазами больше ничего не пестрело извилистыми граффити, разукрашенными цветными карандашами, маркерами и вообще всем, что под руку попадалось. Лишь белизна, режущая еще не до конца прорезавшийся после сна взгляд. Вот только нажима на грифель почти нет, а почерк настолько мелкий, что и разобрать то сложно. Только если намеренно вглядываться и заранее знать, куда смотреть. Мысль точно такая же. Неуловимая, неуверенная и нервная до такой степени, что казалось, дрожат сами кости, а не мелкие мурашки разбегаются по предплечьям. "Что произошло?" Каких-то минут десять назад Майлз навзрыд рыдал с покалеченным телом отца на руках, которого только что достал из под завалов здания, четко ощущая перелом его позвонков шеи под пальцами. Каких-то минут десять назад он наблюдал за тем, как к ним обоим надвигается волна из глюков, кровожадно поглощая собой здание за зданием.. Майлз четко помнил как обнял труп, уткнулся носом в изгиб холодевшей шеи, вдыхая сладковато-горький запах отцовского одеколона, который не недавно выбрала ему Рио, решив что это необходимая вещь для того, чтобы “культурно выглядеть на новой должности”.. Помнил как глубоко вдохнул, задерживая дыхание и наконец со страхом понял, что вот это вообще-то и есть то, что именуют концом. А ведь ему было всего жалкие пятнадцать. Сейчас Моралес готов был упорно доказывать, что он ни черта не взрослый, что ни черта не готов нести ответственность за происходящее, что не готов терять семью, умирать сам.. И вообще, он устал. Судьба большой силы была слишком тяжела. Как бы он не поднимался из раза в раз, сейчас ему такого выбора не предоставили. Дорога была только одна, но и она разрушалась на глазах, предвещая беду.. Вот он. Быстрый, яркий, трагичный и очень-очень страшный конец. Майлз почти слышал как он клацает острыми зубами, словно пародируя какого-нибудь бешеного свихнувшегося добермана. Вроде того, что содержала британка через два квартала, заверяя, что пес “добрый и не кусается”. А тот тем временем срывался с поводка и рычал, определенно предвещая, что секунда или две, и всех разорвёт на куски, будто неудачливых плюшевых пингвинят. Но.. Пожалуй, “конец” должен выглядеть совершенно не так, как он выглядит сейчас. Это - потолок его детской комнаты. Не ад, не рай, не полное беспамятство, или то, что описывают в книгах и фильмах про апокалипсисы. Все вполне обычно. И пожалуй, такое положение дел наводило куда больше жути, чем мысль о простой смерти с вечной темнотой. На полке открытого шкафа привычно размеренно тикают часы, вот в паре шагов от кровати тоже вполне привычно стоит рабочий стол, усеянный разноцветными стикерами, маркерами и прочей мелочевкой.. Человеческие вопли словно по щелчку сменились тишиной и угнетающим спокойствием, в котором он и свое дыхание с трудом различал из-за того, что уши нещадно заложило. Сам же Майлз совершенно непривычно для этой комнаты сидит на кровати в холодном поту и рвано дышит так, словно готов на живую выплюнуть собственные легкие. Сердце выскакивает из груди, пульс барабанит где-то у горла, вызывает тошноту и еще большую панику. Спроси у него, что произошло дальше, описать Моралес последовательность действий не сможет. Помнит только тихий и частый звук своих босых стоп по паркету, скрип двери, спящих, и о господи, живых родителей, а затем едва уловимый даже в тишине спящей квартиры жалостливый писк компьютерного кресла на колесиках, на который он и осел, с трудом перебарывая упрямо не сгибающиеся, словно деревянные, колени. Минуты неумолимо идут, все сильнее приближая к звонку будильника. Майлз отлично это знает, даже если представления не имеет, сколько сейчас времени. Достаточно лишь взглянуть на календарь и убедиться, что на дворе будний день, дабы представить, как вскоре в комнате заиграет ненавистная всей квартирой джазовая композиция, затертая прослушиванием до дыр. Панк рок на будильнике родители решительно не одобряли, как бы Майлз не пытался уломать их поменять решение. Очнулся от транса тот только когда рассеянным взглядом заметил свой скетчбук. Верный спутник почти везде, видавший виды и так предательски заброшенный в последнее время. Похороненный под погонями, слезами и безнадёгой. Но не забытый. Сколько бы времени ни прошло, невозможно забыть лучшего друга. А его внешний вид в особенности. И сейчас Майлз готов был поклясться, что проблема в его внешнем виде была. Большая проблема. Настолько же большая, насколько большим красовался стикер-рамка “mi nombre es” с размашистым граффити “Miles” и стилизованным нимбом прямо на месте, где должна была располагаться точка от буквы “i”. Но юноша мог поклясться и себе, и кому угодно на этом белом свете, что эту наклейку он не видел в глаза уже больше полугода. Ровно с тех пор, когда закончилась последняя чистая страница в этом самом блокноте. И с тех пор, как этот самый блокнот он не зашвырнул на дальнюю полку одного из шкафов. Конечно, став человеком пауком, количество обязанностей Майлза значительно возросло и на рисование осталось куда меньше времени, но.. Но кем надо быть, чтобы не заметить, как на столе лежит старый и давно законченный блокнот, вместо нынешнего? К тому же, шестое чувство уже звенело не хуже паучьего. Теперь слушаться не хотели не только колени, но и пальцы. Да и страх от непонимания и неизвестности дошел до такой степени, что спина мгновенно взмокла от пота, сердце решило станцевать чечетку где-то в зобу, а в горле пересохло не хуже, чем в пустыне Сахара. Пусть нигде поблизости и не наблюдается опасности, но адреналин бьет по мозгам из-за одной несчастной детали не хуже молота по наковальне. И как оказалось, не зря. В глаза сразу бросается то, что блокнот не заполнен и на половину. Он переворачивает страницы. Одну, вторую, третью.. Ни одного рисунка в честь Гвен. Ни наброска “expectations” вместо школьного эссе. Ни одного намека на наброски нового паучьего костюма. Ни-че-го.