Скоро кончится лето

II

«‎Солнце в капюшоне»

Дело будет шито-крыто:

Карты правду говорят!

      — Сегодня ты играешь джаз, а завтра — родину продашь! — гремит голос Вити Пчёлкина за спиной, да так громко, что заглушает музыку. Фрэдди Меркьюри деликатно замолкает после тихого щелчка клавиши на проигрывателе. Фрэдди — британец и джентльмен, он вмешиваться в чужой разговор не станет.       Венера оборачивается и с досадой комкает влажную тряпку.       — Узнаю королеву наших школьных дискотек, — довольно щерится Пчёлкин. Венера поправляет ворот белой тенниски и одёргивает края алых, как советский флаг, шорт, которые спустя семь лет после Олимпиады сидят на ней уже не так свободно. Она чувствует себя неловко: как давно Витя Пчёлкин тут стоит и смотрит, как она по-дурацки пританцовывает иностранной музыке в такт?       — Помнится, ты антисоветчину никогда не жаловала. Даже на дискачах.       — Это никакая не… — сдувает прилипшую ко лбу прядь Венера, а затем вытирает выступившую испарину запястьем. — Это не антисоветчина. Они ведь даже приезжали к нам на гастроли.       — Как же, как же. Ну точно — кранты светлому социалистическому будущему, если даже ты поддалась пагубному влиянию запада, Вень, — с хозяйским видом бухается он на диван, и его острые локти на резной спинке нагло торчат в разные стороны из-под закатанных рукавов чёрной олимпийки. У Венеры едва не прёт из ушей пар: на только что протёртом от пыли столике оказываются его вытянутые ноги в светло-голубых варёнках. Витя Пчёлкин склоняет курчавую голову к плечу и рассматривает раскрасневшуюся Венеру с головы до пят. — А помнишь, я тебя танцевать приглашал?       Венера тычком, в которую вкладывает всё накопившееся недовольство, спихивает со столика пчёлкинские ноги. Но их не так-то просто одолеть: они спустя миг невозмутимо возвращаются обратно.       — Вить, чего пришёл? — сердито складывает она руки на груди.       — За косматым, — отвечает он и бродит скучающим взглядом по потолку.       — Он к экзаменам готовится. Ему через неделю сдавать. Не смей его отвлекать. Это он тебя пустил?       В руках Пчёлкина появляется пачка сигарет. Венера, выглянув на секунду в коридор и не найдя там брата, видит это вопиющее нарушение всех норм приличия и вскидывает брови.       — Ты с ума, что ли, сошёл? Ну-ка убери сейчас же!       — С какой это радости?       — Тут не курят!       Пчёлкин, нахально улыбаясь, пяткой ботинок пихает хрустальную пепельницу к краю столика — та принадлежит мачехе и разбивает Венерин аргумент в пух и прах.       — Это не для гостей, — уточняет Венера, не привыкшая быстро сдаваться.       — Да я почти член семьи, — криво ухмыляется Витя Пчёлкин, перекатывая сигарету во рту, от чего слегка шепелявит. — Дела у нас с Косом. Отъехать надо. Потом книжки свои читать будет.       Венера, хоть и ненавидит запах табака, но вдыхает воздуха, в котором уже растворяется дымок от сигаретки, сразу да побольше — чтобы было время подумать над ответом.       — Какие ещё дела? — Ответ выходит так себе. Нежданный визит Вити Пчёлкина застал её врасплох — в том и причина Венериной несообразительности.       Пчёлкин стряхивает пепел и нагловатым взглядом мажет по ней исподлобья.       — Важные.       — Важнее экзаменов сейчас ничего нет и я не…       — Да я понял, — обрывает её Витя Пчёлкин, который уже совсем ничего не стесняется. — Говорю: отъехать надо. Люди на улице ждут. Не вариант их прокатывать.       Венера бросается к окну, силясь разглядеть что-нибудь с высоты их этажа во дворе московской высотки, где чужие не ходят. Ничего и никого, разумеется, не видит — земля слишком далеко. Кто же там ждёт её брата?       — Пчёл, всё, погнали! — басит он сам из коридора, и Пчёлкин встаёт.       — Стоп! — хватается Венера за капюшон его олимпийки: давным-давно делала так в детстве, когда изображала из себя их няньку — мамы тогда уже не стало, а отец пропадал на работе. Воспитание брата во многом ложилось на Венерины тогда ещё юные плечи.       Вите Пчёлкину, правда, такое обращение уже не по душе. Он небрежно смахивает её руку с себя и убедительно вытягивается перед Венерой в полный рост. Убедительно потому, что теперь он выше неё на полторы головы, и Венера чувствует себя абсолютно бессильной против такого весомого аргумента.       — Ну ты чё? — показывается Космос и шипит: — Ой дура-ак… Я ж сказал, стой у двери, чтоб…       — Чтобы я не заметила? — выглядывает Венера из-за плеча Вити Пчёлкина; раз его не выйдет задавить авторитетом, так хоть на брата повлиять надо попробовать. — Хотел по-тихому смотаться?       Теперь их план ей ясен: пока Венера, трудолюбиво приводившая квартиру в порядок, походя слушала музыку в наушниках и бодро пританцовывала, Космос с приятелем, чтоб его черти взяли, намеревались незамеченными улизнуть из дома. И ни слова ей не сказать.       Венера злобно отбрасывает влажную тряпку на столик, где только что покоились ноги Вити Пчёлкина.       — Сделай милость: объяснись, — строго велит она и буравит брата взглядом.       — Слушай, Венька, приеду через пару часов. Ну я ж с утра сижу за учебниками, ошалел уже. Перед глазами всё плывёт.       — Космос, — односложно и очень выразительно говорит Венера, а затем встревоженно смотрит на Витю Пчёлкина. У Вити Пчёлкина на запястье, которым он поправляет подвергшийся бесчеремонному нападению капюшон, сверкает золотая цепочка. Нехороший знак. — Космос, какие дела? Экзамены…       — Вот заладила! — вспыльчиво громыхает Космос и прижимает два пальца к шее: — Как батя уже стала, деться от тебя некуда! Поехали, Пчёл, Хрящ, наверное, уже злится…       Витя Пчёлкин предусмотрительно накидывает капюшон олимпийки на голову, коротко кивает Венере на прощание и шагает за Космосом вслед. За ними припускает и Венера — прямо так, в чём была: домашне тапочки шаркают по подъездой плитке, а пряди, выбивающиеся из небрежно собранной на затылке гульки, так и липнут к вспотевшему лбу.       — Какой ещё Хрящ? — призывает к ответу она, смутно догадываясь, что хорошего человека хрящом никто звать не будет.       На парадном крыльце сталинской высотки, в которой профессор астрофифзики Юрий Ростиславович Холмогоров имеет просторную квартирку с трёхметровыми потолками, Космос останавливается, оборачивается к нагоняющей его в одних тапочках сестре, хватает её за плечи и, низко склонив голову, чтобы пронзительно заглянуть ей лицо доставшимися от мамы глазами, говорит:       — Венька, я вернусь скоро. Нам правда нужно по делам. От этого много чё зависит. Мы с Пчёлой…       Витя Пчёлкин кладёт ему пальцы на локоть и многозначительно вскидывает брови, отчего Космос спешно замолкает на самом интересном месте.       — Вы с Пчёлой что? — чуя недоброе, переспрашивает Венера.       Только сейчас она замечает, что брат одет непривычно: в спортивный костюм. Обычно он предпочитает твидовые пиджаки и водолазки под горло, как и пристало интеллигенту его ранга. А тут — ветровка на молнии со светло-голубыми вставками.       — Всё, давай! И не волнуйся, — Космос бросает идею объясниться с сестрой и уже бежит вперёд, а Венера наблюдает за его удаляющимся силуэтом, прекрасно понимая, что абсолютно ничего не может сделать.       А что ей остаётся? Бежать в одних тапочках за ним вслед? Хватать здоровенного мужика за шиворот? И что подумают соседи? Не дай бог, накатают жалобу в горком, и отцу сделают выговор по партийной линии за порочащее советского профессора астрофизики поведение детей.       — Слушай… — Витя Пчёлкин пока не спешит за Космосом. Переминается с одной ноги в джинсовой штанине на другую ногу в такой же джинсовой штанине — а джинсы, замечает Венера, хорошие, как будто импортные, и ремень на них с массивной пряжкой. Достать такие тяжело. И кеды у него — новые и с иголочки, тоже не отечественные “Два мяча” на резиновой белой подошве, а с тремя полосками.       Витя Пчёлкин продолжает безмолвно шевелить губами, пока Венера, ошалело вытаращившись, смотрит ему в лицо, а перед глазами её пробегают все самые непрельщающие варианты будущего — её, папиного и Космоса.       — А знаешь, — говорит он, наконец, — зря ты тогда на танцах…       Он даже не заканчивает предложение, вертит головой, и скоманное окончание фразы тонет в кайме капюшона, надвинутого на дурную голову. Снова недоговаривает. Венере это всё не по душе.       — Чего? Какие танцы? — хмурит лоб она и встаёт на цыпочки, чтобы заглянуть Вите Пчёлкину через плечо: где-то там вдалеке Космос уже теряется из виду.       — Да ничё, — решительно встряхивает он подбородком, а потом происходит и вовсе уж невозможное: Витя Пчёлкин хватает Венеру обеими руками за лицо и прижимается к её губам своими, сухими и чуть шершавыми, а потом начинает ими двигать.       Он не то чтобы целует — он скорее присасывается к Венере своим ртом почти на полминуты, а она широко распахивает глаза и пялится на его благостно зажмуренное лицо. Её руки шарят по его плечам, пытаются Витю Пчёлкина отпихнуть подальше, но Витя Пчёлкин уже не из тех, кого можно вот так запросто отпихнуть — он стоит на месте, как стойкий оловянный солдатик, и делает своё чёрное дело.       Венера вновь прибегает к излюбленному приёму: хватает его за капюшон и оттягивает назад, стаскивает с головы, и рыжеватые волосы от этого вздыбливаются и пушисто топорщатся в стороны.       — Не бери в голову, — приняв неизбежное, Витя Пчёлкин отлепляется от Венеры, небрежно машет ей рукой и бежит за Космосом.       — Пчёлкин! — кричит она ему вслед, не до конца уложив в голове всё произошедшее. — Пчёлкин! Куда вы хоть?!       — На Рижский! — смилостивившись над нею, бросает он уже через плечо.       — Какой Рижский? — искренне недоумевает Венера. — Что вам там надо?!       — Будем покорять мир! — он, развернувшись, бежит спиной вперёд и широченно Венере улыбается, чуть не лопаясь от гордости, и летнее солнце путается в его совсем неподобающих советскому юноше вихрах и делает их такими золотыми, такими янтарными, что кажется, будто это заходящее солнце катится куда-то к горизонту по площади возле сталинской высотки, в которой профессор астрофизики Юрий Ростиславович Холмогоров имеет просторную квартиру с трёхметровыми потолками.       Покорение мира оказывается делом травмоопасным: Космос заявляется только к вечеру, лицо у него в синяках и ссадинах. Венера полночи обрабатывает раны и даже ничего не спрашивает, потому что и не знает, о чём спросить, а только понимает, что ответы ей не понравятся.