Узурпатор?

Эйгон чувствует себя омерзительно беспомощным, когда его правление начинается с десятков трупов, растоптанных чужой драконицей. Спасибо тётушке Рейнис за эффектную коронацию – спасибо (ещё бо́льшее) матушке за то, что она прикрывает его, как курица-наседка крылом, перед воинственной всадницей. Так удобно изображать из себя самоотверженно заботливую мать, когда никто не слышит, какими словами она обрушивает на него свою ярость в покоях за очередные выходки – да и без них тоже. Удобно прикрывать его от огнедышащего чудовища той же рукой, которой она отвешивает пощёчины, когда никто не видит. ⠀ Эйгон никогда не мог похвастаться высоким мнением о себе – он не настолько глуп, чтобы не видеть себя со стороны. Но даже его чувство собственного достоинства медленно умирает в агонии, когда они используют его, будто куклу с короной – словно если бы его не было, они посадили бы на трон соломенное чучело. Им неинтересно, что он говорит или хочет сказать. Они не знают его мыслей и идей, потому что не верят, что те вообще есть – он нужен им лишь картинкой. Это кажется Эйгону на редкость изощрённой пыткой – не позволить ему сбежать, чтобы сделать королём, и не давать быть королём, как только он начинает чувствовать, что это такое. Когда ему в открытую говорят, что его голос, мнение и личность никому не нужны. Что же им нужно? ⠀ Он кажется им ничтожным посмешищем, когда пьянствует, пропадает в борделях и несёт чушь – и они не меняют своего мнения, когда он пытается проявить себя деятельным и решительным. Порой, наполняя очередной кубок, Эйгон думает о том, что лучше бы, возможно, его просто тихо удавили где-нибудь за углом, чтобы смиренная мать Алисента и мудрейший дед Отто разделили свой пресловутый трон так, как им вздумается (а может, и взяли бы брата за компанию) – но затем, спохватываясь, понимает, что умирать ему страшно. Его начинает тревожить каждая тень – что если им в самом деле захочется избавиться? Что если он уже отыграл для них свою роль безмозглого попугая на престоле, которым можно крутить, как вздумается – а ведь больше им ничего не нужно? Эти мысли делают его мнительнее обычного – слуги замечают, что в такие дни их король пьянствует и буянит сильнее обычного, становясь окончательно невыносимым. ⠀ Или же – сыплет беспощадными шутками без умолку, не жалея никого и не думая. Они ведь не хотят этого от него, разве нет? Чтобы он думал. Поэтому Эйгон не думает – так им тоже не нравится, но, в сущности, он старается, чтобы ему было на них так же плевать, как им на него. Если ему захочется почувствовать, что он хоть что-то значит в мире, Эйгон уже не станет искать этого в за́мке – нет, он спустится к золотистому зверю, чья чешуя искрится и переливается на свету. Почешет гигантскую морду, которая играючи ткнётся в плечо в ответ – быть может, даже взберётся на широкую спину и взлетит ввысь, чтобы хоть на несколько минут ощутить себя свободным. Им, строящим планы за его спиной, не нравится, когда он покидает замок – но ведь им в нём вообще ничего не нравится, не так ли? Тогда какая, в сущности, разница. ⠀ – Я король, – говорит Эйгон в те минуты, когда всё внутри готово вывернуться наизнанку, лишь бы его услышали – и видит в ответ неприкрытую насмешку в глазах Отто, усталость в глазах Алисенты и умело сокрытое раздражение во взгляде Эймонда. Так, словно бы он говорит самую нелепую и забавную глупость. Словно ему три года, и всё это – его же дурацкая выдумка. ⠀ – Я король, – говорит Эйгон, и каждый раз внутри что-то обрывается – потому что, если посмотреть правде в лицо, так никто не считает. Ни те, кто пытается этому воспрепятствовать, ни те, кто этого добился. Все они смотрят так, будто он доставляет им лишь неприятности одним только своим существованием – «Тогда почему вы не дали мне уйти?», так и просится с языка, но он не произносит этого ни разу. Вы могли сделать так, чтобы больше вы никогда меня не увидели – а я не нёс бы эту ношу на своих плечах. ⠀ Но вы не стали.