Goodbye, My Lonely Child

В квартире было тихо. Лишь осенний ветер посылал свои таинственные сигналы сквозь открытые окна в холодную, тёмную квартиру, где не было практически ничего. Няня лежала на кровати с бутылкой в руках, стараясь не двигаться и прислушиваться к каждому звуку. По бледным щекам катились слёзы. Ей было страшно. Она меняет квартиры уже третий раз. Няня боялась оставаться долго на одном месте. Ей было страшно, что они придут за ней. За Оливией. Оливия мирно спала на своей детской кроватке около няни. Она была совсем маленькой, ей только три недели, а её мать уже отнимает её покой, постоянно возя по новым квартирам. "Но сейчас они в безопасности", - подумала про себя няня, залпом допивая алкоголь. Она снова прислушалась к мёртвой тишине: редкие голоса птиц с улицы, сопение Оливии под боком и постоянно громкий, бешеный стук сердца. У женщины уже трещала голова: она не может нормально спать уже неделю, Оливия почти всегда плакала, мысли то лезли в голову кубарем, то пропадали насовсем, оставляя Тамару один на один с ребёнком, темнотой и практически животным страхом. Оливия проснулась и сразу начала громко плакать. Няня не хотела вставать. Она не хотела менять ей подгузники, кормить её, мыть. Ей просто хотелось накрыть её подушкой и выйти в окно. Она чувствовала себя ужасно. Она была плохой матерью. Когда Няня впервые взяла свою дочь на руки в роддоме, она сразу почувствовала её невероятную, ужасную лёгкость. Она была маленькой и недоношенной. И это неудивительно. Постоянный стресс, плохое питание и сон заставили её выйти раньше, чем положено. "Оливия родилась несколько минут назад, а она уже забрала у неё что-то ценное". Когда их выписали с роддома, няня начала регулярно выпивать алкоголь, но даже с ним она никак не могла нормально заснуть. Ей постоянно снилась её прошлая работа. Её давно уволили, а мысли о ней не могут уйти из её головы. Ей снятся те дети, над которыми проводились зверские эксперименты, снится та девочка, точнее её обезглавленное тело на столе. Во снах она видит, как Оливию также убивают и разделывают на столе, как её тело осматривают. Помнит лицо Вражко, когда он сказал ей истину. - Тебя использовали как инкубатор для вынашивания гнома. Твоя дочь точно такой же гном, как и все те дети. И её будет ждать та же участь. Тогда няня проснулась от ощущения накатывающей тошноты, учащённого дыхания и сердцебиения; пот градом тёк с её тела, всё лицо ужасно чесалось. Тогда женщина стала бояться своей дочери. Она знала, что это глупо. Но ей каждый раз было страшно осознавать, что сейчас няня привязана к ней, она буквально подчинена ей. Она не может никуда уйти от неё, сбежать, она всегда должна быть рядом с ребёнком. Когда Оливия касалась её, внутри няни что-то ломалось. Если бы она, будучи беременной знала, что может быть и такое, сделала бы аборт. Но она была наивна. Тогда она ещё не знала ужасов той работы, тогда она ещё без страха и без непонятной неприязни смотрела на детей. Тогда она ещё хотела свою дочь. Хотела обнимать её, успокаивать её, смотреть на её первые шаги, быть той, к кому она могла прийти, когда ей станет страшно. Сейчас она просто хотела избавиться от Оливии. И она чувствовала себя самым паршивым человеком на свете. Потому что Оливия нуждалась в ней. Оливия не сделала ей ничего плохого, чтобы няня думала о таких ужасных вещах. Няня не любила свою дочь. Она просто не могла пробудить в себе это чувство. Когда Оливия плакала, звала её своим криком, сосала её грудь, мирно спала, смотрела на неё - всё это скорее вызывало у неё какую-то пустоту в сердце, ведь она не может дать Оливии даже обычной материнской любви. Она чувствовала перед ней вину, ведь когда Оливия начинала плакать даже у неё на руках, она просила внимания и любви к себе, но няня могла только бездумно на неё смотреть и сдерживать своё желание на неё накричать. Ей тоже хотелось плакать вместе с дочерью. Ей было стыдно за то, что материнская любовь не пробуждается в ней, а желание её ударить возрастает с каждым плачем. Первое время она отгоняла все эти мысли от себя, делала вид, что любит её. Она целовала, гладила её волосы, качала на руках, но она знала, что это просто враньё. Внутри неё была пустота. Нет, даже скорей чёрная дыра. Она вообще ничего не чувствовала. В один день няня просто перестала спать. Она просто сидела и ждала, когда Оливия проснётся и начнёт просить поесть. Когда это происходило, она прикладывала свою дочь к груди и наступала тишина. Оливия клала свою маленькую ручку на грудь няни, пока сосала её, и женщина всхлипывала, когда та начинала сосать обильнее. А потом спустя время молоко кончалось. Молока не хватало из-за чрезмерного употребления алкоголя. К тому же, няня ничего не ела, не спала и в целом постоянно испытывала тревогу. Она ненавидела Оливию и ненавидела себя за свою ненависть. Она была будто бы разбита. Она не справлялась даже с бытовыми обязанностями. Она никогда не меняла подгузники вовремя, почти не стирала пелёнки, она делала всё это, только когда ей было по пути к холодильнику за алкоголем. Она не разговаривала с Оливией, она вообще сомневалась, что Оливия хоть когда-нибудь слышала голос своей матери. Так прошли адские полгода и няня начала задумываться о том, чтобы устроиться на работу. Няня уже давно не чувствовала запахов и, однажды, наклонившись к Оливии, чтоб увидеть в привычном полумраке, спит она или нет, няня впервые почувствовала её молочный, детский запах, увидела пухлые щёчки и розовые губы. Какая-то щемящая, ноющая нежность проснулась в ней тогда и впервые по своему желанию она припала губами к чужой щеке. Она действительно почувствовала странный прилив энергии и сил, будто появилась какая-то мотивация. А она действительно была - уже пора задумываться о том, чтоб отправить Оливию в детский сад. Тогда она начала заниматься её воспитанием: понемногу учила ходить, разговаривать. Она хотела как можно скорее отправить её в детский сад, чтоб наконец выйти на работу, потому что сидеть дома один на один с ребенком несколько месяцев подряд было невыносимо. И вот, наконец, в возрасте полутора года Оливия отправилась в сад, а сама няня вышла на работу няней. В тот день она впервые за год вышла на улицу дольше, чем на один час. И так стало гораздо легче. Теперь Оливия стала немного старше и теперь реже плакала, постоянно была в саду. Всё будто бы стало налаживаться. Но, конечно, это не так. И дело даже не в том, что няня всё ещё не любила свою дочь. Просто когда приходила пора забирать её из сада, няню начинало трясти. Она просто не хотела видеть её. Но Оливия никогда не делала ей ничего ужасного, это была просто беспричинная, слепая ненависть. Иногда няня хотела просто не прийти туда, оставить её там одну и уйти навсегда. Но она всегда шла. Она сама не знала почему. Может, что-то вроде привычки? В одну пасмурную среду, ночью, гремел гром и сверкала гроза. Дождь лил как из ведра. Оливия в то время уже спала одна в маленькой комнате около комнаты няни. Няня лежала на кровати, чувствуя тихие шаги, приближающиеся к её двери. Дверь открылась. - Мам.. - Ну чего тебе? - раздражённо спросила няня, поворачиваясь к ней лицом. Она не любила разговаривать с дочерью, если на это не было веских причин. - Мне страшно, - Оливия выглядела максимально напуганной, - можно я посплю с тобой? Пожалуйста, только один раз. Няня не хотела этого сильнее всего. Все эти года она будто только и делала, что избегала какого-либо контакта со своим ребёнком. Она уже отказывала ей в подобной просьбе однажды и вспомнила, какого засыпать под звуки нытья за стеной. - Да блять, - выдохнула мать, - ладно, иди сюда. - сказала уже громче Няня, отодвигаясь и освобождая место в кровати. Оливия с выпученными глазами смотрела на маму, но увидев недовольный взгляд, сразу подошла к кровати. Она много ёрзала в кровати, пытаясь комфортно укрыться маленьким лёгким одеяльцем, пока няня не накрыла её полностью, оставив наружу только кудрявую голову. - Всё, тихо, спи, - строго сказала женщина, - завтра рано вставать. Обе закрыли глаза, и няня чувствовала, как девочка пытается незаметно прижаться к ней. Что-то внутри неё отдало болью в ответ на это, но она не отодвигалась и никак не противилась этому, наоборот, она даже не заметила, как рукой начала приобнимать свою дочь. Оливия, почувствовав это, прижалась сильнее и неуверенно, но крепко, обхватила тело матери своими маленькими, хрупкими ручками. Няню будто током прошибло. Аж до кончиков пальцев она почувствовала это чувство вновь, как тогда, когда впервые её поцеловала. Няня наклонилась к волосам дочери и почувствовала запах шампуня, которым она мыла её голову. Женщина не волновалась о том, попадает ли шампунь в глаза, не слишком ли сильно она дёргает корни волос. Снова к горлу подкатила какая-то горечь. Но странное чувство умиротворения от ощущения тепла тела своего ребёнка как-то настигло весь её разум и она достаточно быстро заснула, несмотря на то что до этого её мучила бессонница. [ ПК2 ] Няня лежит на полу и смотрит на своего ребёнка. Оливия уже выросла и стала гораздо сильнее своей матери. Но она всё так же в ней нуждалась. Это делало няне больно. Слишком сильное чувство вины царапало её где-то там. И она опять вернулась к тем же ощущениям, которые не испытывала уже много лет: чувство вины, больную, наверное, даже ненормальную нежность, тревожность, что щекотала её изнутри, - всё это так внезапно ворвалось в её душу, что в горле появился ком. Она опустила голову в пол. Она так и не дала ничего Оливии из того, что должна была дать ей. И сейчас, когда няня умирает, Оливия пойдёт дальше. Но теперь няня не сможет её спасти. Да и нужно ли это? Оливия стала гораздо сильнее няни в свои года как и физически, так и морально. Да, это верно. Оливия заставляла няню испытывать гордость за неё, но няня сомневается, что хоть когда-нибудь могла пробудить в Оливии что-то светлое, что-то, что искрилось бы в её душе, отдавало теплом и надеждой. Няня была пуста. Последнее, что она помнила - страх на лице Оливии.