«Любовь моя всегда выходила мне боком, занозой по ноготь — жить мешает, да больно вытащить…»
***
Возможно ли полюбить кого-то, кого видишь от силы раз в пару месяцев? Кого-то, с кем ты никогда не разговаривал по душам, никогда не говорил о чем-то отвлечённом, совершенно не важном? Кого-то, с кем ты даже за руки никогда не держалась? Даже если этот «кто-то» — дух? Капризное сердце упрямо отвечает — можно. Но легче от этого ответа, если честно, не капли не становится. Когда она это заметила? Может неделю назад, когда он в очередной раз появился посреди комнаты и, не удосужившись даже взглянуть на Соню, пошёл разбираться с очередной противной нечестью, вселившуюся в Алёну? После того, как противник был обезврежен, а подруга мирно лежала у девушки на коленях, он лишь недовольно глянул в их сторону, а после попросил не беспокоить его по таким пустякам. Покрывшись красными пятнами от смущения, Соня смогла лишь отвернуться и немного покачать головой, пока в грудной клетке то самое непослушное сердце билось в истерике, наровя не то вырваться на ружу, не то остановиться вовсе. И успокоить его не получалось до тех пор, пока Соне не удалось уложить подругу на диван, а самой закрыться в ванной комнате, выплёскивая все накопившиеся слезами и расчесыванием руки до красных отметин вдоль кисти. Разве это называется «любовь»? А может и несколько месяцев назад, когда Баку впервые накричал на неё за её провинность. Он долго выкрикивал разные обвинения на Сонин счёт, между делом причитая о том, как его достало вечно спасать её от её же глупостей. Тогда в ней боролось только два чувства — злость не то на Баку, не то на саму себя, и что-то ещё, но гораздо более болезненное. От злости хотелось метать предметы по комнате, разбивать стекла и ломать карандаши, кричать и бить подушку. А от второго чувства хотелось рыдать, да так громко, чтобы точно слезами затопить всю комнату и утонуть в ней же, или просто провалиться сквозь землю прямиком в ад, чтобы как следует помучиться. Но даже если Соне удастся понять, в какой момент она умудрилась по-детски влюбиться в уже много лет помогающего ей духа, она всё равно не поймёт, в какой именно момент Баку начал ее ненавидеть. Почему вместо привычной фразы «Скучала без меня, глупая девчонка?» и, пусть и самодовольной, но добродушной улыбки, он лишь одаривал ее недовольным взглядом и шёл разбираться с её проблемами. И, может, именно так должны вести себя духи при контакте с человеком, но принять эту мысль оказалось куда сложнее, чем просто отложить её в долгий ящик «не до этого сейчас», а потом возвращаться к ней каждый раз после призыва этого злосчастного духа. А ещё сложнее было признать то, что Баку не человек, и уж тем более не друг для неё. Она — хранительница его книги, и он обязан защищать её, если хочет держать свой артефакт в ценности и сохранности, но он не обязан задумываться о её чувствах. И эта мысль причиняла куда больше боли, чем возможные увечия, которые ей могла бы оставить всякая нечисть, которую Соня перестала бояться уже как пару лет. Уже не пугал стук в дверь, тени в зеркалах, шёпот за спиной. Пугало то, что они могли утащить артефакты, не надёжно спрятанные в ящиках стола. А особенно книгу. А ещё больше пугала перспектива снова оказаться под испепеляющим взглядом её спасателя, или же, в целом больше не увидеть его, без возможности присвоить книгу снов обратно. Последний сценарий частенько снится Соне в кошмарах. Правда, больше никто не является ей во снах, и не превращает ужасные сны в приятную негу.«И жду, когда загорится красный на пешеходном. И никогда не шагаю — жалко водителей.»
***
И Соня без понятия, в какой момент стало сложно заставить себя поднять голову с подушки. В какой момент стало трудно запихивать в рот куски какой-либо еды, вкус которой уже давно перестал приносить хоть какое-то удовольствие. В какой момент всё вокруг стало донельзя раздражающим, голоса близких — противными, а лица одногруппников — тошными. И уж тем более, в какой момент всё свободное время она стала проводить в кровати, по несколько часов глядя в потолок, в попытке заставить себя сделать что-нибудь, или хотя бы подумать о чем-нибудь, кроме этого грёбанного духа. Но все мысли так или иначе возвращались к нему, все действия сводились к размышлениям о нём.***
«Любовь моя всегда выходила мне боком
Ножом подставленным к горлу
Ещё не больно, но страшно выдохнуть.»
Действия опережали любые здравые мысли. Организм слаженно работал против мозга, делая всё, чтобы больше не страдать от удушающих дум. Пока рациональная часть сознания вопила от негодования, уже видя всевозможные сценарии того, что может произойти после, остальная часть уже произносила заветные слова призыва. С каждым повтором сердце начинало разрываться, а на третий раз подозрительно затихло, будто и вправду пропустила пару (десятков) ударов. И тут же оно начало биться об рёбра с бешеной силой, принося невероятную боль, которая, тем не менее, не показалась на нежном девичьем лице. Взгляд упёрся в глаза напротив — с одной стороны такие родные, отливающие тёмно-зеленым цветом, напоминающие хвойный лес в самую тёмную ночь, с другой стороны ужасно пугающие, заставляющие руки дрожать, а ноги подкашиваться. В них читалось абсолютное непонимание ситуации. Он хмурился, в попытках разглядеть на теле девушки ранения, расслышать звуки присутствия нечисти, найти глазами признаки бойни, но, потерпев неудачу, всё равно возвращался в глазам напротив. Он совершенно потерянно глядел на девушку, когда та начала говорить. Сначала тихо, путаясь в словах и попытках оправдаться, потом громче, пытаясь правильно выразить свою мысль, а потом почти крича о всём наболевшем. О том, как она ненавидит его холодность, как её раздражают его поступки, как ей ненавистны все его грубые слова по отношению к ней. О том, как же всё-таки ей хочется его придушить, застрелить, да хоть изгнать в небытие. О том, как она устала злиться на него, не понимать его, любить его. Как ей нравится каждая частичка его характера. Как её ранят любые его грубые слова на её счёт. Соня говорила без остановок, зажмурив глаза и высказывая всё, что было на душе. Всё, что не давало ей спать ночами и жить днём. Говорила, пока в горле не пересохло настолько, что хотелось голыми руками вырвать глотку и выкинуть её куда подальше. Пока глаза не начали болеть от слёз, пока голова не начала раскалываться от боли. Пока она не наткнулась взглядом на абсолютно безразличные глаза перед ней, что так красиво переливались зелёным, под лучами закатного солнца.«Эта беспомощность новорождённого
Эта табличка "нет выхода"»
***
«Любовь моя всегда выходила мне боком
Сто шагов по болоту
Необходима осторожность линий
Но оступаюсь и падаю в воду
Я всего лишь хотел, чтоб меня любили»
Закаты всегда нравились Соне. Они всегда скрашивают любое настроение и любую ситуацию в целом. Всегда являются спасательным канатом из пучины проблем, когда кажется, что выхода уже нет. С крыши своего дома наблюдать за ним было особенно приятно, пусть здание и было всего десятиэтажным. Холодный, даже через чур холодный для июльской жары ветер обдувал лицо, спутывал пряди распущенных волос, заставлял глаза слезится и неприятно жмуриться. Погода как будто играла, брала на слабо тех, кто так же хотел полюбоваться заходом солнца. А небольшой лес около парка на фоне ярко-оранжевых красок выглядел через чур темным. Чуть портил всю картину своей тусклостью. И лишь под редкими бликами солнца он становился тёмно-зелёного цвета, вызывающего лишь неприятные чувства в груди. — Почему ты молчишь? Голос предательски дрогнул, выдавая всю шаткость положения девушки. Заплаканные глаза внимательно смотрели в глаза напротив, в пелене слёз уже не различая черты лица существа перед собой. — А мне надо что-то говорить? Звучит до боли равнодушно. Так равнодушно, что хочется биться головой об стену, параллельно разрывая кожу на груди, лишь бы вынуть так ужасно зудящее сердце и разорвать его к чертям, чтобы больше ничего не чувствовать. А лицо Баку не меняется, он всё так же непонимающе, с толикой уже привычного, но всё еще ужасно болючего раздражения смотрит на Соню, что уже сама не понимает, что происходит. — Выговаривайся подружкам, а не мне. У меня нет времени на психи какой-то девчонки. От негодования мозг кипит, а язык заплетается, в попытке остановить духа, что уже подготовился к тому, чтобы раствориться в воздухе, оставив после себя только лёгкую удушающую дымку. — Стой, ты… — в попытке перехватить руку духа, Соня попыталась подняться на ослабшие ноги, сама не понимая, что она хочет ему сказать. Но уже поздно. На месте, где до этого стоял дух, не осталось ничего, кроме лёгкой тёмно-зелёной дымки, что коварно пробивалась в лёгкие, заставляя владелицу задыхаться не то от самого дыма, не то от опустошающей пустоты внутри нее. Воспоминания уже не заставляли слёзы накапливаться в уголках глаз, не царапали ноющую душу, и лишь отдавали горьким привкусом на кончике языка. Солнце уже давно скрылось за горизонтом, а на небе остались лишь слабые оранжево-красные разводы. Ещё раз напоследок взглянув на тёмный лес впереди, про себя Соня отметила, что уже не видит в его тёмно-зелёном цвете ничего привлекательного. Усмехнувшись своей же мысли, она поспешила покинуть крышу, погрузившуюся в охватывающие всё вокруг сумерки.