Между вчера и завтра

      Комната Дориана, полная магии, цветов и гостей, мерцала этим вечером счастьем с привкусом легкой горечи. Светящаяся любовью рядом с Доктором Це Хильда Спеллман охотно принимала улыбки, поздравления и пожелания гамоничной и долгой совместной жизни.       У четверых в этом зале радость мешалась с чувствами противоположного толка. Так бывает: не вполне счастливых торжество истинного счастья окончательно добивает. Заставляет бороться с комом в горле, неуместными слезами или с желанием заказать еще один бокал.       Николас Скрэтч, почти доказавший самому себе, что со всем бардаком внутри давно разобрался, никак не мог справиться с прицепившейся хандрой. Тщательно скрывал за привычной полуулыбкой то, чему мог легко найти объяснение, но не решался дать этой мысли полноценно оформиться и укорениться в сознании.       В тягучие, будто патока, раздумья погружала каждая мелочь: крутящийся неподалеку от младшей Спеллман Мэлвин, ее невинно-откровенное черное платье, подобранное будто специально для того, чтобы приковывать к себе взгляды, ее светящаяся жизнерадостностью улыбка. Собственное желание подойти ближе, не поддающееся контролю, как не пытайся.       Пьяный тост о любви со сцены из ее уст звучал почти смешно. В свете приглушенных ламп серебром сверкнули локоны и странно блеснули глаза. Упоминание секс-демонов выбило из колеи окончательно. — Бедняжка, — тихо растягивает Пруденс, непривычно спокойная, едва разрешился конфуз. — Ох уж эта смертная натура.       Обычно перчёные прикосновения Прю, оставляющие на коже полосы ожогов, кажутся Нику подостывшими, будто предназначаются не ему, и выводят из затянувшегося оцепенения. — Эмоции — не порок, Пруденс, уж тебе ли не знать, — Николас ловит в ее взгляде неприкрытый скептицизм. — И она имеет право злиться.       Найт подносит к губам очередной бокал маргариты, пожимая непринужденно плечами: — Секс — вот, что действительно не порок. А способность не погрязнуть в слепой любви, душащей ревности и во всем этом сахаре — настоящее счастье.       Николас никогда бы не согласился с Пруденс в этом вопросе, как бы убедительна она ни была.       Сабрина Спеллман февральским вихрем внесла когда-то в его жизнь не один только беспорядок. Она заставляла сердце, которое, казалось, годами камнем таилось в груди, колотиться, заставляла не спать ночами, пытаясь безуспешно утихомирить жаркие мысли. Она заставила полюбить и понять, что во имя ответного чувства не страшно шагнуть и в пламя.       Пламя еще теплилось в его душе, в существовании которой он частенько сомневался. Но не то адское пламя, испепеляющее, оставившее внутри неизгладимые шрамы.       Кровь разгоняли отголоски некогда ей распаленного костра. — «Весь этот сахар», Прю, может наполнить чем-то, кроме однообразных развлечений, нашу жутко долгую ведьмовскую жизнь, — Николас вглядывается в свой стакан с виски, борясь с желанием пуститься в размышления об умении любить и страдать.       Пруденс снисходительно качает головой, издевательски улыбаясь: — Ты размяк, Никки, — говорит она, отслеживая траекторию его взгляда, который вновь и вновь цепляется за Сабрину, одиноко стоящую у дальней стены. — Смотреть тошно.       Сабрина держит в руках такой же, как у Пруденс, бокал. Погруженная в себя, смотрит куда-то в пустоту. Он никак не может прочитать эмоции на ее лице, и когда в толпе она находит его глаза, он инстинктивно прерывает эфемерный контакт, потому что сердце пропускает удар, а следующий пугающей силой ударяет по ребрам. — Пусть так. Мне все равно.       Пруденс обреченно вздыхает, преодолевая желание пофилософствовать о свободе.       Она знает, что независимость от эмоций и излишне глубоких романтических чувств — абсолютное преимущество ведьм над смертными. Преимущество, избавляющее от страданий, душевной боли и уязвимости.       Это непреложная истина, но она знает, что среди ведьм бывают жалкие исключения.       Еще она знает, что это исключение — кто угодно, кроме нее. Она поклялась, что никогда и ни на что свою независимость не променяет.       А Николас знает, что все не так просто.       И эта мысль подтверждается тут же, едва мимо них проносится Эмброуз.       Пруденс провожает его взглядом, тяжелым и отрешенным. Бокал с тихим звоном опускается на стол. И вся она становится как оголенный нерв. — Ты размякла, Прю, — тихо потешается над ней Ник, осушая стакан. — Соберись и возьми уже, наконец, быка за рога.       Очнувшись, Найт одаривает Скрэтча колким взглядом-молнией, встает, намереваясь, видимо, обновить маргариту, и по-сестрински ядовито посылает: — Иди уже к ней, пока я тебя не сглазила.