Ma douce guimauve

Tombe la neige. Tu ne viendras pas ce soir Tombe la neige. Et mon coeur s’habille de noir...       Время неумолимым потоком текло сквозь необъятное пространство каждого уголка огромной Вселенной, бесконечной, словно количество атомов в этой маленькой воздушной зефиринке в её тонких руках. С каждым принятием его сладкого кусочка в себя на её красных губах оставались мелкие частички сахарной пудры, словно припорошенное февральским снегом окровавленное поле боя из-за колючей стужи и свирепой вьюги. Тоненький розовый язычок стирает этот снег, впитывая в себя ещё капельку этого гастрономического удовольствия, сделанным руками их дворецкого по древнему французскому рецепту. Сладость сахара и клюквенная кислинка малюсеньким комочком падают внутрь, постепенно разливаясь по всему телу огромной волной блаженства, смывая прочь все тревоги и заботы у неё на уме. Процесс повторяется. Повторяется до тех пор, пока по телу не проходит новая волна: сладость сменяется лёгкой терпкой горчинкой, а кислинка обращается во всепоглощающее тепло.       Чашка выпитого чая негромко стучит по фарфоровому блюдцу. Для женщины в белом платье чаепитие окончено, в отличие от её более грозного красноглазого коллеги, который не спешил, продолжая смаковать заморскую лакомку с горячим, настоящим китайским чаем.       Для чего он это делает? Что у него на уме на самом деле? Правда ли, что мужчина просто решил отдохнуть со своей коллегой на террасе древнего и жуткого замка вновь? Может, за этим неоднократно повторяющимся из десятилетия в десятилетие вежливым жестом кроется нечто большее? Ведь с таким успехом Его Величество могло пригласить скоротить очередные малозначимые часы бессмертия и Гематогена и даже самого Оззи за одним столом?       Граф был подобен огромному, неприступному сейфу в его кабинете– он бережно хранил все самые сокровенные тайны и чувства в себе. Не так-то просто было можно вскрыть его или банально отпереть, заглянув в его чёрную, словно смоль, душу. Сколько бы Склеппина не старалась это сделать, лишь молчанье было ей единственным ответом. Стараясь разгадать тайну, она не находила себе места в свободное от работы время, чем больше молчала эта странная, но в то же время почему-то приятная личность, тем сильнее ей хотелось узнать его побольше, сблизиться с ним... В эти драгоценные минуты, когда женщина не давала покоя в своём тёмном и сыром склепе, теряясь в сосбтвенных мыслях, догадках и заключениях, мужчина тайно прислушивался к ней за дверью, мысленно играя на струнах её хрупкой души. В отличие от неё, он видел её насквозь, выведывал всё новое и новое за каждой чайной церемонией, следил, словно хищник за каждой её эмоцией и жестом. Постепенно в его разуме, словно чья-то жуткая фигура из ночного тумана, выплывала всё более чёткая картина её личности, организация её тонкой, словно погребальный саван, души, мелькающих в её сердце искорках чувств, пока в нём самом зарождалось что-то новое, совсем необычное для загробного существа...       Два алых огонька напротив него жгли его душу инфернальным пламенем, марево изнутри которого отпечатывалось на его некогда бледном и мёртвом лице яркой алой краской на щеках и лбу. А её улыбка ускоряла этот процесс в сотни, если не в тысячи раз, сжигая партнёра напротив дотла, устраивая глобальный пожар у него изнутри. Но посреди углей и пепла сгоревшей отстранённости и безразличия живым и зелёным ростком, начала пробиваться симпатия, а вслед за ней возрождаться слова, прежде Графом никогда и никому не адресованные ни в каких обстоятельствах.       Ветер разнёс по ночной тьме звонкий женский смех. Алые глаза в обрамлении каштановых, длинных ресниц хитро прищурились. Её забавляла рассыпанная по усам тут и там сахарная пудра от зефира и эти два огромных, на поллица красных глаза, которые выражали крайнюю степень неловкости происходящего. Склеппина впервые видела холодного Графа таким. –Ты словно напуганный котёнок!       В подтверждение её слов магическим образом чужая трость из красного дерева с круглой золотой ручкой отстранилась от столешницы, с грохотом упав на каменные плиты, с шуршанием покатившись, заставив высокую мужскую фигуру вздрогнуть от неожиданности.       Новый смешок, словно хрустальный звон пронёсся мимо его острых ушей, выпирающих из русых волос; трость со стуком была поставлена уже не столь чужой изящной рукой на место, а по его усам прошлась аккуратно вышитая, вдвое сложенная кружевная салфетка, цветом похожая на наряд женщины. Его усы вслед за душой приобрели чистоту и изящность, продолжая очаровывать молодое, игривое и невинное сердце, заставляя ускорять пульс в десятки раз.       Он отчего-то был благодарен ей. Но за что? –Вот так-то лучше!       Просто прелесть. Чудесная, невинная и забавная. Сладкая и воздушная, словно зефир на его блюдце. Сидящее с ним рядом антропоморфное воплощение нежнейшего лакомства, которое хочется взять с собой и съесть без остатка, поселить внутри у себя, нежно согревая в моменты всех ненастий и бед, лавиной обрушихся на её физическое и душевное благополучие.       Широкая ладонь аккуратно прошлась по её блестящему на лунном свете двухрогому чепчику, доставая оттуда вьющуюся, словно ядовитый плющ, тёмно-каштановую, мягкую, как пёрышко, прядку. Его пальцы аккуратно перебирали тонкие женские волоски, иногда накручивая их на себя и сразу же отпуская, придавая им фантасмагорические, причудливые формы. Эти действия заглушали его неловкость и стеснение в душе, взамен придавая твёрдую уверенность, что он на верном пути. –Леди Склеппина...–начал он. –Неужели это то, о чём я думаю и то, что ты всё это время хотел мне сказать? –Всё верно.       Пара искрящихся глаз, абсолютно чужих, но в то же время таких любимых вновь смотрят друг на друга. Глаза–есть зеркала душ, а в них–их отражение. Прошлое и будущее, таящееся изнутри у каждого теперь как на ладони. И не нужно никаких ясновидящих, чтобы понять–вскоре им суждено стать одним целым, слиться в один будоражащий, искажающий время и пространство поток энергии–магии истинной любви...       Склеппина, наконец, поняла и без слов, что значили все эти чайные церемонии до этого момента. Это были своеобразные намёки о помощи, сам Граф сильно жаждил открыться милой женщине, но самостоятельно этого сделать он был не в силах. Но теперь он стал абсолютно другой личностью, более тёплой и близкой к Склеппине, как чашка любимого чая. Даже его глаза, два красных и безжизненных мира на лице, теперь казались ей совсем нестрашными и даже спокойными, красивыми и милыми.       Обратного пути нет и не будет. Признание без слов–есть точка невозврата, но впереди лишь только самое прекрасное, что может быть в мире загробных существ.  Эта ночь стала началом их совместной дороги. Дороги счастливого бессмертия.       Лишь за несколько часов кружки чая успели смениться на бокалы крови, а тишина и благодать вокруг них–в шумящих юных свидетелей воистину кровавой свадьбы в школьной столовой. Спустя десятилетия мужчина добился того, чего хотел. Ему, наконец, пришёл ответ на вопрос: "Что такое любовь?". –Горько!       Бокалы с кровью взмыли ввысь к портрету Графа на стене один за другим, а слово начало повторяться раз за разом, пока молодожёны не укусили друг друга за шею. Склеппина, словно тигрица, накинулась на чужую, пульсирующую иной жизнью шею и как можно нежней вонзила свои тонкие клычки в кожу, маленькими глотками принимая в себя его чёрную, солёную кровь. Тем временем и в её шеи прошлась маленькая волна боли и под ухом она услышала еле слышимый звук заполняющей ротовую полость крови. Усы Графа щекотали её и Склеппина весело смеялась, отстранившись от шеи мужа.       После древнего ритуала посвящения в молодожёны они посмотрели друг другу в глаза. Их запачканные кровью лица были кровожадны, но в то же время прекрасны. Укус–нечто большее и сокровенное, чем просто поцелуй и обмен брачными кольцами, как у смертных людей. Кольца можно потерять, поцелуй прервать, а шрамы останутся навсегда, как свидетельство объединения двух мёртвых душ.       Наконец, Граф протянул ей руку и они взлетели ввысь, минуя окно и стены этого мрачного места. Они вылетели на свободу, словно два голубя, веками запертые в неволе.       За спиной мужчины–сильные крылья, а его руки крепки и надёжны, словно скала. Склеппина лежала в его руках, обнимая чужую шею и смотрела своими красными глазами вдаль, на танцующие в небе звёзды, кружащуюся вокруг них гигантскую Луну и взмывающих то тут, то там летучих мышей, которые летели вслед за ними, образуя гигантское сердце.       Но вопреки смыслу, по воздуху летел не сам Граф, а его душа, наконец, распустившая крылья и Алерик не сопротивлялся, он покорно летел вместе с ней, по жизненному руслу. Он был настолько счастлив, что даже не чувствовал на своих руках веса Леди Склеппины, которая была для него  лёгкой и одновременно сладкой, словно зефир.       Они не знали, куда летели вдвоём; для них пространство и время потеряло какой-либо смысл, Склеппина и Алерик сливались с ночным звёздным небом, то утопая в нём, то выныривая из него, словно корабль в шторм. В моменты, когда душа и небо сливались в одно целое, Склеппина и Алерик образовывали собой летящее по маленькому мистическому городу воплощение экстаза и невинной чистоты: высшей точки бытия в бренном мире, утопающим в грехах своих; два искупившихся ангела хлопали крыльями и являли миру свой истинный лик, то, к чему должно стремиться человечество, которое, казалось, уже давно не спасти. Похоть, зло и разврат поглотили весь мир и ему была чужда эта парочка, летящая в темноте двумя яркими светлячками. Но они были бессильны даже в объединении и могли лишь наблюдать за ними через границы своего манямирка и мира снаружи через тонкое стекло.       Полёт не кончался. И не закончится никогда. Граф набирал высоту, хлопая своими перепончатыми крыльями, в то время, как Склеппине открывались новые горизонты. Настоль отдалённые от мира снизу, что было видно, как им улыбается Всевышний. Своей тонкой рукой, не открывая уст он благословил летящую пару, взмахнув серебряным кадилом с Лунным Ладаном. Благовоние окутало Склеппину и Графа плотным, ароматным облаком. В их глазах начали отражаться иные земли, очень схожие с раем. Женщина никогда не видела настолько красивых мест.       Она ещё раз посмотрела на Графа и удивилась: когда Алерик успел сменить одежду на более светлую? И почему вместо перепончатых крыльев за спиной у него два более мощных, белых перьевых крыла?       Но она не стала спрашивать этот вопрос, погружаясь в собственные мечты и смелые фантазии, которые воплощались перед её глазами вместе с воспоминаниями, сладкой истомой отзывающихся в её хрупком и нежном сердце. Они летели на крыльях любви вперёд и только вперёд, не зная дороги. В их душе не было ни сомнения, ни боли, ни злобы, лишь только хорошее и доброе, которое они собирались посеять окружающим; очистить этот сгнивший мир от пороков, помочь ему подняться самой яркой звездой среди миллиардов звёзд во Вселенной...       Ни Граф, ни Склеппина не сомневались в своём выборе.       Вдвоём они построют мир их мечты с помощью магии искренней любви.