(Не) бросай меня

Только проснувшись, Август чувствует адскую боль во всем теле. Режущую, пронзающую насквозь и добирающуюся до самого позвоночника. Хольт не может открыть глаз — не хочет. Знает, что увидит перед собой выбеленный потолок без единой трещины, почувствует едкий запах спирта, витающий в воздухе, и услышит страшный писк машин. Впрочем, от последних двух пунктов он не смог отвертеться. Медицинские аппараты, поддерживающие его жизнь, гудят, шипят, пищат, ревут, создают поток неразделимых звуков, которые ударяют по черепной коробке изнутри. Августу бы зарычать от раздражения, гаркнуть на медицинский персонал, чтоб те задрожали от страха и принялись что-то делать, но сил едва хватало на то, чтобы пошевелить даже пальцем руки. От запаха препаратов Хольт морщит нос, тихо шипя, и сидящая рядом медсестра наконец замечает, что он очнулся. Вокруг сразу начинают кружить доктора, словно птицы над тушей только что умершего животного. Вот только Август не умер. Август жив. Август дышит. И он не может понять, хорошо это или плохо. Вопросы на разных языках высыпаются с разных сторон. Голландский, японский, английский, французский, даже, кажется, немецкий — они пробуют все, лишь бы достучаться до него изнутри, но как же они не поймут, что дело не в языке, на котором они говорят! Хольт вдыхает тяжело, медленно, даруя хвалу всем богам за то, что у него нет возможности пустить заряд электричества в кого-нибудь из них: траты за убийство человека всегда были темой неприятной. Он наконец открывает глаза, оглядывая медленным взглядом штук десять незнакомых, но уже ставших мерзкими душе лиц и хмурит брови, слегка дернув головой. От них не остается и следа. Август остается наедине с самим собой в тихой палате, вслушиваясь в ненавистный писк машины. Он медленно ведет глазами по всему, до чего может дотянуться; наконец осознает, что почти все его тело присоединено к трубкам, нос и рот закрыты маской, которая помогает ему дышать. Попытки пошевелиться не приводят ни к чему успешному. Хольт чувствует себя инвалидом, чувствует себя так, будто ему снова десять. Будто снова случилась катастрофа. Будто снова отец создает сына с помощью своих изобретений. Особо резкий вдох приводит к тому, что мерная пульсация аппарата сбивается, на что тут же вбегает перепуганная медсестра. Она что-то чирикает смущенным голосом, подходит ближе, поправляя катетер, и задумчиво вглядывается в показания на мониторе, пытаясь понять, что стало не так. Август следит за ней равнодушным взглядом, слегка нахмурив брови, а после выдыхает и проваливается в сон… При следующем пробуждении становится чуть легче. Хольт не сразу, но замечает, что трубок будто бы стало меньше (хороший ли знак?). Вдох получается свободнее, увереннее, и Август даже позволяет себя подрагивающую ухмылку, слегка ерзая на постели. Медсестра что-то спрашивает у него на французском, прижимая к груди папку, и они недолго общаются путем односложных вопросов, на которые нужно отвечать только «да» или «нет». Впервые Хольту даже приятна подобная спокойная беседа, и его взгляд смягчается, что явно радует напряженную, как тетива лука, девушку. Задав необходимые вопросы, она принимается объяснять курс его лечения, рассказывает про травмы и всю их серьезность; пока медсестра воркует без умолку, Август медленно-терпеливо шевелит пальцами, сжимает их и разжимает то на одной, то на другой руке, пытается пошевелить ступнями. Когда девушка заканчивает, она кланяется Хольту и обещает ему спокойное и комфортное выздоравление. Еще бы — наверняка отец вложил кучу денег во весь медицинский персонал, лишь бы его сын пошел быстрее на поправку. А может и Отто пр-… Точно. Отто. Осознание прошибает насквозь не хуже собственного разряда тока. Отто мертв, Отто мертв, Отто мертв. Так не должно быть, но внутри что-то болезненно ломается, скрипит от боли, воет раненным животным. Отто больше нет. Показатели на аппаратах сбиваются, пульс учащается вместе с дыханием, перед глазами все мутнеет. Август лишь мельком замечает, что чьи-то расплывчатые фигуры вбегают обратно к нему в палату, пытаются достучаться, но Хольт слышит лишь гул. А после проваливается в беспокойный сон… Таких коротких, но нервных пробуждений было несколько десятков: Август просыпался на пару минут, слегка шевелил конечностями, будто проверяя, все ли на месте, и отключался обратно, ослабевший после произошедшего. На попытки разговоров докторов и медсестер он хмурил брови, и его быстро оставляли. И вот в один из таких дней, чуть приоткрыв глаза, он замечает незнакомую фигуру, стоящую в проеме двери, ведущей к его палате. Август фокусирует взгляд и сталкивается с Архиповой глазами: она вздрагивает и неосознанно отшатывается назад, собираясь развернуться и уйти. Волнение и страх застывают в ее вечно спокойных зрачках, и Хольт, даже если бы мог разговаривать, не рискнул бы нарушить эту тишину. Давящую, прижимающую к больничной койке все сильнее. Мария делает неуверенный шаг навстречу, заходит в его палату и закрывает за собой дверь с тихим щелчком. Оставляет себя наедине с человеком, который решил разгромить город только ради контракта на большую сумму, ради того, чтобы иметь возможность держать в своей руке каждого его жителя, включая ее саму. Было бы странно, если б она с размаху бросилась к нему и простила за все, но где-то в глубине души (так глубоко, что она сама этого не осознавала), Архипова чувствовала к нему что-то вроде сочувствия. Вряд ли у него есть кто-то близкий, кто захотел бы навестить его в больнице, особенно после произошедшего. Август смотрит на нее немигающими глазами, едва дыша. Писк приборов со всех сторон затихает, и Хольт отчетливо слышит цокот ее каблуков по кафельному полу. Он впервые предстает перед кем-то таким беззащитным, слабым, жалким, как не поскупился бы выразиться его отец. Что из него вышло? Статный, обаятельный и уверенный в себе Август ван дер Хольт, наследник огромной компании, теперь был прикован к больничной койке, и вся жизнь зависела только от работы аппаратов. Он жмурит глаза, судорожный вздох отзывается в маске: впервые в жизни хочется просто взять и пропасть, исчезнуть куда-нибудь под землю. У Архиповой в руке легко шуршит пакет, и она, осторожно присев на край стула, стоящего возле кровати, вытаскивает оттуда фрукты вроде апельсинов и яблок. Странная передачка. Кажется, и Мария осознает всю абсурдность своего подарка, но пытается не подавать виду, лишь слегка подергивающаяся от волнения нога выдает ее внутренние переживания. Хольт находит в себе силы, чтобы вновь на нее посмотреть: тяжелые темные круги отчетливее проглядывали под ее глазами, несколько светлых прядей все же выбились из аккуратной прически. Он невольно задается вопросом, сколько же тяжестей упали на ее сильные плечи, когда она вдруг негромко говорит: — Вы, наверное, уже осведомлены, мистер Хольт, что воздушное и наземное перемещения за границы территории Российской Федерации вам строго запрещены до момента проведения суда… — Архипова говорит ровным, заученным тоном, будто бы кто-то держит перед ней листок с заранее подготовленным текстом, выписанным из статьи в «Википедии». Ну конечно, на что он еще мог рассчитывать? Что сам генерал-майор полиции отпустит его, закрыв глаза на весь этот хаос, на все доказательства Грома, которые прямым текстом указывали на Хольта и его компанию. Август вновь тяжело вздыхает и стискивает рукой простынь, мелкая искра пробегается вверх по его шее, а аппарат опасливо притихают, в любой момент готовые сорваться на головокружительный визг. Повисает неловкое молчание, — листок с текстом выпал из рук, и Мария просто терпеливо дожидается, пока ей перевернут на следующую страницу — на протяжении которого Хольт пытается вновь взять себя в руки. Он, болезненно сморщившись, наклоняет голову влево, удобнее прислоняясь к подушке, и окончательно уводит взгляд с Архиповой. Он-то думал, он-то надеялся… Хотя на что? Глупо. За все их знакомство Август вел себя так, как и с любой другой девушкой: легкий флирт, ненавязчивые прикосновения, обворожительные улыбки, комплименты — в общем все, что могло бы помочь завладеть трепетным сердцем и тем самым вызволить нужную информацию. Но Архипова не то, что смогла обойти эту ловушку — она заставила самого Хольта угодить туда, без возможности выбраться. От нервозности кажется, будто палата начинает уменьшаться в размерах. Потолок неимоверно давит, стены сжимают между собой, рискуя расплющить и так ослабевшее тело Августа в пласт. Воздух становится вязким, жарким, и вдыхать приходится много-много раз просто для того, чтобы не задохнуться. Хотя, может, это было бы и к лучшему? Умереть вот так теперь казалось лучшим из исходов: никакого суда, никаких адвокатов, взяток, попыток обойти и обмануть. Простой документ на один лист и яркие похороны, на которые никто бы не пришел. Показатель сердцебиения слабо учащается, Хольт чувствует, как перед глазами все плывет, как слабо трясутся руки… И внезапно Архипова робко накрывает его ладонь своею, слабо сжимает, избегая зрительного контакта. — Я так перепугалась, когда узнала, в каком состоянии вас нашли… — тихо признается она, не поднимая головы, отчего волосы буквально закрывают ее лицо от удивленного взгляда Хольта. Столь внезапный жест, столь боязливое касание, будто Август за неверный вздох может убить (в любой другой ситуации, конечно, мог бы, но сейчас разряд тока скорее убьет его самого). — Я не знала, что и подумать. Долго не решалась, идти к вам или нет, потому что мы не столько… Она не заканчивает, проглатывает слова и лишь сильнее сжимает его ладонь, поднимая сочувствующий взгляд. Хольт готов утонуть в ее ясных глазах: кто-то впервые смотрит на него таким образом. Без презрения, без отвращения, а с светлым, человеческим состраданием, как если бы Август был ей равным. Как если бы не обманул, обведя вокруг пальца… Пульс постепенно стабилизируется, выравнивается дыхание. Стены вместе с потолком возвращаются на свои прежние места, даже воздух, вроде как, становится свежее. Мария бережно поглаживает его длинную ладонь большим пальцем и мягко улыбается, то и дело бросая взгляды на свои неловко стоящие апельсины. Загниют, скорее всего, и Август даже не успеет их попробовать, но, возможно, яблоки все еще будут сдобными к тому моменту, когда он наконец сможет освободиться от своей маски и начать вновь полноценно дышать собственными легкими. Но пока, под мерным гулом аппаратов и непривычно-теплым взглядом, Хольт сжимает ее руку в ответ и устало прикрывает глаза.