розовый фонтан

Роза Кварц никогда не была её Розой. Роза Кварц раздавала себя всем без остатка, линчевала и взвешивала душу на продажу, лишь хотя бы в своих глазах отплатить за собственные прегрешения – и в глазах Жемчуг тоже. Роза Кварц была для всех – и всем для Жемчуг. Роза Кварц раздавала себя всем без остатка, и в итоге от неё самой не осталось ни куска; её камень – разграбленный алмазный кладезь, не более того. Жемчуг гладит потрескавшуюся каменную кромку фонтана; пальцы холодит флёр скорби, проникнувший через выбоины на полу, через стебли растений и через размягчившееся покрытие – от Розы здесь всё, но самой Розы здесь нет, даже статуя – всего лишь суррогат. И Жемчуг полнится лаской, выводя имя кончиком ногтя на полузабытом ею языке. Они не были созданы друг для друга, но жемчуг – самоцвет, обломок звезды – вытачивалась для алмаза персонально, со вложенной в сердечный – фотонный – ритм безусловной верой, точно в божество, и горячей собачьей преданностью. Вся личность от конца и до начала – от стоп до темени, от корней привязанности до вышины послушания – строилась во имя службы беспрекословной. Роза Кварц, нет, Розовый Алмаз тогда жила ради себя – а Жемчуг была её глазами, её руками, её ногами и её безымянным отростком. От рассвета до рассвета – её собственностью. Даже когда у неё появилось право стать личностью. Собственность обрастает вьюнком, когда хозяйка исчезает – так Жемчуг зацвела повиликой, и волокна растения ткались из скорби, тоски и задушенной злости: хотелось, чтобы всё сложилось по-другому, в пазл из общего счастья, а не смерти и одиночества. Через трубки повилики в горло Жемчуг затекает суспензия из горького самопожертвования, ошибок увядшей жизни. Она стоит, обнимая себя за плечи, и запах свежести ворошит воспоминания. Жемчуг срезает их, словно стебельки лютиков, спустя тысячелетия. Срезает и роняет сухими головками вниз: в них больше нет ни солнца, ни замысла. Жемчуг отколачивает по краешку фонтана мелодию; сейчас весна, и застывший во времени сад покрывается пеленой солнца. Статуя Розы Кварц недвижима. По сильным рукам не ползёт ничего, даже мелких скол на ней нет – идеальный образ, похолодевший от безжизненности, и увековеченный саженец улыбки. Жемчуг взбирается выше, и капли воды попадают ей на платье, оставляя следы.

Время лечит, моя милая Жемчуг.

Она вкладывает свою ладонь в каменную руку Розы, и уголки губ дёргаются – отчего-то счастливо, умиротворённо. В груди – лишь теплота созерцания чужой красоты, пусть и отлитой из камня, а ещё свет Спики, растворяющийся под реберной клеткой. Их путь сломан; под ногами Жемчуг все эти годы рушилась тропа, и пятки почти-почти соскальзывали с обломков. Но она держалась. Она бежала вперёд – вместе со временем, проскальзывающим через её мнимое – всё тот же свет – сердце. Даже если у неё не было настоящих, живых органов, Жемчуг казалось, что был и скелет, и мозг, и вены, и этот непослушный сгусток мышц в левом подреберье – за вечность на Земле она сама практически стала человеком. И всё человеческое в ней, всё самоцветное – оно любило Розу Кварц. Жемчуг была любовью – чище, чем прозрачные воды озёр, искренней, чем взрощенный солнцем ирис, и всеобъемлющей до размеров Вселенной. Здесь и сейчас в ней бьётся знание, что всё позади.

Я отпускаю тебя, Роза.

Жемчуг улыбается; лицо напротив пусть и недвижимо, но она гладит его внешней стороной ладони так, будто прикасается к нежнейшим лепесткам шиповника. Жемчуг отлавливает струящийся катарсис пальцами и взъерошенными прядями, засыпая за кустом опавшей розы. Ей потребовалось так много времени, чтобы перекроить себя. Я – такая же жизнь.