1.
Впервые это произошло спустя неделю после того, как Джема привели к дверям Академии. Им было по двенадцать — совсем ещё дети, которым бы за юбку матери держаться, но повидать и ощутить они успели куда больше, чем многие взрослые. Тренировка проходила так же, как и во все предыдущие дни. Уилл совершил ещё не до желанной филигранности отработанный иайдо и выбил орудие из рук Джема, чем моментально заслужил звание победителя в их недолгой схватке. Чванливое «ха!» затерялось на ободе диафрагмы и рассеялось в грохочущем кашле обессиленно повалившегося наземь противника. — Джем, ну ты чего? — не сразу смягчился потянувшийся к нему Уилл, аккуратно положивший ладонь на плечо товарища. — Я слишком сильно ударил? Или ты пытаешься застать меня врасплох? Не выйдет, ты уже… И тогда, словно оседая жидким рубином на лилейно-белой коже и полу, с уст всё ещё кашляющего Джема срывались на волю струпья крови. Тогда Уилл, ещё не ведавший, что с ним происходило, запаниковал до того, что в до одури знакомом испуге стиснул его плечи — наверняка на них проступят синяки в скором времени — и судорожно оглянулся в поисках хоть кого-нибудь, кто окажется рядом и поможет им. — Шарлотта! Генри! Софи! «Хоть кто-нибудь». Его страдальческие возгласы в огромной Академии услышала только мигом прибежавшая Шарлотта. Увидев отхаркивающего кровь Джема, она громко ахнула и поспешила протянуть к нему руки, дабы унести подальше. Некогда невозмутимая, она отныне вся красная, от искаженного судорогой слишком юного личика — да и чего с неё взять: ей всего восемнадцать — да до перлов выступившего на лбу пота. Уилл же нёсся за ней, увязнув в сбивчивых «что с ним?» и виновато-неуверенно клявшихся «я не виноват». Но Уилл2.
Уиллу нравилось, когда Джем играл на скрипке. Не то чтобы его уже второй месяц как парабатай пробудил в нём любовь к музыке, но когда тот из безмолвия извлекал звук, из которого было соткано молчаливое пространство, он мог убедиться: Джем жив. Он был живее даже, чем Уилл в этот момент, и не валялся на полу в предсмертной агонии, невмочь позвать кого-то либо на помощь, либо чтобы просто не умирать в одиночестве. В серебре луны и звёзд да дурмане увенчанных глициниями крон Уилл восседал на подоконнике, умело вслушиваясь в трель скрипки и в одночасье с тем читая книгу. Как вдруг музыка прервалась, а по нутру прошмыгнуло отнюдь не шутливое опасение. За ним, подтверждая его страх, раздался надрывный кашель, после чего юный музыкант с грохотом упал на пол, а Уилл вскочил, не заметив, как выпало из окна и кануло в чернильную темень произведение Дени Дидро. — Джем! — воскликнул он, отворив дверь с ноги и первым делом увидев лучшего друга, пытающегося дотянуться до наркотика. Уилл знал: Джем терпеть не мог, когда кто-то видел его в подобном состоянии, особенно когда этим кем-то был его парабатай, но в этот миг Уиллу слишком всё равно, чтобы учесть его небольшой каприз. Шкатулку с серебром он нашёл за считанные секунды. Время на то, чтобы растворить пыльцу в воде, Уилл не отважился терять, поэтому торопливо, боясь хоть немного высыпать на пол, протянул усеянную серебром ладонь Джему. — Давай, друг, вдохни, — насилу слышно произнёс он, глядя, с каким трудом Джем потянулся к не то спасению, не то своей скорой смерти, чтобы мгновением позже обмякнуть в его руках как полутруп, который в этот миг мог вдохнуть воздух в последний раз. — Джем? Джем, ты как? Тш-ш-ш, тише, не отвечай, не трать сил. Уилл думал, что мог бы донести его до постели, — кровать-то совсем рядом, а Джем такой худой, такой до пугающего худой, что не составило бы труда взять его на руки, как невесту на свадьбу — но вместо этого он так и сидел, обняв его и успокаивающе проводя обветренными перстами по пуху перламутровых волос. Они должны были быть чёрными подобно воронову крылу, но вместо этого обрели едва ли не белый цвет, из-за чего издалека Джем напоминал старика куда больше, чем мальчишку. И вдруг Джем, грустно усмехнувшись, поднял на него свои невозможно-серые глаза, и Уилл готов был поклясться, что видел в них усмирённую агонию. — Прошло чуть больше года, Уилл, — констатировал он, как будто его парабатай мог о том забыть. — Скоро я умру. Может, именно в этот момент я доживаю свои последние секунды. — Заткнись, Джем. — Говорил же тебе, найди другого парабатая, а не того, который одной ногой стоит в могиле. — Я сказал заткнись! Просто заткнись! Замолчи и всё! — прижав его к себе едва ли не до ломоты в рёбрах, Уилл зажмурился, выуживая из темноты сомкнутых век пестрящие пятна. — Мы найдём лекарство и ты будешь жить, понял меня? И другого парабатая я не хочу! А если ты ещё раз скажешь что-то такое, то я… я… я буду играть на твоей скрипке и ты пожалеешь, что вообще родился! Но его обещание слишком громкое и невозможное, чтобы так просто им кидаться. Уилл знал: этот день придёт, и если не сегодня, если не в этом году, то в следующем, потому что Ангел хоть немного мог смилостивиться и дать бедному мальчику чуточку больше жизни, чем ему было положено. Но Джем, такой всегда спокойный и жизнерадостный Джем, парил столь беззаботно по земле, проживая свои последние дни, пока Уилл, отверженный людской любовью и находящий неиссякаемый смысл в его существовании, карабкался за ним, раздирая в кровь тело и будучи оседланным гнетом бояться за него, как за хрупкое взбалмошное дитя. Ведь Джем порой такой беспечный, мог кинуться куда-то, а Уиллу приходилось ринуться в пропасть и подставить руки, чтобы успеть схватить его и удержать от падения. — Уилл… Он не сразу разомкнул глаза и воззрился в росчерк щербин на полу. — Уилл, снег идёт. Уилл тягостно выдохнул. — Пойдём к постели, Джем. Я пробуду рядом с тобой, пока ты не заснёшь. «Или до тех пор, пока ты ещё способен пробуждаться».3.
— Ты ведь мой парабатай, — раздалось от него годы спустя, почти безжизненно валяющегося на смятых простынях и, видел Ангел, готовившегося уйти в иной мир. — Ты ведь говорил, что сделаешь всё, о чём я тебя попрошу. — Но я поклялся, что останусь с тобой! — возразил Уилл. Где-то там украденная Тесса, бившаяся в ужасе в хватке врага, а здесь, в стенах Академии и истлевающем свете из-под матового абажура, увядало и умирало зеркало его искорёженного горем сердца. И это зеркало молило оставить его, бросить и ринуться за той, кого они оба любили. — Я не могу оставить тебя одного умирать, — сеча наотмашь жестокой правдой, наконец-то признавая то и не отвергая скверное «умирать», признался Уилл в порыве отчаяния. — Я не одинок, — качнул головой Джем. — Где бы мы ни находились, мы едины. Едины они, связаны высеченной на груди руной побратимов, или же те вот-вот зальются кровью и заболят, словно с него срезали заживо кожу — Уиллу всё равно: Джема рядом всё равно уже не будет, а вместо него останутся лишь песчинки-воспоминания, которые примутся угасать с каждым годом, как старость приблизится страшнейшим недругом. Но Уилл, вопреки тому, более не смел спорить с ним. — Если существует жизнь после смерти, позволь мне встретиться с тобой там, Джеймс Карстейрс. Уилл всегда считал, что Джем порой наивен, раз верил, будто после смерти их прах мог обратиться в другого, но сейчас и ему хотелось в то поверить, представить наивно, что где-то там, в ином бытовании, Джем будет стоять с ним рука об руку так же, как и все годы, что они были связаны одной руной. Джем, который стиснул его ладонь в своей. — Мир как колесо, Уилл, — заумно протянул он, как в бреду, хоть в глазах его и горела жизнь. — Когда мы поднимаемся или падаем, мы делаем это вместе. — Ну, тогда, — сдавленно пробормотал Уилл, — поскольку ты говоришь, что там будет другая жизнь для меня, давай молиться, чтобы я не сделал колоссальный беспорядок из неё так же, как я уже сделал это с одной. — Я думаю, что для тебя есть надежда еще, Уилл Эрондейл. — Я попытаюсь узнать, что такое иметь надежду, если нет тебя, который мне всегда на неё указывал. — Тесса, — выдал Джем чересчур очевидную правду. — Она знает отчаяние так же, как и надежду. Вы можете научить друг друга. Найди её, Уилл, и скажи, что я любил её всегда. Благословение моё на все, что ценно, на вас обоих. Это было прощание, ставшее поперёк горла рыбьей костью — ни выдавить из себя что-то, ни прошелестеть рваным выдохом, знаменовавшим конец. Уилл выпустил руку парабатая, взглянув на него, возможно, в последний раз, и юркнул во мрак, чтобы исполнить его последнее желание и дать исчезнуть, если только Ангелы не найдут хотя бы ещё немного милости и не продлят его жизнь на пару месяцев. И пусть для Джема жизнь всё равно являлась мукой — Уилл эгоистичен и мог заставить его страдать ещё годами, чем позволил бы оставить его одного. Но Уилл знал, что Джем умрёт. Всегда знал, ещё с того дня, как Шарлотта явила почти белобрысого мальчишку, который хотел подружиться с ним. И пусть по пути к конюшне его терзало болью, вместе со всем прочим Уилл знал и другое: ему давно было жизненно необходимо научиться жить в этом мире без Джема.4.
Королева Виктория успела почить за эти годы, мир поглотило войной, а Лондон разносился в щепки под бомбами несущихся смертоносными стервятниками люфтваффе, но на Джеме не появилось ни единой морщины. Ни единого свидетельства того, что ему должно было быть уже восемьдесят семь, а он выглядел юным мальчиком, которому бы пугать ютившихся у пруда лягушек, а не плутать по лесной пустоши в поисках того самого места. Он наткнулся на небольшой деревянный крест, который соорудил девять лет назад, но к которому наведался впервые, пока Безмолвные Братья не нуждались в нём, и пусть на могилу то мало походило, пусть не было надгробия, указывающего, кого похоронили, Джем знал, что она принадлежала Уильяму Эрондейлу, покинувшему их ещё в 1937, когда мир не ведал о скорой войне, а он испустил последний вздох семидесятишестилетним стариком в кругу тех, кого он больше всего любил. Джем знал, что за горстью взрыхленной земли Уилла всё равно не было: его тело давно сожгли в Безмолвном Городе и развеяли прах по воздуху. — Здравствуй, друг, — на вздохе произнёс он, аккуратно укладывая на собственноручно сооружённую могилу букет жасмина, синего-синего, как его излучавшие жизнь глаза. Где-то гулко ухнул филин. Возможно, то Уилл переродился в птицу и созерцал происходящее с ветви дерева. Джем приосанился. Безмолвные Братья практически лишены сантиментов и жили с камнем вместо сердца, но он чувствовал, как горячо впивались в естество кровавые когти злой иронии: Уилл всегда боялся дня, когда похоронит его, а они в самый последний момент поменялись местами и теперь Джем, которого ожидала вечность в безмолвии и юдоли, стоял у его могилы. — Прости, что прихожу только сейчас. Не знаю, где ты и нашёл ли покой, — он поднял ввысь глаза, сквозь тень от капюшона оглядывая ослепительно-голубое небо, — но надеюсь, что ты слышишь меня. Иногда Джем жалел о том, что сжёг мосты со своей прошлой жизнью и не оставил ни единого шанса на то, чтобы вернуть себе бренное временное бытование, после которого он бы непременно покинул дряхлую оболочку и ринулся за Уиллом в само неизвестное. Уилл бы, услышь он его мысли, усмехнулся, сказав, что у него слишком много дел в мире живых: ему бы помогать больным из Академии и охранять Тессу, а не думать о смерти. — Можешь не беспокоиться, — заверил он, в упор смотря на могилу, — твои жена и дети, и даже внуки, в безопасности. Война не затронула никого из них. Пальцы Джема сжались и разжались. Взгляд уткнулся куда-то вниз, на мелкую зелень, тянувшуюся наверх. — Я не знаю, когда приду в следующий раз, — решился он сознаться, — но надеюсь, что в этот день ты будешь ждать меня здесь, Уилл. И, не оглядываясь, боясь, что тот самый Джем, который всегда и всюду шествовал за своим парабатаем, вновь очнётся в нём, он ушёл под пение притаившихся птиц. На мосту Блэкфайерз его ждала Тесса.